Ясность нахлынувших воспоминаний потрясла меня. Что еще я забыла? Какие еще воспоминания могут вернуться и выбить меня из колеи, напомнив, как тонка грань между реальностью и вымыслом?

Почти каждый день всплывают новые обрывки. Какие-то незначительные детали, например, темно-зеленые носки, которые я носила в больнице, или простое слово – как в аптеке, когда я увидела лекарство Колас, слабительное, которое принимала в клинике, – и тут же нахлынули воспоминания о сестре Аделине. В такие моменты мне кажется, что это та, другая Сюзанна зовет меня и говорит: «Пусть меня больше нет, но я не забыта». Как та девушка с больничных камер, которая умоляет: «Пожалуйста, помогите».

Но я знаю, что на каждое вернувшееся воспоминание приходятся сотни, даже тысячи остающихся погребенными в памяти. Несмотря на все расспросы врачей, все интервью и отысканные дневники, остается множество впечатлений и обрывков жизни, которые просто исчезли.

Как-то утром, через год после того как я переехала к Стивену, у меня наконец дошли руки разобрать коробки со старой квартиры. Я открыла небольшую коробку, где лежал старый сломанный фен, щипцы для завивки волос, блокноты и маленький пакет из коричневой бумаги. В пакете была открытка с изображением в профиль черноволосой женщины – это была какая-то известная картина, и я знала, что видела ее раньше, но где?

Четко обрисованный прямой нос, высокий лоб. Бледная кожа контрастирует с черным вечерним платьем; плечи открыты, платье держится лишь на двух бретельках из драгоценных камней. Женщина стоит в неестественной позе, облокотившись всем весом на кончики пальцев правой руки, которые опираются о деревянный стол; другой рукой она приподнимает полу платья, как королева. Поза соблазнительная и искусственная. Мне она кажется одновременно надменной и нездоровой – словно высокомерие не позволяет ей признать, что она смертельно больна.

Было в этой женской фигуре что-то странно притягательное, но эта картина влекла меня к себе иначе, чем Carota Миро из приемной доктора Бейли, вызывавшая зловещую смесь отвращения и симпатии. При виде этой картины во мне вдруг всколыхнулась память о чем-то давнем; волосы зашевелились от волнения, похожего на то, что я испытывала в детстве. И через мгновение я поняла: то же чувство было у меня, когда я рыскала в мамином комоде. Я смотрела на картину еще несколько минут, пытаясь понять связь между ней и этим забытым воспоминанием, но в итоге не выдержала и перевернула открытку.

Это был «Портрет мадам Икс» Джона Сингера Сарджента, написанный в 1884 году. В пакете нашелся и чек с датой покупки. Я купила эту открытку за доллар шестьдесят три цента в музее искусств «Метрополитен» 17 февраля 2009 – незадолго до первой истерики на работе. И о посещении этого музея у меня не осталось ни клочка, ни обрывка, ни тени воспоминания! Я просто не помнила, что была в «Метрополитен» в тот день в феврале. Не помню, что стояла перед этим полотном; не помню, что так заинтересовало меня в этой величественной и вместе с тем хрупкой фигуре.

А может, все-таки помню? Хочется верить в сказанное когда-то Фридрихом Ницше: «Существование способности забывать так и не доказано: мы лишь знаем, что некоторые вещи не приходят на ум, когда мы того желаем».

Может, воспоминание не стерлось, а запрятано где-то в закоулках моей памяти и ждет подсказки, которая помогла бы ему всплыть? До сих пор этого не произошло, и это наводит на мысли: а что еще я потеряла по пути? И эти воспоминания – они потеряны или просто спрятаны?

Что-то связывает меня с этой картиной – какое-то давно забытое чувство. Я повесила ее на стену в комнате, где пишу, и часто, погрузившись в размышления, смотрю на нее. Может, «меня» и не было, когда я увидела ее впервые, но какая-то часть меня все же находилась тогда в этом музее и прожила весь этот потерянный месяц. Эта мысль меня успокаивает.

53. Женщина в фиолетовом

Почти через два года после выписки из эпилептического отделения медицинского центра Лангона при университете Нью-Йорка я возвращаюсь туда.

Иду по Первой авеню навстречу фиолетовой вывеске «Университет Нью-Йорка», установленной на крыше громадного серого здания больницы. Толкнув неподатливую вращающуюся дверь – механизм отрегулирован для удобства пациентов в инвалидных креслах, – попадаю в современный холл больницы. Врачи в белых лабораторных халатах торопливо проходят мимо пациентов и представителей фармацевтических компаний, которые выглядят как постаревшие студенты колледжа. Угрюмые посетители, несущие пакеты с надписью «Вещи пациента», направляются к лифтам. Автоматические диспенсеры дезинфицирующего средства для рук стоят у каждого входа. Прохожу мимо регистратуры, напротив которой у меня случился припадок, хотя все, что я помню о том дне, – горячий капучино, который купила за минуту до этого.

Сажусь в лифт и еду на двенадцатый этаж. Вспоминаю родителей и Стивена – те ездили в этом лифте по несколько раз в день в течение месяца. Подумать только.

Как ни странно, всё вокруг кажется незнакомым. Медсестры меня не узнают. Я иду по коридору мимо сестринского поста. Никто даже не поднимает головы. На полу в коридоре лежит мужчина и издает булькающие звуки. Сестры выбегают из-за стойки, бегут мимо меня к нему. Я следую за ними. Пожилой мужчина бьется в конвульсиях и издает утробный звериный рык. Медсестры держат его, а охранник кладет на каталку. Халат пациента распахивается ниже пупка. Я отворачиваюсь. Мимо проходит медсестра в зеленой форме.

– Это эпилептическое отделение? – спрашиваю я.

– Нет. Вы в другом крыле. Это восточное крыло. А эпилептическое в западном крыле, на том же этаже.

Что ж, хоть на этот раз память не сыграла со мной злую шутку.

Возвращаюсь в холл и сажусь в другой лифт, но снова, к своему разочарованию, понимаю, что все выглядит незнакомым. А потом мне в нос ударяет запах: сладкий мускусный с примесью пропитанной спиртом ваты. Да, это здесь; иначе и быть не может. А потом я вижу ее. Женщину в фиолетовом. Она смотрит на меня. Но на этот раз в ее глазах не ужас, не жалость и не страх. На этот раз она смотрит на меня как на нормального, здорового человека – старого знакомого, чье лицо никак не может вспомнить.

Улыбаюсь.

– Вы меня помните? – спрашиваю я.

– Не знаю, – отвечает она. Ямайский акцент – тот самый, из моего сна. – Как вас зовут?

– Сюзанна Кэхалан.

Ее глаза округляются.

– О да, я тебя помню! Помню! – Она улыбается. – Ну точно же, ты, только так изменилась! Выглядишь намного лучше.

И не успею я опомниться, как мы уже обнялись. Она пахнет дезинфицирующим средством. В голове проносятся картины: папа кормит меня овсянкой; мама заламывает руки и нервно смотрит в окно, заходит Стивен с кожаным портфелем. Мне бы плакать, а я улыбаюсь.

Женщина в фиолетовом тихонько целует меня в щеку.

Благодарности

Я не первая, кто скажет: без вас я не смогла бы написать эту книгу. Но в моем случае это клише обретает истинный смысл. Я безо всякого лукавства могу заявить, что, если бы в моей жизни не было стольких замечательных людей, я не писала бы сейчас эти слова.

Вечная благодарность за любовь и поддержку моим бойцам, моей семье: маме, папе, Стивену и Джеймсу. Спасибо и остальным членам моей большой семьи: Аллену Голдману, Жизель Кэхалан, Ханне Грин, Лену Грину и Ане Коэльо, которая никогда не сомневалась, что я осталась прежней – даже в минуты отчаяния. Спасибо родственникам Стивена, его родителям Джону Гривальски и Джейн О’Мэлли, за то, что воспитали такого прекрасного сына. Вы – моя опора. Благодаря вам я живу и процветаю.

А как отблагодарить моих блестящих и самоотверженных «докторов Хаусов» – доктора Сухеля Наджара и Джозепа Далмау? Скажу, как есть: спасибо, что спасли мне жизнь. И не только: спасибо, что уделили так много своего драгоценного времени этому проекту, объяснили мне все тонкости работы мозга и иммунной системы, прочли и одобрили мою рукопись. Спасибо всем врачам и персоналу Медицинского центра Лангона при университете Нью-Йорка и особенно Сабрине Хан, Юнгу Хвану Ану, Джеффри Фридману, Вернеру Дойлу, Карен Гендал, Тамаре Рикафорте, Лауре Думбраве, Хилари Бертиш, медбрату Стиву Шонбергу, доктору Оррину Девински, Дори Клиссас и Крэйгу Эндрюсу. Повторю слова родителей из их благодарственного письма: нет дела важнее, чем то, которое каждый день делаете вы.