– Если ваше предположение верно, – сказал я по прошествии немалого времени, – вор, должно быть, хорошо осведомлен о ваших привычках, чтобы наверняка знать, где вы храните сокровище, которое он искал.

– Необязательно, – ответил доктор. – Ему всего лишь надо было знать – или предполагать, – что они хранятся в каком-то особом месте. А что может быть более специфического, чем моя медицинская шкатулка? Господи, да я сам первым делом заглянул бы туда, если бы искал что-то драгоценное.

– Однако, насколько я понимаю, ваши ингредиенты драгоценны и сами по себе, – заметил я. – Иными словами, их ценность целиком и полностью зависит от того, как применить их на практике в фармакопее.

– Или в руках какого-нибудь предположительно ученого представителя официальной медицины, который вознамерился овладеть ключом к моему способу лечения, – многозначительно произнес доктор Фаррагут.

– По вашему тону я чувствую, что вы кого-то подозреваете конкретно, – сказал я.

– Да, – ответил пожилой врач. – Его зовут Мак-Кензи. Доктор Алистер Мак-Кензи.

– И на каком же основании вы считаете этого человека ответственным за преступление?

– Очень просто, – ответил доктор Фаррагут. – Он один из моих злейших врагов. Насколько вам известно, официальные медики презирают меня. На это немало причин. Мы, последователи Томсона, угрожаем самому их существованию. Мак-Кензи сделал все, чтобы дискредитировать систему ботанической медицины вообще и меня в частности. О, вы бы только послушали, что он обо мне говорил. Он утверждает, что я худший из знахарей, лечение которых приносит больше вреда, чем пользы. Но все это, так сказать, дымовая завеса. Хотите знать, почему он действительно ненавидит меня? Потому что я прав и он это знает – знает, что мой метод действительно эффективен. Вот что его гложет. И вот почему он готов пойти на все, лишь бы завладеть моими тайнами.

– Но похоже ли на правду, что такая личность – как я понимаю, уважаемый член медицинского сообщества – пойдет на подобное преступление? – спросил я.

– Нет, я вовсе не полагаю, что он сделал это лично, – сказал доктор Фаррагут. – Конечно, нанял кого-нибудь для такой грязной работенки. Возможно, это и был тот рыжебородый бродяга, какой-нибудь мошенник, которому заплатили за кражу моих средств. Как я слышал, добрейший Мак-Кензи не впервые оказывается втянут в разного рода сомнительные дела. Он замарал себе руки еще до того – в буквальном смысле.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил я.

– Мак-Кензи руководит колледжем патологоанатомии в Бостоне, – сказал доктор Фаррагут. – На Льюис-стрит. Как я понимаю, это весьма доходное маленькое предприятие. Вы хорошо знакомы с деятельностью патолого-анатомических колледжей, По?

Признаюсь, я довольно подробно изучил этот предмет, – ответил я, – недавно прочитав увлекательный, хотя и несколько свободно переведенный классический труд Джакомо Беренгариуса «Anatomia Humani Corporis»12, в котором заявлено, что на протяжении веков научное изучение человеческого тела в огромной степени затруднялось крайним отвращением, с каким широкая публика относится к медицинскому вскрытию. В большинстве мест для этой цели предназначались только тела недавно казненных убийц. Столкнувшись с нехваткой предоставляемых законом трупов, профессора-патологоанатомы вместе со своими студентами зачастую прибегали к омерзительному ограблению могил, чтобы добыть материал для исследований. В ответ на широкое распространение этой ужасной практики – а в особенности на отвратительные преступления бесчестных «воскресителей», Берка и Хэра, которые от ограбления могил перешли к убийствам, дабы обеспечить своих клиентов-медиков постоянным притоком свежих трупов, – как в Америке, так и за границей было принято более либеральное законодательство. Эти новые законы разрешали вскрытие не только висельников, но и умерших обитателей различных общественных учреждений – больниц, лазаретов, работных домов, приютов для сирот и бедных, – предполагая, что родственники не станут притязать на такие трупы. Однако общая мода на анатомическое вскрытие такова, что – даже учитывая эти дополнительные источники – исследователям постоянно не хватает человеческих тел.

– Именно, – сказал доктор Фаррагут. – Трупы до сих пор чертовски трудно достать. Хотя изучать анатомию без них невозможно. Нет трупов – нет студентов, нет студентов – нет доходов. Поэтому человек вроде Мак-Кензи пойдет на все, лишь бы добывать материат для своего бизнеса.

– Вы намекаете, – спросил я, – что он торгует телами, выкопанными из могил?

– Поговаривают, что так, – ответил доктор Фаррагут.

– Но если о том, что он замешан в это отвратительное дело, судачат на каждом углу, то почему он до сих пор не арестован?

Глядя на меня и словно желая сказать: «Нет, правда, По, я удивлен, что должен объяснять это человеку столь замечательного ума», – доктор Фаррагут, протянув руку ладонью вверх, потер над нею пальцами другой – жест, в значении которого невозможно было усомниться.

– Ах вот оно что, – сказал я, – значит, власти подкуплены и смотрят сквозь пальцы на его злодеяния.

– Вот почему нет никакого смысла извещать бостонскую полицию о моей украденной шкатулке, – сказал доктор Фаррагут. – Даже если они побеспокоятся допросить Мак-Кензи, их расследование будет сплошным надувательством.

Пока я раздумывал над сведениями, которые сообщил мне доктор Фаррагут, последний встал и, морщась от боли, осторожно потрогал пластырь на затылке.

– Вам нехорошо, доктор Фаррагут? – спросил я.

Иногда немного побаливает, – ответил тот. – Полагаю, следовало бы наложить швы, но я единственный доктор в округе. Разве что речь могла бы идти, так сказать, о самозашивании. Но, По, – продолжал он, выдержав короткую паузу, явно чтобы предоставить мне возможность во всей полноте оценить его великолепную остроту, – вы-то сами в порядке? Отчего вы внезапно побелели, как простыня. Что с вами?

– Мне показалось, я что-то слышал, – ответил я, внимательно прислушиваясь.

Во время беседы с доктором Фаррагутом я фиксировал, пусть и смутно, чрезвычайно мелодичные звуки, доносившиеся из гостиной. Сестричка с Лиззи исполнили подряд несколько народных песен к вящему удовольствию миссис Элкотт, чьи горячие аплодисменты слышались по окончании каждой пьески.

Однако музыка внезапно смолкла, и вместо нее, как мне показалось, я расслышал столь тревожный звук, что дрожь неизъяснимого страха пробежала по всему телу.

– Что с вами, По? – повторил доктор Фаррагут.

Прежде чем я успел ответить, пугающий звук снова донесся до моего слуха. На сей раз в его источнике сомневаться не приходилось. По ошеломленному выражению лица доктора Фаррагута я понял, что он тоже услышал это.

В следующее мгновение мы ринулись в гостиную. Представшее моим глазам зрелище заставило кровь застыть у меня в жилах.

Сидевшая за фортепьяно Сестричка зашлась в кашле, стиснув в руке белый носовой платок, в то время как миссис Элкотт, Лиззи и Луи (явно только что спустившаяся из своего орлиного гнезда) беспомощно стояли рядом.

Подскочив к жене, охваченной припадком таким сильным, что он заставил ее согнуться почти вдвое, я, чтобы успокоить ее, положил руку ей на плечо.

– О Эдди, – с трудом выдохнула она, опуская платок и глядя на меня умоляющим взором.

Я попытался было ответить, но язык словно прилип к гортани. Ледяное дуновение немоты сковало меня.

Ибо, взглянув вниз, на Сестричку, я к неописуемому своему ужасу увидел, что губы и грудь ее в чем-то красном, а платок блестит от крови!

Выказав непререкаемое хладнокровие, которого я прежде за ним не замечал, пожилой врач сделал все возможное, чтобы пресечь кризис, приказав миссис Элкотт принести ему ряд предметов, а именно: кувшин воды, нагретой почти до кипения, одну из деревянных ложек, которые он видел на кухонном столе, сито, стакан для воды, несколько кусков ваты и два самых теплых одеяла в доме.