– Сюзанна, Сюзанна, – повторил Стивен. – Она сказала, что ждать придется сорок минут. Хочешь подождать или поедем? – Он указал на девушку у стойки. Та как-то странно на меня смотрела.
– Хм-м. Хм-м. – Старик, у которого, кажется, была накладка из искусственных волос, с ухмылкой пялился на меня. Девица у стойки подняла брови. – Хм-м.
Стивен схватил меня за руку и вывел на свободу, на морозный воздух. Я снова смогла дышать. Потом он отвез меня в соседний городок Мэдисон, в дешевый бар под названием «Бедняга Херби», где не было очереди. Официантка – женщина лет шестидесяти пяти с жесткими, как мочалка, вытравленными пергидролью волосами и сединой у корней – стояла у столика, упершись левой рукой в бок, и ждала, пока мы сделаем заказ. Но я лишь смотрела в меню.
– Она будет куриный сэндвич, – наконец сказал Стивен, поняв, что сделать такой сложный выбор мне не под силу. – А я – сэндвич с говядиной.
Когда принесли еду, я могла смотреть лишь на жирный французский соус, медленно покрывавшийся пленкой на сэндвиче Стивена. В отчаянии я уставилась на свою тарелку: казалось, ничто на свете не могло заставить меня поднести сэндвич к губам.
– Он совсем неаппетитный, – пролепетала я, глядя на Стивена.
– Но ты даже не попробовала. Если не съешь, учти – дома только фаршированная рыба и куриная печенка, – попытался он отшутиться, намекая на странные кулинарные пристрастия Аллена.
Он доел свой сэндвич, мой же так и остался нетронутым.
Мы зашагали к машине, и меня вдруг одолели два сильнейших противоречивых желания: мне хотелось порвать со Стивеном здесь и сейчас и одновременно впервые признаться ему в любви. Меня тянуло сделать и то, и другое; оба порыва были одинаково сильными.
– Стивен, нам очень нужно поговорить.
Он как-то странно взглянул на меня. Я запнулась, покраснела, набираясь храбрости для разговора, хотя по-прежнему не знала, что именно сейчас скажу. Он, кажется, тоже ожидал, что я порву с ним.
– Я просто… Я просто… очень люблю тебя. Не знаю даже. Я тебя люблю.
Он нежно сжал мои ладони своими.
– Я тоже тебя люблю. Тебе просто нужно отдохнуть.
Мы оба не предполагали, что признаемся друг другу в любви при таких обстоятельствах; не то воспоминание, каким принято делиться с внуками, но так уж случилось. Мы были влюблены.
Позже вечером Стивен заметил, что я начала постоянно чмокать губами, как будто сосала леденец. Я так часто облизывала губы, что мама густо мазала их вазелином – они покрывались кровоточащими трещинами. Иногда я начинала говорить и не договаривала, а принималась смотреть перед собой и смотрела несколько минут, прежде чем вернуться к разговору. В эти минуты параноидальная агрессия утихала, и я становилась беспомощной, как ребенок. Это сильнее всего тревожило окружающих – ведь даже в глубоком детстве я всегда была самодостаточной и с упрямством отвергала помощь взрослых. Тогда мы не знали, что это тоже были частичные, менее заметные припадки различной этиологии. Именно они были причиной повторяющихся движений губами и помутнения сознания. С каждым днем, даже с каждым часом, мне становилось хуже, но никто не знал, что делать.
В 3.38 утра 21 марта, пока Стивен храпел наверху, я снова делала записи в своем компьютерном дневнике.
Не знаю, с чего начать, но начать-то надо, да? И только не надо говорить: о, да ты даже орфографические ошибки не проверила.
Мне хотелось относиться к Стивену как к ребенку, а получилось наоборот. Я позволила родителям нянчиться со мной слишком долго.
У тебя есть материнский инстинкт (ты же держала его в своих руках), ты чувствовала, что в уме установилась ясность, когда была рядом с ним. Ты нашла свой телефон и вспомнила.
Когда говорю с отцом, то все яснее. Мама слишком нянчится со мной, потому что винит себя в том, что со мной стало. Но это зря. Она была отличной матерью. Она должна это знать.
Какая мне разница, кто что обо мне думает? Я собираюсь.
Стивен: вот кто не дает тебе сойти с ума. А еще он очень умен. Он не бравирует этим, но это не должно тебя одурачить, ясно? Из-за него ты оказалась на перепутье и должна быть вечно благодарна ему за это. Будь к нему добрее.
Читая эти заметки сейчас, я словно ощущаю поток сознания чужого человека. Не узнаю того, кто написал эти строки. И хотя очевидно, что этот человек отчаянно пытается выразить свои самые глубокие, потаенные переживания, даже я не могу его понять.
12. Уловка
В субботу утром мама попыталась затащить меня на прием к доктору Бейли, чтобы сделать ЭЭГ. За одну лишь прошлую неделю у меня было два выраженных припадка; проявлялось все больше тревожных симптомов, и моя семья хотела знать, что со мной.
– Ни за что, – буркнула я, топая ногой, как двухлетний ребенок. – Со мной все в порядке. Не нужны мне никакие ЭЭГ.
Аллен пошел заводить машину, а Стивен с мамой вдвоем меня уговаривали.
– Нет. Не поеду. Нет! – отвечала я.
– Но ты должна. Пожалуйста, просто послушай нас, – взмолилась мама.
– Дайте я с ней поговорю, – вмешался Стивен и вывел меня на улицу. – Мама просто хочет помочь, а ты ее очень расстраиваешь. Пожалуйста, съезди всего разок.
Я на минутку задумалась. Маму я любила. Ну ладно. Хорошо. Поеду. Потом – через мгновение – нет! Никуда я не поеду. Через полчаса уговоров я наконец села на заднее сиденье рядом со Стивеном. Мы выехали на дорогу, и Аллен заговорил. Я отчетливо его слышала, хотя он не двигал губами.
Ты шлюха. И Стивен должен это знать.
От ярости я содрогнулась всем телом, нахмурившись, потянулась к водительскому сиденью и процедила:
– Что ты сказал?
– Ничего, – удивленно и устало проговорил Аллен.
Это было последней каплей. Я мигом отстегнула ремень, открыла дверь и приготовилась выпрыгнуть из машины. Стивен схватил меня за ворот рубашки, удержав от прыжка. Аллен резко нажал на тормоза.
– Сюзанна, какого черта ты творишь? – закричала мама.
– Сюзанна, – спокойно проговорил Стивен – никогда не слышала, чтобы он говорил таким тоном. – Это не дело.
Я снова присмирела, закрыла дверь и скрестила руки на груди. Но услышав щелчок дверного замка, ощутила прилив паники. Стала биться о запертую дверь и кричать: «Выпустите меня! Выпустите!» Я кричала, пока не выбилась из сил, а потом опустила голову на плечо Стивена и тут же уснула.
Когда я снова открыла глаза, мы как раз выезжали из тоннеля Холланда и въезжали в Китайский квартал с его рыбными прилавками, толпами туристов и продавцами дешевых поддельных сумок. При виде этой омерзительной картины меня передернуло.
– Кофе хочу. Купите мне кофе. Нет! Есть хочу. Покормите меня, – потребовала я, как несносное дитя.
– Можешь подождать, пока до места не доедем? – спросила мама.
– Нет. Сейчас хочу. – Мне вдруг показалось, что поесть немедленно – самая важная вещь в мире.
Аллен резко свернул, чуть не врезавшись в припаркованный автомобиль, выехал на Западный Бродвей и остановился у «Сквер-Дайнер» – кафе внутри настоящего вагона поезда, одного из немногих оставшихся в Нью-Йорке. Он никак не мог открыть детский замок на моей двери, и мне пришлось перелезть через Стивена и выйти с его стороны. Я надеялась сбежать прежде, чем они меня догонят, но Стивен подозревал, что я попытаюсь это сделать, и последовал за мной. Так как улизнуть мне не удалось, я вошла в кафе и стала выискивать в меню кофе и сэндвич с яйцом. Утром в субботу очередь на кассу была длинной, но я не могла ждать. Грубо отпихнув пожилую даму в сторону, я заметила свободную кабинку, уселась за столик и капризно потребовала, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Хочу кофе!
Стивен сел напротив.
– Мы не можем долго здесь сидеть. Давай просто возьмем кофе и уйдем?
Не обращая на него внимания, я щелкнула пальцами, и к нам подошла официантка.
