– Итон, ты мне очень помог тогда, с лестницей. Так что и ты тоже спас Аманду, косвенно.

Я ерошу волосы на его макушке, зная, что отныне для брата Осборн – идол и герой, потому что спас двух самых важных девушек на свете. Не удивлюсь, если Итон даже своими игровым аккаунтом поделится.

– Дядя Эндрю сказал папе, что Осборн – наркоман.

– А о Джоанне хоть упомянул?

– Нет. Энди хочет прислать официальное приглашение на свадьбу, чтобы родителей шокировать. Так что ты тоже ничего не говори. Прикинь, как они отреагируют!

Мы усаживаемся наконец в машину и едем на учебу.

Поверить не могу, что мне не дали шанса обнять Чарли. Зачем ему в Глазго? На очную ставку с Майклом или по другой причине?

Ответа нет.

Вечером, в половине десятого, я, как обычно, сижу на столе, выглядывая в окно, и даже скучаю по Лобстеру. Дядя с Джоанной уехали в такой спешке, что мы толком не попрощались. Так сумбурно все вышло. Жизнь мимо проходит, а я стою на обочине и не успеваю реагировать на выверты.

Резкий звук «Долгой дороги из ада» разрывает тишину комнаты, и я вздрагиваю, а потом радостно хватаю смартфон и не могу сдержать волнения, когда слышу голос:

– Привет, детка.

– Чарли…

– Прости, что уехал. Кое-какие дела с инспектором нужно решить.

– Не расскажешь мне?

– Нет. Там ничего интересного.

– Когда ты вернешься?

– Думаю, через неделю.

– Целую неделю?! – я готова рыдать, и при этом так пристально вглядываюсь в окно напротив, словно там сидит Осборн.

– Инспектор Доннаван – медлительный тип, педант, что поделать.

– Я умру за неделю.

– Не драматизируй.

Мне становится стыдно за такую эгоистичную эмоциональность, и я начинаю оправдываться:

– Извини, мало голубики сегодня съела. У меня завышен кортизол, представляешь? По-моему, голубика не очень-то помогает.

Я слушаю дыхание Чарли и его тихий смех. Это такое счастье – смешить любимого человека. Это даже лучше, чем удивлять его научными фактами.

– Сказку про кортизол ты мне еще не рассказывала, – умиляется Осборн.

– Тогда слушай. Жила-была девочка, которая сошла с ума от любви. Она, сама того не ожидая, вдохновила своего парня на геройский поступок, и от стресса у нее подскочил кортизол. Но она ела много голубики и посинела, и гормоны перестали быть самой большой проблемой. Теперь она мечтала снова стать собой. Только для этого нужен поцелуй любви, а парня увез колдун из соседних земель. Вот и скажи мне, Чарли, дождусь ли я своего поцелуя? Иначе хэппи-энда не будет.

Мне весело, и я надеюсь, что Осборн тоже посмеется, но вдруг из трубки бледным завитком табачного дыма появляется вопросительный знак: Чарли затянулся сигаретой и тяжело вздохнул; он специально это сделал, чтобы потянуть время для ответа.

– Все будет хорошо, я скоро вернусь, – слегка хрипло говорит он, но я уже не верю.

– Чарли, что происходит?

– Ничего, о чем тебе стоило бы беспокоиться.

Его тон четкий и безапиляционный, и мне холодно внутри.

– Ты позвонишь мне завтра? – жалобно спрашиваю, презирая себя за детские нотки в голосе.

– Конечно. Приучу тебя к бессоннице, чтобы не мне одному мучиться. Буду звонить каждый день, пока ты без моего голоса не сможешь засыпать, как и я без твоего.

У меня горят щеки и уши от такого порывистого признания, и я набрасываю на голову плед, прячась в темноте с телефоном, как жадина, которой не хочется делить даже шепот своего парня с остальным миром.

– Я прочел все твои сообщения.

– Я еще напишу.

– Хорошо…

– Пожалуйста, Чарли, не рискуй больше, – умоляю, когда мы прощаемся, но он лишь говорит:

– Спокойной ночи, детка.

Неделя проходит в суете, среди близких людей. Хоть гранта нам и не видать, мы с Томми не сдаемся и кропотливо трудимся над проектом игры. Теперь на рабочие встречи приходят и Кэт с Джерри: им тоже идея понравилась, и они просто слушают. Кэт при этом сидит на коленях у Джерри, а Мэнди – рядом с Томом. И я просто загибаюсь от тоски по Чарли в такие минуты.

Во вторник, 9 марта, Аманда просит:

– Подай мне воды, пожалуйста. Пить хочу.

И я на автомате иду к холодильнику, чтобы взять новую бутылку.

– И мне тоже, – откликается Джерри, и я молча ставлю две бутылки на стол.

– Ой, а можно и мне, – шутит Кэт, но я погружена в мысль и, не отвлекаясь от логической цепочки, тащу на стол весь блок из 9 бутылок минералки. Чтобы всем хватило. И Кэт усмехается: – Какая ты добрая.

– А доброта – в природе человека, – бормочу, глядя в экран ноута, за которым сидит Том.

– Разве? Природа ведь животная.

– А животные все до одного моральные уроды, что ли? – заступается Джерри. Кэт пожимает плечами и удобнее устраивается у него на коленях, пока тот продолжает чертить треугольник на листе бумаги. – Странно, конечно. Почему только три?

– Чего? – спрашиваю.

– Три базовых инстинкта. Десять на три только с бесконечностью делится, как-то не очень устойчивая система.

– А почему именно десять?

– Ну-у, один и ноль, цифровое выражение бытия, Пифагор там, все дела.

У меня, наверное, вся история мироздания отражается на лице, потому что я прямо-таки ощущаю, как взрывается мой мозг. Как попкорн. Стою, пялюсь перед собой и не могу подобрать слова.

– Ты в порядке, Ри?

– Мгм.

– Точно?

– Томми.

– Что? – вскидывает он брови.

– Их больше.

– Чего?

– Базовых инстинктов.

– О чем ты?

– Душа, – говорю, а язык заплетается. – Это не абстракция.

– И что это за инстинкт? – хмурится Том. Все застыли в ожидании, я и сама застыла, боясь утерять мысль, а затем выдаю очевидную вещь, на которую меня натолкнул Джерри:

– Инстинкт сострадания.

Повисает тишина. Джерри гуглит это понятие и тихо отвечает:

– Да ну, ладно… Хотя…

– Что?

– Смотри, – поворачивает он ко мне экран смартфона. Я вижу книгу Дачера Келтнера, профессора из Калифорнийского университета, изданную всего пару лет назад. Книга называется «Инстинкт сострадания».

– Охренеть, – хриплю, а потом меня волной счастья заливает. – Охренеть!

У меня становится пусто и хорошо в голове от короткой эйфории, и я начинаю нарезать круги вокруг стола, выкрикивая:

– С ума сойти! Это же так очевидно!

Жаль, что Калифорния далеко. Нереально туда полететь сейчас.

Собравшись с мыслями, минут пять смотрю на Аманду, просто смотрю, думаю. Она, как и Джерри, начинает рисовать ручкой на бумаге. Рисует квадрат, потом стены, крышу… Домик рисует, и я киваю. Именно, да, фундамент. Дом.

– Томми, я была не права.

Он тяжело сглатывает и кивает, и я, глядя на него, испытываю жажду. Пью воду под грохот мыслей. И оно складывается: то, что случилось с нами в ночь, когда Майкл едва не убил нас всех.

– Душа – это такой же базовый механизм. За эмпатию ведь конкретные зоны мозга отвечают.

– Н-да, – усмехается Кошка-Кэт. – Никакой романтики.

Я снова опускаю взгляд на рисунок домика, который сделала Аманда.

– Логотипом игры сделаем дом. Фундамент – это четыре инстинкта: сострадание, власть, размножение и самосохранение. Из них растут четыре стены соответственно: душа, разум, сексуальность и страхи. Стены формируются в течение жизни не синхронно, а в зависимости от опыта. Крыша – это и есть сознание, охват всего, что происходит в доме и у соседей.

Выговорившись, я выдыхаю, а Том заключает:

– Круто.

Остальные соглашаются, даже Кэт. После «заседания» она предлагает:

– А давайте махнем в клуб, отпразднуем новый инстинкт.

– О да, еще на ребят Ханта не нарвались, – скептически отвечает Том, и Джерри его поддерживает.

– Они там больше не играют, зато охраны в клубе прибавилось после всей этой шумихи с наркотиками, – упирается Кэт, и Аманда ей поддакивает. Вот уже кому дома не сидится!

В итоге все соглашаются, и я тоже.

– Только мне домой нужно к половине десятого, чтобы не пропустить звонок от Чарли.