– Принесу вам воды, – предлагаю, но тот отмахивается.

– Мне бы чего покрепче, но нельзя… В общем, все плохо. Чарли сотрут в порошок. Теория проста: все проблемы на острове начались с приездом буйного американского парня, за которым тянется длинный шлейф приводов в полицию в Нью-Йорке. Сначала покончила с собой Трейси по неизвестной причине. Затем Чарли устроил торги в интернете, а вскоре сцепился с местным наркодилером. Далее, Осборн участвовал в перестрелке с участием заложников и того же наркодилера, и никого не волнует, какой именно была роль Чарли. А теперь убийство в порыве ярости. Если мотив у обвинения окажется неопровержимым, то будет только один выход: подписать признание и молить о снисхождении. Чарли, тебя нашли на месте преступления, обдолбанного лекарствами, которые затуманили твой рассудок. И не было замечено ни одной живой души у дома той ночью. Был только ты, – выдает Гарри и достает вишневую жвачку из кармана.

– У меня был мотив, – спокойно говорит Чарли, и офицеры возмущаются наперебой:

– Это еще что за новости?!

– Ну-ка, ну-ка? – уточняет Гарри, поправляя на носу очки в синей оправе.

– Я считал Джейсона виноватым в смерти моей матери. Его брат, Алистер, легко может это подтвердить. Как думаете, этого достаточно для обвинения? – Чарли вальяжно забрасывает ногу на ногу, покачивая замшевой кроссовкой. Его высокомерный настрой сбивает адвоката с толку.

– Погоди, – начинает тот перебирать документы. – Разве твоя мать мертва? Об этом нигде не сказано… – начинает он шуршать бумагами.

– Правильно. Записи о ее смерти не существует.

– О боже…

– Вы верующий? – издевается Осборн.

– Да, уверовал только что, – резко парирует адвокат. – На твоем месте я бы тоже начинал молиться. – Он глубоко вдыхает и тихо говорит себе: – Так, ладно, Гарри, не паникуй… – Он глубоко выдыхает и хлопает ладонью по столу: – Что ж, встреча была короткой и болезненной. Вернусь вечером.

Он утирает лоб полосатым платком, хотя даже не вспотел, и пружинит вон из дома, подальше от безнадежного дела, в которое ввязался.

– Мне тоже пора, – спустя минуту молчания произносит инспектор, поглядывая на серебристые наручные часы. – Для твоего же блага советую не покидать территорию особняка, Чарли. Не лезь в новые проблемы и работай с Гарри. Он надежный и хваткий, попробует отбиться от нападок прокурора. Я пока прокачаю вопрос с судьей в Глазго.

– А что если Лойер отправил киллера? А тот посланник, который катался по улицам, просто отвлекал внимание? – рассуждает Чарли. Мне уже известны подробности дела Лойера, инспектор поделился, и я навостряю уши, но Доннаван поправляет мундир и отрицает:

– Если так, все равно мы не сможем этого доказать. Никто не входил в твой дом, согласно заключению полиции. К тому же, зачем Лойеру усыплять тебя, фактически вручая алиби? То, что ты проснулся в момент убийства – это фатальная случайность... Нет, Чарли, это был кто-то другой. Кто-то, кто ненавидел твоего отца гораздо сильнее, чем ты. Кто не сомневался.

Инспектор покидает нас, и мы остаемся с сержантом в огромном каменном доме, где хранятся наши общие страшные воспоминания. Салливан приносит нам выпить апельсинового сока. Так буднично… Так странно... Его голос полон преждевременного сожаления, словно Осборна уже приговорили:

– Располагайся, Чарли. Я подготовил тебе гостевую комнату. Условия залога жесткие, это, по сути, домашний арест. Так что можешь закопаться до завтра в кинотеке Майкла, он киноман. Любит триллеры и комиксы. А я пока попробую через Зака узнать последние новости. Зак… Паршивец. Небось, рад, что я уволился.

Сержант набрасывает дождевик и исчезает. И вот мы с Чарли одни. Осборн отправляется в душ и вскоре спускается на кухню в черном спортивном костюме Майкла: облегающие штаны и расстегнутый джемпер поверх обнаженного торса. От прилива гормонов я роняю кубик льда мимо стакана, и, пытаясь его поймать, опрокидываю сам стакан. Теперь у нас один безалкогольный коктейль вместо двух.

Быстро забрасываю столешницу бумажными полотенцами и, не зная, как себя вести, хватаю лимон.

Чарли подходит ко мне сзади и обнимает за талию, устраивая подбородок на моем плече. Он наблюдает, как неумело я разрезаю лимон, и медленно вытягивает край моего топа из джинсов. От прикосновения теплых пальцев у меня колени подгибаются. Чарли пахнет мятой, и мне хочется дышать только им.

– Тебе не приходило на ум, что я специально убрал Джейсона, чтобы не уезжать? – шутливо спрашивает Чарли, но вместо ответа я чертыхаюсь и тру костяшками левый глаз, пытаясь избавиться от жжения:

– Лимонный сок в глаз брызнул.

Чарли быстро открывает кран и промывает мне лицо водой, заливая заодно и топ.

– А теперь еще и майка промокла, ну надо же, – сокрушается он и ловко снимает ее с меня.

– Я попросила мистера Хопкинса узнать о судьбе Лины, – пытаюсь привести Чарли в чувства.

– Спасибо. Ты такая заботливая… – говорит он, не вникая в мои слова, и отбирает у меня лимон, чтобы швырнуть в корзинку с фруктами. Облизывает пальцы и морщится от кислятины.

– Мистер Хопкинс передавал привет, он переживает за тебя.

– Золотой человек… – бормочет Осборн, расстегивая пуговицу на моих джинсах. У него лихорадочно блестят глаза, он сейчас – в маске паиньки, милого мальчика, который закрылся от реальности в «домике» и наслаждается нашим уединением, хотя на самом деле Чарли рвет и мечет, словно загнанный зверь. Я чувствую это в неровном биении его сердца, вижу в глубине злого взгляда, кричащего, что проиграл.

Нет, неправда, мы не можем проиграть. Это ведь наша игра. Мы ее придумали, в конце концов, и мы не имеем права сдаться. Иначе все – тлен, и выхода из обреченности нет, есть лишь кратковременная шаткая надежда, как подачка судьбы перед казнью.

Я с силой кусаю верхнюю губу, чтобы унять тревогу, и накрываю лицо Чарли ладонями; провожу пальцами по широкому лбу, раскосым глазам, небритым щекам, ощущая нежность прохладной кожи.

– Чарли, прекрати. Не притворяйся, что ты в порядке.

– Я не притворяюсь… Иди сюда. – Он оглаживает мое бедро и с силой сжимает под коленом, притягивая к себе. У меня душа рвется на части, настолько я скучала по нему, но сейчас в поцелуе мы не находим успокоения. Чарли сминает мои губы своими, терзая меня и себя, но становится только хуже, потому что, когда врешь себе, ничто не может успокоить, можно лишь забыться. Но даже забыть мы не способны: тень с вересковых холмов расползлась, просочившись в наши сердца.

Я не хочу бояться, не буду. Чарли уже победил свой страх однажды и победит снова. Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо. Потому что по-другому не сложится игра, наша вселенная рухнет, и нас не станет.

– Обними меня, детка, – шепчет Осборн и подсаживает меня на стол. На ране от пули больше нет повязки, только медицинский пластырь, но я все равно осторожна. Мы, как две души, потерянные среди штормовых волн, цепляемся друг за друга и замираем, соприкоснувшись полуобнаженными телами.

– Скажи правду, Ри. Думаешь, это я его убил? – спрашивает Чарли.

– Нет.

– Ты же считала, что «такой, как я» способен на все.

Я умиленно улыбаюсь тому, что он затаил обиду, и нежно прижимаюсь сухими губами к его ключице. До заката еще далеко, но я решаю рассказать Осборну сказку:

– Жил-был принц, который по ночам страдал от бессонницы и ходил по канату, натянутому между скал. Принц любил остановиться на полпути над темной бездной и балансировать на грани, испытывая себя. «Однажды я прыгну», – часто думал он, но в глубине души не хотел падать. Демоны звали его, а он сомневался… Однажды он сомневался так долго, что успел наступить рассвет и взошло солнце. Принц тогда посмотрел на солнце и сказал насмешливо: «Смотри, я сейчас прыгну». И всё смотрел на свет, как завороженный, смотрел – и не делал губительный шаг. И чем дольше он стоял под солнцем, тем быстрее исцелялась его беспокойная, израненная душа, и демоны уже не могли перекричать ее сильный, уверенный голос. Принц перестал сомневаться, вернулся на землю и убрал канат… А теперь скажи мне, какого черта он бы развернулся и с разбега сиганул в этот момент в пропасть? Это бессмысленно. А значит, ты не убивал. Поэтому перестань сомневаться в себе и давай молиться, что инспектор Доннаван найдет настоящего преступника.