— В самый раз, Григорий Ефимович, — зло прищурился сапёр, меняя холодную железнодорожную фуражку на привычную тёплую папаху, — меньше нельзя. Скорость — никакая, отделались бы легким испугом, демоны.

— Ладно, оставим кесарю кесарево. Пора! Нас заждались в Петрограде. Знать не знал, что отсюда до столицы можно добраться по лесозаготовительным узкоколейкам.

— Век живи — век учись!

— Уважаете Сенеку?

— Хороший философ, — коротко ответил Ставский.

— Что закручинились, мой капитан?

— Да денег жалко. Так взять и подарить… Нет, чтобы на хорошее дело пустить, фильм снять добрый, чтобы душа пела, а не эти ужасы, что наша студия выпускает.

— Ищите во всем положительное, Илларион Михайлович, — приобнял штабс-капитана за плечи Распутин.

— И что же хорошего — выбросить миллион на ветер?

— Если у вас нет денег, то разлука с Родиной вам не грозит.

— Логично…

Тонущая в коротком мартовском вечере железнодорожная станция стряхнула с себя сон, разноголосо загомонила, осветившись огнями переносных фонарей. Замелькали серые офицерские шинели и чёрные куртки железнодорожников. Панические вопли гражданских штафирок причудливо сплелись с короткими отрывистыми военными командами. Вокруг царского вагона в подобие каре сбились, ощетинились штыками конвойцы. Штабные суслики бестолково толкались по перрону и станционным постройкам, хрустели битым стеклом, выкрикивали бестолковые распоряжения и фонтанировали версиями одна глупее другой.

— Немцы прорвали фронт!

— Мятежники захватили шестидюймовки!

— В тендере прятали взрывчатку — сдетонировала!

Рузский, как и положено командующему фронтом, пришёл в себя первым. Не тратя времени на наведение порядка и выяснение причиненного ущерба бывшему самодержцу, он опрометью бросился к станции, птицей влетел в комнату связистов.

— Петроград! Родзянко! Срочно!

— Здравствуйте, Николай Владимирович, — встал со стула скромно сидящий в уголке помещения Батюшин.

— Добрый вечер, Николай Степанович, — коротко кивнул контрразведчику Рузский, — хотя какой он к чёрту добрый, видите что творится!… Простите, дела!

— Да-да, конечно, — понимающе ответил Батюшин, чинно садясь обратно. — Надеюсь, не выгоните вон, хотя у нас здесь тоже почти улица, — кивнул он на высаженное взрывной волной окно, торопливо закрытое чьей-то шинелью.

Рузский пожал плечами, всем своим видом выражая непонимание, что тут делать столичному гостю, хотел что-то сказать, но телеграф затарахтел, плюясь бумажной лентой. Дежурный связист доложил “Родзянко у аппарата!”, и генерал сосредоточился на разговоре, забыв о контрразведчике.

— Михаил Владимирович! Беда! — диктовал Рузский связисту. — По неизвестной причине взлетел на воздух поезд с Гучковым и Шульгиным! Скорее всего, оба погибли. Солдаты разбирают обломки, но надежды мало. Куда-то пропал посланный вами американец. Подозреваю, что он тоже находился в вагоне с думскими представителями. У Гучкова на руках остался документ чрезвычайной важности. Надеюсь, вы понимаете, о чем я. Но у меня сохранился дубликат. С кем мне его передать в Петроград?

На несколько минут в комнате связи воцарилась тишина, прерываемая только монотонным жужжанием аппарата Хьюза и заполошными паническими криками за окнами. Наконец застучало печатное устройство, поползла неспешно телеграфная лента. Рузский выхватил её, не дождавшись окончания приёма-передачи, бегло пробежался по тексту. Побледнел, рванул воротник мундира так, что отлетел в сторону крючок, жалобно звякнув.

— … “Никакого американца я к вам не посылал”, - Батюшин прочитал конец сообщения через плечо Рузского, незаметно подойдя со спины. — Николай Владимирович, что за американец, простите за профессиональное любопытство?

— Нет! — не отрывая глаз от телеграфной ленты, словно желая найти между строк совсем другие слова, пробормотал Рузский. — Он был так убедителен… И пароль…

— Какой пароль? — живо поинтересовался Батюшин. — Простите, Николай Владимирович, вы меня интригуете…

— Да какого чёрта! — пришёл в себя Рузский и метнул исподлобья молнии в сторону надоедливого контрразведчика. — Ваше какое дело, сударь?

— Ээээ, не скажите, — медовым голосом возразил Батюшин. — Если мы говорим о человеке, вручившем вам взятку в размере миллиона рублей за всемерное содействие иностранным разведочным службам в деле сокрушения Отечества, это как раз самое что ни на есть моё дело!

— Что вы себе позволяете?! Да я вас!… В порошок!

Дернувшиеся руки генерала вдруг завязли в железной хватке вцепившихся в него сзади рослых, плечистых агентов в штатском, а в комнате связистов вдруг стало непривычно тесно от нахлынувшего народа.

— Изъяли саквояжик? — поинтересовался Батюшин у вошедшего помощника, — всё в порядке? С соблюдением всех процессуальных норм, надеюсь?

На стол перед Рузским молча водрузили до боли знакомую дорожную сумку.

— Ну-с, — продолжил контрразведчик, обращаясь к генералу, — ваши вещички? Можете не отвечать. Не обязательно. Сейчас проверим отпечатки пальцев на ручке, сравним с вашими и всё выясним..

— Не надо! — хрипло бросил Рузский, оглядываясь, куда бы присесть.

Батюшин подал знак глазами. За спиной у командующего Северным фронтом скрипнул стул.

— Присядьте, Николай Владимирович, — участливо произнес контрразведчик, — переведите дух, соберитесь с мыслями и рассказывайте. Подробно. Только ради всех святых, постарайтесь, чтобы изложенные вами факты не расходились со сведениями, полученными мной от шведского банкира Улофа Ашберга, директора американской федеральной резервной системы Уильяма Бойс Томпсона и одного словоохотливого французского капитана Дальберга, имеющих честь знать вас лично. Ваши английские друзья далеко, а я — совсем рядом, поэтому давайте не спеша, помолясь, приступим…

Джордж Лэнсбери, внимательно слушая своих агентов, торопливо наносил контрольные точки на карту города. Со времени первого доклада их количество возросло до сотни. Места, где аккуратно фиксировались происшествия, не укладывающиеся в первоначальные планы государственного переворота, украшались схемой передвижения лиц, подозреваемых в нарушении повестки дня, с таким трудом подготовленной и реализуемой. Неделя кропотливой работы, круглосуточных наблюдений и полуночных бдений понемногу давали свои плоды. Стрелки и извилистые линии сходились на одной неприметной усадьбе на берегу Средней Невки на Елагином острове.

— Теперь мы знаем, где у медведя лёжка! — удовлетворённо улыбнулся резидент Сити. — Снимайте наших людей со всех постов, собирайте, кого сможете. Сезон охоты на косолапого объявляю открытым!

— А как же Сталин?

— Это уже не наша забота, — лениво отмахнулся Лэнсбери, — со дня на день из Нью-Йорка прибывает шустрый малый Лейба Бронштейн, известный в России, как Лев Троцкий. Он возьмёт на себя партию большевиков и образцово-показательно поставит её в наше стойло. А моя задача — убрать досадные и непонятные препятствия, цепляющиеся потными варварскими ручонками за эту восточную деспотию, несправедливо разлёгшуюся на природных богатствах, принадлежащих по праву сильного настоящим хозяевам этой планеты — англосаксам.

—---------------------

(*) Описание вариантов действий Гучкова и Шульгина при отречении Николая II — из книги воспоминаний “Последний очевидец”

Худой, тщедушный, невзрачного вида брюнет в форменном поношенном сюртуке и черных очках, сидя в глубоком кресле-качалке возле разлапистого торшера, читал известие об отречении Николая II. Недоверчиво трогал напечатанные буквы, надеясь, что они осыпятся осенними листьями от лёгкого прикосновения, сгинут, как наваждение, как дурной сон, а под ними откроется нечто безобидное — объявление о предложении докучливого торговца или о театральной премьере. Сообщение короткое, без подробностей. Отрёкся за себя и наследника. Конец монархии.