— Может, мне стоит рассказать тебе другую историю? — он улыбнулся, и Изобель кивнула.

Позже она с изумительной точностью припомнит его истории, они не сотрутся, как другие сны. Когда он исповедовался ей, казалось, что детали проплывают через комнату — запах болезни на верхнем этаже парижского отеля с плохой репутацией, стук костяшек в маджонге, заразительный смех знаменитого писателя. Его искренность обжигала, и иногда — постоянно — она думала, что его действия должны вызывать отторжение, и он, похоже, не осознавал ужасов собственной жизни, даже когда описывал их для нее. Она не могла подарить ему прощение, и Дориан наверняка это понимал. Но она могла слушать.

Изобель не заметила, как в комнате потемнело, пока легкий ветерок, тихо колышущий занавески, не рванул их с внезапной яростью. Окно с грохотом распахнулось, и стекло разбилось. Завывающий ветер принес с собой запах гари, соленого воздуха и крови.

Дориан вскочил на ноги, не выпуская ее руку.

— Что происходит?

— Не знаю. Ничего подобного никогда раньше не было, — он в ужасе задрожал. — Изобель, ты должна проснуться. Тебе нужно уйти.

— Как?

— Вот, — позади них, там, где раньше была гладкая стена, оказалась чуть приоткрытая дверь. Через проем лился свет, куда ярче солнечного.

— Иди, Изобель. Поторопись, это единственный выход, — он сжал ее руку и заторопился к двери, увлекая ее за собой. — Иди, оставь меня.

— Но… — еще один яростный порыв ветра; лицо закололо мелкими частичками грязи, песка или стекла.

— Ты должна. Изобель, пожалуйста.

Она прикрыла глаза от яркого света и толкнула дверь. Это оказалось неожиданно трудно; ветер, заполнявший комнату, попытался вновь закрыть ее, но Изобель умудрилась протиснуться в щель. А потом обернулась.

Дориан Грей стоял, с ног до головы залитый ярким белым светом, падающим через дверь, на лице застыло древнее выражение невероятной скорби. Каким-то образом она знала — хотя не могла объяснить, откуда — что если она пройдет через дверь, то уже не сможет вернуться. Дориан Грей останется в ловушке, еще на сорок — пятьдесят — сто лет? Или больше?

Невозможно объяснить, откуда взялся захвативший ее импульс. Невероятным усилием она сумела раскрыть дверь пошире, шагнула назад и ухватила Дориана за руку, и, прежде чем он смог возразить или остановить ее, Изобель вытолкнула их обоих в сияющую дыру.

Уши заполнил резкий, рвущийся звук — как будто холст распарывали сверху донизу острым ножом. Она чувствовала, что падает и падает бесконечно долго, а потом приземлилась, бездыханная, оказавшись на полу в своем кабинете, лицом вниз.

Изобель перевернулась на бок, и первым, что она увидела, посмотрев наверх, был портрет Дориана Грея на стене. С ним происходило нечто ужасное. Кожа увядала, волосы белели и тускнели, глаза угасали. Ужасные язвы появлялись, вскрывались и сочились сукровицей. Руки были покрыты кровью. На теле появлялись и гнили ужасные раны, плоть почернела, словно от огня. Сто лет пыток и ужасов, проявившиеся в одно мгновение.

— Бель, Бель. Бель, останься со мной, пожалуйста…

Перед ее взором оказалось прекрасное лицо Дориана Грея, его голубые глаза были полны слез, а потом все потемнело.

Ее разбудил раздражающий, непрекращающийся писк. В нос ударил запах антисептиков, а к телу похоже прилепили кучу всяких штук. Больница. Почему она в…

Удар от вернувшихся воспоминаний был почти реальным и вызвал припадок у кардиомонитора.

Прошло несколько дней, прежде чем кардиолог согласился выписать ее. Он с сожалением сообщил, что ПСЖ было всего лишь симптомом, связанным с более серьезными проблемами, так что ей повезло быть спасенной от полной остановки сердца. Юноша по имени Грей — один из ее студентов? — вызвал 911, и его присутствие оказалось редкой удачей.

Когда она наконец вернулась домой, то не заходя в кабинет, поняла, что портрета там не нет. Вместо него на ее столе оказалось письмо — написанное от руки, что в эти дни было редкостью, прекрасным старомодным почерком.

Они сумели сохранить второе исчезновение шедевра Холлуорда в тайне — Изобель сообщила, что картину украли, пока она была в больнице. А спустя год весь инцидент казался лишь сном, и только счет от аукционного дома служил доказательством реальности произошедшего.

Как ни странно, некоторые инвестиции Филиппа оказались более выгодными, чем он ожидал, так что в конце концов он благополучно избежал убытков. Он заявил на следующем рождественском ужине, что неизбежные потери скатываются с Уоттонов, как вода с того самого гуся, — и, хотя Изобель закатила глаза, услышав его определение «бед», но все же вынуждена была признать, что в чем-то он прав. В конце концов, они все еще здесь, несмотря на неприятности.

После рождественских каникул Изобель наконец вернулась к работе, и всех переполошило адресованное ей анонимное послание. Вызвали охрану кампуса, просветили его рентгеном и проверили собаками. Когда пакет был признан безопасным, Изобель забрала его в свой кабинет, чтобы открыть.

И едва она осознала, что было внутри, как ей пришлось сесть, принять лекарство от сердца и глубоко дышать.

В пакете оказалась тяжелая пачка писем, написанных столь хорошо знакомым ей почерком — изящными округлыми буквами лорда Генри Уоттона. Письма, которые она никогда не видела — просто разговоры и любовные записки. А еще лист плотной бумаги с наброском юноши — ранняя версия того, что со временем станет огромным портретом в три четверти. В углу вытянутым почерком Бэзила Холлуорда было подписано имя, то же самое, что значилось адресатом писем лорда Генри. Дориан Грей.

fandom Non-Police Detectives 2016

При написании фика автор опирался на современные ему (а не Шерлоку Холмсу) источники о таинственной истории Жеводанского зверя, так что возможны анахронизмы.

Очень хотелось бы сказать, что после чудесного (иначе не скажешь!) возвращения Холмса наша жизнь быстро вошла в привычную колею. Увы, это было не так.

Проблема заключалась отнюдь не в моих обидах — мне не на что было обижаться.

Я прекрасно понимал то, о чем мой друг по благородству умолчал. Я совершенно не умею скрывать свои чувства; точнее, до знакомства с Холмсом я не сомневался, что в данном отношении ничем не хуже других, но теперь сознаю, что это совсем не так.

Если бы преступники хоть на секунду заподозрили, что моя скорбь фальшива, — в опасности оказался бы не только я, но и Мэри. Нас захватили бы в заложники и пытками заставляли выдать убежище Холмса. Сколько бы мы ни старались переубедить наших похитителей, они не поверили бы, что оно нам неизвестно.