— Рузский: Михаил Владимирович, чрезвычайная серьёзность обстановки требует искренности.

— Родзянко: Николай Владимирович, могли бы и не напоминать.

— Рузский: Почему вы отменили свой приезд в Псков?

— Родзянко: Очевидно, ни его величество, ни вы не представляете, что здесь происходит. К нам пришла одна из самых страшных революций, и с ней нелегко совладать. В последние два с половиной года каждый раз, когда представлял свой верноподданнический доклад, я не уставал предупреждать царя о буре, которая обрушится на нас, если не будут сделаны без промедления уступки, призванные удовлетворить страну. Должен сообщить вам, что с самого начала беспорядков власти в лице министров устранились от событий и не предприняли каких-либо превентивных мер; между войсками и толпами немедленно началось братание; солдаты не стреляли, но шествовали по улицам под приветственные возгласы. Временный роспуск сессии законодательных учреждений добавил горючего в пламя. И постепенно анархия выросла до таких масштабов, что у Государственной думы и у меня не осталось иной альтернативы, кроме как овладеть массовым движением и возглавить его для того, чтобы обуздать подобную анархию, которая при господствующей тенденции к распаду угрожает государству крахом…

— Рузский: Михаил Владимирович, я же просил только правду!

— Родзянко: Да, простите, забылся! Чёрт знает что! Нас тут всех чуть не поубивала почувствовавшая свою власть толпа. До ночи прятался в подвале среди старой мебели. Только сейчас всё утихло… Смог выбраться…

— Рузский: Свою задачу я выполнил. Его Величество изволил сутки упираться, но после телеграммы “Старика” размяк и согласился выдать вам мандат на формирование кабинета, ответственного перед законодательными палатами.

— Родзянко: Мне?

— Рузский: Разве не вы домогались этого права столько лет?

— Родзянко: Мне лично ничего не надо!

— Рузский: Михаил Владимирович, я же просил вас не врать! Вы не на думской трибуне!

— Родзянко: Прошу прощения, Николай Владимирович! Такие нервы, такие переживания… Чувствую себя отвратительно.

— Рузский: Да что у вас там происходит, чёрт возьми?

— Родзянко: Человеческие страсти настолько воспламенились, что обуздать их едва ли возможно. В Петросовете всё пошло совсем не так, как планировали наши английские друзья. Совершенно неожиданно там взяли верх горлопаны-большевики во главе с бандитом Сталиным. Он упёк в Петропавловскую крепость весь кабинет министров и всех членов Временного комитета, присутствовавших на заседании. Очень опасаюсь, что меня ждет та же судьба. Агитация ведётся против всех, кто умерен и сдержан в своих требованиях.

— Рузский: Моя информация о происходящем в Петрограде несколько отличается от того, что вы изволили изложить. Но не суть. Чем могу помочь?

— Родзянко: Считаю необходимым сообщить вам: того, что вы достигли в переговорах с его величеством, недостаточно, и династический вопрос требует немедленного решения.

— Рузский: Изъясняйтесь короче и яснее, чёрт бы вас побрал!

— Родзянко: Ненависть к династии достигла крайних пределов, но все, с кем я говорил, когда выходил на улицу пообщаться с людьми и солдатами, полны решимости довести войну до победного конца и не отдаваться на милость немцев.

— Рузский: Михаил Владимирович! Как же с вами сложно! Не путайте божий дар с яичницей! Вопрос продолжения войны — одно, восстановление спокойствия в стране — другое. В настоящее время меня волнуют подробности предлагаемого решения династического вопроса.

Наступила тяжёлая пауза. Телеграфный аппарат прекратил свою пулемётную дробь. Колесо вхолостую мололо разогретый воздух. Генерал Рузский, кусая губы, нервно мерил шагами помещение телеграфной станции, косясь на бумажную ленту. Понимал, что сейчас решается судьба всей империи, и он находится в эпицентре событий. Можно возвыситься, но велик шанс сгореть, как спичка, в огне революции.(**)

Наконец, чудо инженерной мысли ожило.

— Родзянко: Николай Владимирович, вы — наш наконечник копья, авангард демократии и прогресса! На вас возлагается миссия, достойная пера Монтескье и Макиавелли. Надеюсь, мне не надо объяснять, сколько широко раскрытых глаз смотрит на вас с надеждой?

— Рузский: Михаил Владимирович! Если бы вы стояли сейчас рядом со мной, я бы вас пристрелил за пустопорожнее многословие. Что я должен сделать?

— Родзянко: Вы должны склонить его величество к отречению.

— Рузский: Это лично ваша инициатива?

— Родзянко: Вы как будто с Луны свалились. Все салоны Петербурга обсуждают такую возможность два последних года. Не делайте вид, что не знаете, будто этот исход считается лучшим выходом из создавшегося положения.

— Рузский: Но что скажут наши союзники?

— Родзянко: Они сами настаивают на этом. К вам в штаб под видом американского журналиста выехал их представитель с особыми секретными полномочиями и с согласованным текстом отречения. В качестве верительной грамоты он подарит вам книгу с автографом североамериканского президента Вудро Вильсона.

— Рузский: Он поможет мне в переговорах с его величеством?

— Родзянко: Он поможет вам быстро и незаметно скрыться, если наша миссия провалится, и придётся спасаться бегством.

— Рузский: Всё так шатко и неопределённо?

— Родзянко: Наоборот. Все командующие фронтами поддержат ваше предложение. “Старик” уже провёл необходимые переговоры. Эвакуация — обычная мера предосторожности. Мы должны заботиться о таких патриотах России, как вы!

— Рузский: Спаси и сохрани! Отбой связи.

— Родзянко: Удачи, Михаил Владимирович!

На следующее утро, твёрдо чеканя шаг, генерал Рузский направлялся к Николаю II, имея на руках ответы на телеграмму Алексеева всех трёх генерал-адъютантов — великого князя Николая Николаевича, Брусилова и Эверта. Послания, сформулированные в выражениях покорности и лояльности государю, сводились к поддержке немедленного отречения.

Великий князь:

«Как верноподданный, я считаю, что в соответствии с моей присягой на верность и таким же состоянием духа, должен умолять на коленях Ваше Императорское Величество спасти Россию и ее наследника, лично хорошо зная Ваши чувства священной любви к России и к нему. Перекрестившись, передайте ему Ваше наследство».

Брусилов:

«Прошу передать императору мое верноподданническое прошение, основанное на моей преданности и любви к Отечеству и царскому трону… чтобы он отказался от престола в пользу Его светлости наследника, цесаревича, при регентстве великого князя Михаила Александровича».

Эверт:

«…Бесконечно преданный Вашему Величеству подданный умоляет Ваше Величество принять, ради спасения Отечества и династии, решение в соответствии с декларацией председателя Государственной думы, сообщенной генерал-адъютанту Рузскому, как единственное решение, которое может, очевидно, положить конец революции и спасти Россию от ужасов анархии»

На соседнем полустанке в скромном помещении станционного смотрителя кипела оживлённая работа. Хмурые, сосредоточенные техники демонтировали, грузили на повозки и увозили установленные ранее, нигде не учтённые и не предусмотренные никакими инструкциями аппараты телеграфной связи, убирали врезку и восстанавливали целостность кабеля, замкнутого прошлой ночью на партизанский ретранслятор. У окна, любуясь на восходящий красный диск Солнца, окрашивающий покатую снежную равнину в рубиновый цвет, потирая покрасневшие от бессонницы глаза, два человека цедили сквозь зубы опостылевший крепкий чай и вполголоса обменивались короткими репликами.

— Григорий Ефимович, — Ставский смотрел в глаза Распутину так внимательно, словно хотел проникнуть в глубины сознания, — я могу понять и объяснить мотивы всех участников нынешней смуты, кроме ваших…