Все же решился и зашел во вверенный ему службой безопасности почтовый ящик. Обнаружил там поздравления с Днем рождения от Майи, Гольдштейна и Тины. Первым открыл письмо Тины. Судя по дате, оно было отправлено сутки назад. Значит, все нормально. Она в безопасности. Но в реале ли? Он никогда не видел ее такой, с животным ужасом в глазах, мечущуюся в замкнутом пространстве куба. Перед смертью… Как в страшном сне.

— Что они хотели?! — орал Ломов, нависнув над понурым Сашей Линником. — Это надо было быть таким тупым ушлёпком, чтобы не выяснить, что от тебя хотели?! Тебя чему учили? Информация! Любой ценой максимум информации! Кто, сколько, выслушать условия и тянуть время! Обещать и тянуть время! Пробраться к сети и бросить маяк!

Саша и сам понимал, что вел себя не так, как надо было бы. Это при том, что он еще не все рассказал. Сказал только, что принял происшедшее с ним за очередную проверку. О том, что думал, что находится в виртуальном мире, не стал признаваться. Подозревал, что Гольдштейн и Ломов решат, что у него едет крыша.

— Я выясню.

— Конечно, кто теперь тебя выпустит! — Захар Ломов, казалось готов был испепелить его взглядом. — Ты будешь сидеть здесь, в этой камере, пока не сдохнешь! Я как чувствовал! О его особенной роли известно не только нам. Кому, вот вопрос. И Валентину твою теперь придется тоже прятать. — Эмоциональных претензий досталось и Петру Гольдштейну.

— Может, мне там надо было сдохнуть? Тогда не надо было бы никого прятать! — упоминание Тины прорвало на эмоции и виновника собрания.

— Будешь огрызаться, вообще шею скручу! — тем же ответил Ломов.

Петр Гольдштейн, сцепив зубы, ждал когда страсти улягутся. Опасность для жизни дочери виделась более чем реальной. Это мешало сосредоточиться. Угроза нависла не только над дочерью. О том, кто и зачем продержал Гуляку последние два дня взаперти, были самые разные и, главное, противоречивые мысли. К тому же и у самого руки чесались навалять ему по шее за беспечность и наркотики.

Они сидели в подвальном помещении службы безопасности, куда запроторили Сашу Линника сразу же как только удалось переправить его с десятого этажа.

Гольдштейн все же собрался с мыслями и высказался:

— Они давно его вели, подсадили на небору, а мы ушами хлопали. Как случилось так, что сигнализация не сработала? Значит, не все контролирует Ася. Дом этот в лесу тоже не контролирует. Ты же понимаешь, что означает его отсутствие на карте. — Обратился к Ломову. — Все, что он видел, существует автономно, вне общей сети. Его вели модераторы.

— Твоя логика убийственна! — не сдержал эмоции Ломов. — Это наркоторговцы, которые благодаря нашему замечательному закону про доступный рейтинг ищут способ пробраться наверх и взять под контроль Асю.

— Если бы это были наркоторговцы или еще какая-нибудь нижняя шваль, ему уже давно переломали бы ноги и поджарили яйца, — настаивал на своем Гольдштейн. — И никто бы не обращался к нему на вы. И никто бы не пугал картинками. Они выбивают согласие, а не включают свет в сортире.

Саша чувствовал, что Гольдштейн его игнорирует, будто и нет его тут. «Он, он, ему».

Петр Гольдштейн еще долго спорил с Ломовым, прежде чем снова переключился на Гуляку. На этот раз Саша дождался непосредственного обращения:

— Кто знает о твоих отношениях с Валентиной? В первую очередь внизу. Друзья, знакомые, родственники. Или ты своим наркоблагодетелям рассказывал о ней?

— Нет!

— Вели его уже давно, сам сказал, — вклинился Ломов.

Виновник спора перевел нахмуренный взгляд на Ломова:

— Много кто знал, и тут, и внизу. Тинины подруги, в первую очередь. А у меня Глеб или отец мог рассказать кому-нибудь.

— По пьяни, — не замедлил уколоть Ломов.

— Он не пьет! — Саша чуть не вскочил со стула, на котором сидел. — Я из-за вашей секретности даже про себя ему ничего толком не могу рассказать! Он сам спросил про Тину, мне врать надо было?

— Так, Глеб и его окружение, — размышлял вслух Гольдштейн. Неожиданно он на секунду замер, словив мысль, и пристально посмотрел на Ломова:

— Это не ты?

Ломов от неожиданности сразу не сообразил, что ответить. В его взгляде всплыл немой вопрос.

— На тебе сходится, — продолжал Гольдштейн. — В твоем распоряжении военные, доступ к сетевому транспорту. Ты все знал и хотел его закрыть.

У Захара Ломова покраснели скулы.

— Гольдштейн, если мы начнем подозревать друг друга, то мы ничего не выясним.

— Евгений Астахов еще, его семья и адвокат, — Саша попытался отвлечь уставившихся друг на друга Гольдштейна и Ломова от взаимного уничтожения взглядами.

— Ладно, начнем с наркодателей, — первым вернул себе самообладание Петр Гольдштейн. — Их давно надо было бы потрясти.

В итоге и Сашу Линника, и Валентину Гольдштейн закрыли в двух бункерах здания службы безопасности под круглосуточную охрану, а очередная облава на наркоторговцев приобрела общесетевые масштабы. Она позволила немного разворошить их гнезда на нижних этажах Рейтполиса и перекрыть несколько каналов распространения наркотиков. Правда, людей, имеющих отношение к покупке неборы Сашей Линником, найти не удалось. Служба безопасности нижних этажей нехотя бралась за дела, связанные с распространением наркотиков. Учитывая, что небора среди них котировалась как относительно безопасный для здоровья галлюциноген, ее использование не считалось серьезным преступлением. Даже наоборот, некоторые представители службы безопасности и сами не брезговали возможностью иногда бывать в «небесном раю». Петр Гольдштейн подозревал, что неудача в поисках лысеющего толстяка, который был причастен к покупке Гулякой неборы, была во многом связана и с этим моментом. Нижние не выдавали своих осведомителей, имея через них не только личный доступ к легким наркотикам, но и получая информацию о более серьезных правонарушителях. Истинной же причины поиска раскрывать было нельзя, чтобы не посвящать лишних людей в свои дела.

Узнав, что придется переехать и прятаться, Тина расстроилась. Мама охала, бралась за голову и за сердце, подливая тем масло в огонь плохого настроения дочери. Тина понимала, что это переживания за ее жизнь, и скрипя зубами принимала их. Мама была категорически против ее отношений с Сашей, поэтому последний год и так между Тиной и Анной Гольдштейн сформировались натянутые, почти официальные отношения. Теперь же, когда она узнала, что дочери грозит реальная опасность из-за отношений с «этим недоделанным», в результате семейных трений стали сыпаться искры. Причем до того, как мама узнала, что он — брат Майи, было все нормально. Какое-то время Анна Гольдштейн считала Сашу практикантом мужа, и была совсем не против того, чтобы он приходил в гости и общался с Тиной. Но как только она поняла, что Саша Линник пользуется служебной рейтинговой карточкой, а своей собственной у него и в помине не было, ее мнение резко изменилось. Анна заявила с присущей ей категоричностью:

— Ты хочешь всю жизнь его содержать?

— Мама, но мы просто встречаемся, — почувствовала неладное Тина.

— Я вижу, как просто вы встречаетесь, — многозначительно сказала Анна. — Для меня совсем не просто будет отправить тебя жить на нижние этажи Рейтполиса.

— У меня скоро будет двадцатый уровень и я сама смогу принимать решение, где и с кем мне жить! — попыталась встать на защиту своих прав Тина.

— Надеюсь, когда у тебя будет двадцатый уровень рейтинга, то уровень ума тоже прибавится, — взяла вверх мама.

Хуже всего было то, что папа на этот раз оказался на стороне мамы. Он и до этого разговора не раз беседовал с дочерью, много раз повторяя, что Саша Линник сам по себе — умный, отзывчивый, в общем, хороший человек. Но вписаться в социальную структуру общества не скоро сможет, делая косвенные намеки на то, что отношения с ним у Тины могут быть только дружеские. И каждый раз при этом напоминал, чтобы она не говорила матери больше, чем той положено знать.