— Я думаю, этот роман никому не нужен!

— Да? Пройдут годы, многое сотрется в памяти, а ты откроешь книгу и увидишь, и почувствуешь… Хорошо.

— Дело совсем в другом, папа! Заявляю тебе совершенно официально: я выхожу замуж за Савина!

— О времена, о нравы! — притворно вздохнул Григорий Анисимович. — Раньше жених присылал сватов, потом сам просил руки возлюбленной у родителей, а теперь дочь официально, видите ли, объявляет отцу…

— Пожалуйста, не паясничай, папа! Я вполне серьезно! Попробуй только возразить.

— Не нравится мне это, честно тебе признаюсь, Маришка. По многим причинам не нравится. Но понимаю, что возражать бесполезно. Я надеюсь, прежде чем жениться, вы оба все же разведетесь?

— Это сейчас быстро делается. Если заплатить.

— И если быстро отыщется Савин, — усмехнулся Лизуткин.

Данилов открыл глаза и тут же зажмурился. Яркий солнечный луч ослепил его. Вчера забыл задернуть шторы на окне… Вчера… кошмарный вечер, тревожная, бессонная ночь, а теперь — яркое солнечное утро.

Для кого-то. Для него утро так и не наступило, и не наступит, пока рядом не будет Лены. Ни утро, ни день, ни вечер — ничего не наступит, только грязная, слякотная мгла на душе и в сердце, и перед закрытыми глазами.

Не хочется открывать их, потому что яркий солнечный день кажется изощренной издевкой над ним. Злой, жестокой издевкой. Он — для кого-то! Ну и пусть, ему-то зачем это видеть, если перед глазами застыли огромные, наполненные слезами глаза Лены… Только это — реальность, остальное — миф.

Данилов заскрипел зубами.

Как она смотрела на него, сколько отчаяния, боли, ужаса было в ее красивых черных глазах… Не злоба, не презрение — боль и отчаяние. Леночка, Лена!

Она ушла. Убежала, и теперь сил не было глядеть на этот мир. Даже злости на Марину в душе не осталось. Только глаза Лены, и ее боль, ее отчаяние владели его душой.

Его боль, его отчаяние…

Потом, когда смолкли истошные крики Марины за дверью, он закрылся в ванной, надеясь найти спасение в горячей воде, спасение хотя бы в забвении! Но нет, не было забвения, не было и спасения от удушливой мглы, сумрачной ночи. Сквозь шум льющейся воды он слышал, как звонил телефон, и только досадливо кривился. Кто бы там ни был — издатель, Ал или кто другой — его нет ни для кого в этом мире. А Лена не позвонит…

Выйдя из ванной, он долго сидел у телефона, обхватив голову ладонями, проклиная себя за то, что не позвонил ей раньше. Если она сама пришла, решилась на такое, то, позвони он за час до ее прихода — наверное, пригласила б к себе, и они были бы счастливы, никакая Марина не смогла бы им помешать. Счастливы, вместе, рядом — навсегда!

Если б он знал, что она не обижается на него, собирается прийти без звонка, если бы знал!

Он все же набрал ее номер, но услышал то, что и должен был услышать. Холодным, чужим голосом она сказала, что не желает больше видеть его.

Вчера он понял, наконец, как любит эту прекрасную, добрую, нежную, искреннюю женщину, эту волшебницу, пробудившую его ото сна. Понял, чего стоят его подозрения, сомнения, опасения. Гроша ломаного не стоят!

Но было уже поздно.

И ночь не принесла спасения. А он так старался поскорее уснуть, надеясь, что утром будет легче…

Данилов открыл глаза, встал с постели и пошел в ванную. Потом, набросив на голое тело халат, выпил чаю, чего-то пожевал и сел в кресло перед телефоном.

— Ну, так, — вслух сказал он себе. — Без Лены я не могу жить, это ясно. Даже если ей нужны мои деньги — пусть возьмет их, пусть возьмет все, что есть у меня, только будет рядом, — тоскливо усмехнулся, вспомнив, что именно так рассуждал Ал, и, наверное, теперь счастлив со своей Светланой. — Но ей не нужны мои деньги, она любит меня. Любит, но ей не нужен теперь и я — такой закомплексованный дурак. А она мне нужна. Если позвоню — не станет разговаривать, это ясно. Остается одно — пойти к ней. Пусть только дверь приоткроет, я встану на колени и буду умолять ее выслушать меня. Только выслушать мои объяснения! Нам нужно просто объясниться! И все! Она поймет, должна понять… Я же ни в чем не виноват перед ней. Или виноват?

Он решительно встал, оделся, сунул в карман рубашки деньги и пошел к двери.

— Леночка, ты на меня не обижаешься? — помятый, небритый Савин сидел на кухонном стуле и виновато смотрел на Лену.

Она встала намного раньше его, приготовила завтрак, постирала, убралась в комнате и теперь молча поставила перед ним тарелку с горячими бутербродами и чашку с кофе.

— Сама не знаю, почему не вытурила, тебя из квартиры, — сердито сказала она.

— Виноват, виноват, черт попутал… Такой был день ужасный, и у тебя, и у меня, что показалось… Прости. Кстати, у тебя, наверное, с деньгами проблема?

— Пока хватает.

— Если не возражаешь, я дам тебе двести долларов, разменяешь их… где у вас тут поблизости обменный пункт? И купишь продуктов, а то мне неловко объедать тебя.

— Возражаю, — хмуро сказала Лена.

— Но почему?

— Мне твои деньги не нужны. Извини, что разносолами тебя не потчую, но уж придется потерпеть. Или иди сам меняй свои доллары и покупай себе еду.

— Я не могу выйти из квартиры, Лена! Пока не могу, это опасно для нас обоих.

— А я не могу взять у тебя деньги.

— Зря, зря…

— Может быть, ты позвонишь Светлане? Вдруг тебе можно уже вернуться домой?

— Ни в коем случае! Мой домашний телефон может прослушиваться, они засекут, откуда я звоню. Ты не представляешь себе, Леночка, какую сейчас технику можно купить, если есть деньги. А у тех, кто за мной охотится, они есть.

— И долго ты намереваешься жить у меня?

— Возможно, это выяснится в ближайшие дни… — Савин глотнул горячий кофе и виновато развел руками, заметив недовольство на красивом, усталом лице хозяйки. — Я тебя клятвенно заверяю, Леночка, что вчерашнее безобразие не повторится.

— Не сомневаюсь. Иначе ты мигом вылетишь отсюда.

— Буду сидеть в комнате, которую ты мне любезно предоставила, и молчать как мышка.

Лена усмехнулась. Как же сильно меняются люди в зависимости от обстоятельств! То вальяжный барин, то перепуганный, дрожащий зверек, то пьяный дурак, возомнивший, что она уступит ему, то провинившийся школьник… А все один человек — директор банка Лев Савин.

— А ты не хочешь позвонить своей… любовнице? — спросила Лена. — Может быть, она приютит тебя?

— Нет, — печально вздохнул Савин. — Она тоже предала меня. Я заплачу тебе за неудобства, скажи, сколько. Тысячу долларов. Хватит? Если мало, скажи, я заплачу больше.

— Лева! Я согласилась принять тебя только потому, что меня попросила Светка. И никакие деньги мне не нужны, ясно? И вообще!.. Ешь быстрее, я уберу посуду и пойду к себе. Плохо спала, устала…

— А я спал как убитый, — виновато признался Савин, торопливо дожевывая бутерброд. — Ничего не помню.

Он поперхнулся, услышав долгий, требовательный звонок в прихожей. Лена подошла к кухонной двери, выглянула в темный коридор, двери во все комнаты были закрыты, потом вопросительно посмотрела на Савина. Откашлявшись, он замахал руками, зашипел:

— Не подходи!..

— А если это ко мне?

— Я пойду посмотрю… Дай что-нибудь тяжелое… Быстрее!

Лена пожала плечами, достала из ящика скалку, протянула Савину.

— Может, спрячешься, а я узнаю, кто пришел? — спросила она.

— Посмотрю, а там видно будет. — Савин сбросил под столом тапочки и в носках бесшумно пошел к входной двери.

Лена замерла, не в силах сдвинуться с места. Вдруг показалось, что этот звонок не имеет к Савину ни малейшего отношения, это к ней пришли… пришел… Но… что же делать, что сказать ему? Прогнать? Высказать в глаза все, что она думает о нем, и прогнать? А что она думает? Или не прогонять, послушать, что он скажет… Зачем он пришел?

Савин на цыпочках подкрался к двери, посмотрел в глазок. Какой-то чернявый парень в светлой клетчатой рубашке… Где-то он видел его, но вот где… У Лизуткина таких сотрудников не было. Наверное, Ленкин хахаль.