Я хотел сказать, что он совершенно неправильно меня понял, но слова, которые я забормотал в испуге, утонули в ликующих воплях приближенных Хайр-эд-Дина. А еврей Синан заявил:

– Я – старший из твоих полководцев, Хайр-эд-Дин, да еще и твоя правая рука. Так что честь возглавить штурм ты по справедливости должен был предоставить мне. Но ты уже и раньше упрекал меня за безрассудную и дерзкую отвагу, а потому я отказываюсь от своего почетного права. Пусть сегодня покроют себя славой мои верные рабы, ибо плоды великой победы, которую они одержат, разделю с ними и я, их господин.

Мустафе бен-Накиру оставалось лишь одно – окинуть меня гневным взглядом. Потом Мустафа произнес:

– Не хочу подвергать сомнению мудрость Аллаха, хотя сегодня я впервые усомнился в чистоте собственных помыслов. Но не будем больше говорить об этом, а все вместе, плечом к плечу ступим на остров! А если не придется нам самим рассказать о наших славных делах, пусть исламские летописцы занесут их в свои свитки.

Тем временем флот Хайр-эд-Дина поднял якоря, вышел в море и начал обстреливать крепость, чтобы отвлечь внимание осажденных от того, что делалось на суше. Береговые орудия тоже открыли огонь, а предусмотрительный Антти велел мне надеть панцирь. Я на миг задумался над советом брата, а потом ответил:

– На все – воля Божья, и не хочу я сомневаться во всемогуществе Его. Так зачем мне защищать тело свое броней? Мне достаточно и доброго меча. Ты, брат мой, иди вперед, я же буду следовать за тобой и прикрывать тебя, как сумею, от ударов в спину.

Мустафа бен-Накир посмотрел на меня и, поколебавшись, сказал:

– Ты прав, Микаэль эль-Хаким. Ведь если мы свалимся в доспехах в воду, то камнем пойдем ко дну. Зато если вооружимся лишь мечами, то у нас будут неплохие шансы доплыть до берега. Так что я сброшу с себя даже львиную шкуру, чтобы не потерять ее в схватке. Тебе же советую засучить твои пышные рукава, чтобы они не мешали тебе орудовать мечом. Я тоже скромно удовлетворюсь тем, что пойду третьим вслед за Антти: твердо верю, что мощное тело твоего брата закроет нас, как щит, и избавит от лишних неприятностей.

Мы сели в первую лодку, тщательно укрывшись за корзинами, набитыми шерстью и землей. Вскоре штурмовые суденышки заполнились толпами храбрецов, гребцы устроились на своих местах и бешено заработали веслами. Лодки помчались к крепости, мы же громко призывали на помощь Аллаха и осыпали испанцев жуткими проклятиями.

Все получилось довольно просто: из полуразрушенных бойниц крепости грохнуло лишь несколько выстрелов. И если кто-то пожелает пристыдить меня когда-нибудь за излишнюю хвастливость, пусть знает, что никогда не было у меня лучшего случая побахвалиться, чем при воспоминаниях об осаде испанской твердыни. Но я хочу рассказать лишь о том, что было на самом деле, и потому должен признать: захват острова[33] никак нельзя назвать великим ратным подвигом.

Над нашими головами со свистом пролетело несколько пушечных ядер, поднявших у нас за спинами большие фонтаны воды. Вскоре мы уже достигли цели, и наши лодки ткнулись носами в скалистый берег. Я повалился на спину, ударившись о дно лодки, но Антти схватил меня за руки и вытащил на сушу. И мы – Антти, следом – я, а за мной – Мустафа бен-Накир – во весь дух понеслись к пролому. В эти мгновения в голове моей было не слишком много мыслей. Я изо всех сил старался не завязнуть в топком песке, не споткнуться о камни и не напороться на острые раковины, а когда в конце концов огляделся по сторонам, мы были уже в проломе, а перед нами в сияющих доспехах, со знаменем в левой руке стоял капитан де Варгас, размахивая обнаженным мечом.

Варгас был совершенно один, готовый до последней капли крови защищать крепость. Все его люди постыдно попрятались, бросив своего капитана, ибо не верили в победу. Однако в тот миг мне вовсе не пришло в голову укорять их за столь разумное решение.

Итак, капитан де Варгас стоял в одиночестве у нас на пути. Крупный и смуглый, он сверлил нас горящими глазами. На губах его белела пена. Потрясенный Антти опустил свою саблю и предложил де Варгасу сдаться. Но тот расхохотался и крикнул в ответ:

– Я не буду перечислять тебе всех своих предков, ибо де Варгас не привык хвалиться. Но я покажу тебе, что такое верность Богу, королю и отечеству.

Я не знаю, сколько времени стояли мы так лицом к лицу. За нашими спинами к берегу приставали все новые плоты и лодки, и когда бесстрашные мусульмане увидели, что пролом обороняет лишь один-единственный рыцарь, то плотной толпой ринулись в атаку и увлекли меня с собой. По-моему, это Антти вырвал у испанского капитана из рук меч; в следующий миг де Варгас лежал на спине, а я – на нем. Несмотря на своих многочисленных предков, а также на то, что я своим собственным телом закрывал его от диких мусульман, которые навалились на нас громадной кучей, Варгас унизился настолько, что укусил меня в щеку.

Капитан наверняка испустил бы дух, если бы не доспехи, в которые с ног до головы он был закован. Я же от боли и гнева впал в такую ярость, что с наслаждением всадил бы испанцу в горло меч, если бы у меня была хоть малейшая возможность…

Но постепенно жуткая куча рассосалась. Капитан де Варгас оставил мою щеку в покое, мы оба сели и принялись смотреть на то, как мусульмане ревущей толпой устремляются в крепость, проклиная христиан.

Антти, широко расставив ноги, помогал мне вместе с Мустафой бен-Накиром защищать жизнь испанского капитана. По щеке моей текла кровь, и я с горечью выговаривал капитану за то, что он совершил поступок, недостойный дворянина, и что, похоже, до конца дней своих я буду отмечен мерзкими рубцами, которые останутся на лице моем после подлого укуса.

Увидев, что дальнейшее сопротивление бесполезно, капитан де Варгас разрыдался и попросил меня не держать на него зла. Я потребовал, чтобы он отдал мне за это кастильское знамя, которое испанцам все равно больше, видимо, не понадобится. С тяжким вздохом он выпустил флаг из рук, передав его мне. Теперь по всем правилам военного искусства честь захвата крепости принадлежала лишь мне одному.

Тем временем мусульмане врывались через пролом в крепость такими толпами, что во дворе вскоре началась давка. Сгоряча атакующие отправили к праотцам многих испанцев, пока кровавой потехе не положили конец предводители отрядов и янычары Хайр-эд-Дина, который строго-настрого запретил убивать пленных, поскольку остро нуждался в рабочих руках для строительства укреплений, возведения волнореза и восстановления города после обстрелов и боев.

Дикость мусульман возбудила во мне отвращение, да и Антти с неодобрением смотрел на резню. И мы решили вернуться в порт и отвести капитана де Варгаса к Хайр-эд-Дину.

Хайр-эд-Дин ждал нас на берегу, окруженный большой свитой. И когда два-три мусульманина, подбежав, бросили ему под ноги отрубленные головы неверных, он пришел в страшный гнев, начал вырывать волосы из огненно-рыжей бороды и кричать:

– Сто палок тому, кто осмелится принести еще хоть одну христианскую голову! Испанцы – крепкие парни, и с каждой отрубленной головой я становлюсь беднее.

Но он вмиг забыл обо всем на свете, когда Антти, Мустафа и я, подойдя, вытолкнули вперед упирающегося капитана де Варгаса. У меня все еще сочилась кровь из раны на щеке. А когда я бросил Хайр-эд-Дину под ноги знамя Кастилии, он принялся топтать его, набожно восклицая:

– Аллах велик, и достойна удивления мощь ислама, которая даже ягненка превращает в рыкающего льва!

Потом Хайр-эд-Дин взглянул на капитана и резко сказал ему:

– Злобный и упрямый человек! Так где же твой король – и помощь, которую ты ждал из Испании? Может, ты признаешь наконец, дубина, что лишь Аллах велик и всемогущ?

Капитан же на это ответил:

– Ты победил лишь потому, что мои люди предали меня. Если бы они хоть чуть-чуть меня поддержали, я бы выбил тебя из города и захватил бы весь порт.

Хайр-эд-Дин несколько минут вглядывался капитану в лицо, задумчиво поглаживая бороду. Несгибаемая твердость противника изумила Хайр-эд-Дина, и он изрек: