Впервые я увидел султана Селима бен-Хафса в пятницу. Он выехал из своей укрепленной касбы[17] на вершине холма, чтобы принять участие в полуденной молитве в великой мечети на берегу моря, и теперь, восседая на великолепном жеребце, спускался вниз по крутой узенькой улочке. Его сопровождали рабы в пышных дорогих одеждах, а позади шествовали лучники с луками наготове, настороженно озираясь по сторонам, подозрительно обводя взглядами плоские крыши близлежащих домов и внимательно всматриваясь в забранные решетками окна.

На площади у мечети султан, брезгливо морщась, бросил толпе нищих кошель четырехугольных серебряных монет и, не оглядываясь назад, вошел в храм. Лениво прочитав молитвы и таким образом исполнив свой долг имама, султан занял свое место на троне и, устроившись поудобнее, задремал, даже не пытаясь сделать вид, что внемлет словам Корана.

Благодаря тому, что владыка сидел на троне, возвышаясь над остальными правоверными, я имел возможность понаблюдать за ним и изучить его лицо. Он был человеком средних лет и крайне неприятной наружности – с явными следами разврата и пресыщения, с полуоткрытым слюнявым ртом и слипшейся от благоуханных помад бородой. Лицо его лоснилось от притираний, а налитые кровью глаза тупо глядели из-под набрякших век. Это лицо было мертво – так же мертво, как и рот, и я согласился с Абу эль-Касимом, который утверждал, что султан пристрастился к опиуму.

Вернувшись в касбу в сопровождении толпы зевак, Селим бен-Хафс приказал казнить двух бедолаг прямо у ворот дворца и высечь нескольких юношей, привязав их к колоннам здания. Юношей били плетьми до крови, а султан с отвисшей губой безучастно взирал на жестокую казнь. Тогда я понял, что если и в самом деле, как утверждали многие, Хафсиды правили Алжиром три столетия, то они задержались на престоле на век дольше, чем надо.

С каждым днем узнавая все больше и больше о городе, в котором мне довелось жить, я вскоре полюбил и Алжир, и улицу, где стоял наш дом, и острый запах пряностей, пропитавший воздух нашего квартала, и людей, которые всегда относились ко мне доброжелательно и дружелюбно. Этот чужой город с его удивительными ароматами, яркими красками, причудливыми решетками и оградами, роскошными садами, пестрой крикливой толпой и множеством судов в порту казался мне сказочно красивым.

И жили мы неплохо, ежедневно питаясь жирным бараньим пловом, к тому же Абу эль-Касим довольно часто подзывал меня к себе и, грустно вздыхая, развязывал свой кошель. Достав оттуда несколько четырехугольных серебряных монет, Абу отправлял меня на базар за жирненькими белыми куропатками, которых Джулия готовила для, нас с пряной подливой.

Красавица со временем смирилась со своей участью. Девушка больше не жаловалась на тяготы повседневной жизни и не требовала себе в помощь рабыню или прислугу, ибо наконец поняла, в чем состоит ее собственная выгода. Абу эль-Касим жалел ее и утешал, как мог, часто брал с собой на базар и покупал ей там прекрасные серебряные браслеты, которые потом так восхитительно звенели на запястьях и щиколотках Джулии. К моему великому огорчению прекрасные светлые локоны Джулии стали огненно-рыжими, ногти и ладони, а также ступни и щиколотки – оранжевыми, брови же и веки – синими, как у алжирских женщин.

Однако надо отдать Джулии должное: ей вскоре надоело безропотно смотреть на бездарное хозяйство Абу эль-Касима, и она наконец взялась за дело – заставила торговца починить крышу, привести в порядок стены и полы, словом, принялась облагораживать наш повседневный быт в меру своих сил и способностей. Ей даже удалось упросить хозяина построить в саду крытый бассейн и провести в наш двор воду из городского водопровода. В общем, она потребовала, чтобы господин наш обеспечил нам такую же жизнь, какую давно вели наши соседи, и Абу эль-Касим в отчаянии выдергивал последние волоски из своей козлиной бородки, заламывал руки и выскакивал на улицу, хватая за руки прохожих и умоляя их помочь ему справиться с жестокосердной ведьмой, которая непременно погубит его.

Как правило, раз в неделю Абу эль-Касим взбирался на плечи Антти и приказывал нести себя на базарную площадь. Там он громогласно вызывал всех желающих на поединок с непобедимым Антаром. Он нарек Антти именем великого героя арабских сказок и во всеуслышание превозносил его необыкновенную силу и ловкость в борьбе, и многие останавливались на площади, с любопытством ожидая обещанного зрелища. Абу эль-Касим раздевал Антти, оставляя на нем лишь короткие кожаные штаны, натирал его тело оливковым маслом и с гордостью демонстрировал рельефные мышцы своего атлета.

В затененной части площади, а также под колоннадой мечети всегда отдыхали борцы, в любой момент готовые вступить в схватку. У каждого из них был опекун или хозяин, который содержал борца и принимал ставки от зрителей.

Опекунами или хозяевами этих силачей чаще всего становились бездельники и лентяи – сыновья состоятельных купцов и судовладельцев, предки которых в свое время нажились и разбогатели на морском разбое. Однако с тех пор, как Селим бен-Хафс, опасаясь вторжения войск великого султана, заключил союз с испанцами, промышлять морским разбоем стало опасно и невыгодно. Молодые люди вдруг почувствовали себя никому не нужными. Все дни напролет проводили они в банях, по ночам же тайно пьянствовали в обществе танцовщиц и распутных женщин. Только жестокости боя и вид крови еще могли возбуждать и доставлять удовольствие пресыщенным наслаждениями мужчинам, поэтому и покровительствовали они борцам. Те же были в большинстве своем людьми грубыми и жестокими и нередко, проигрывая в поединке, в дикой злобе вонзали зубы в ухо противника, стараясь откусить сопернику мочку.

Поэтому Антти следовало быть начеку, и Абу эль-Касим предусмотрительно велел ему обрить голову наголо, чтобы противник не мог схватить его за волосы.

Когда я впервые оказался с Антти на базарной площади и увидел прославленных борцов – полуголых, потных, готовых к бою, – то испугался не на шутку. Любой из этих огромных и сильных мужчин, поигрывающих мощными мускулами, которые перекатывались под гладкой, лоснящейся от масла кожей, мог, ткнув меня пальцем в грудь, запросто переломать мне все кости.

Но Абу эль-Касим, не обращая на них внимания, орал и визжал, как обезьяна:

– Кто из вас осмелится вступить в бой с непобедимым Антаром? Его тело – крепче каменной стены крепостной башни и сильнее слона, ноги же – стройнее колонн мечети. Он вырос среди неверных, в далекой северной стране, где лед, сковывающий зимой землю, закалил его и превратил в настоящего богатыря.

Наделав много шума, Абу эль-Касим слез наконец с широких плеч Антти и, призывая в свидетели своей щедрости самого Аллаха, расстелил на земле старый платок, а затем бросил на него четырехугольную серебряную монету – награду победителю. Скупость хозяина Антти вызвала взрыв хохота, люди принялись насмехаться над Абу эль-Касимом и даже дерзить ему, однако любопытные подходили и бросали монеты на тряпку; вскоре перед торговцем выросла небольшая кучка серебра, в которой кое-где поблескивали мелкие золотые монетки.

Борцы критически поглядывали то на кучку денег, то на Антти, которого совсем не знали; потом они о чем-то пошептались, и один из них предложил моему брату легкую борьбу.

Легким называли поединок, во время которого атлеты вели борьбу по определенным правилам и сознательно не наносили друг другу серьезных увечий. В тяжелой же борьбе, напротив, все средства были хороши, и нередко борцы теряли в таком поединке глаз или ухо. Неудивительно, что на такие поединки профессионалы шли неохотно.

Антти и его противник сцепились так, что хрустнули суставы, и тут Антти неожиданно резким броском через плечо – приемом, которому обучил его негр Муссуф, – швырнул соперника наземь.

Зрители, все более распаляясь и подбадривая борцов, бросали монеты на платок, так что вскоре к Антти подошел второй противник, а потом и третий – и каждого из них мой брат с легкостью побеждал. И только четвертый борец наконец справился с немного уставшим Антти.