— Что-то случилось? — голос моей матери был обезумевшим. — Тебя ограбили?

Я вздохнула и оперлась головой о стену. Прошло меньше суток с тех пор, как я разговаривала со своими родителями, но с момента, как они узнали, что я вернулась в Нью-Йорк, то переживали о моей безопасности и звонили даже чаще, чем обычно. Это не помогало, потому что они паниковали в иррациональной, чрезмерной мере среднезападных родителей без опыта в жизни в больших городах.

— Привет, мам.

Я пыталась сделать так, чтобы мои слова звучали оптимистично.

— Твой голос звучит ужасно.

Именно по этой причине я не стала актрисой.

— Я в порядке, — разуверила ее. — Просто устала.

— Я читала, что жизнь в Нью-Йорке делает людей на 25% более усталыми, — сказала она. — К тому же, ты раньше умрешь.

— Тебе следует перестать черпать информацию из фейсбуковских мемов.

Я ущипнула себя за нос.

— Нью-Йорк ничем не отличается от Небраски.

Очевидная ложь, но мои родители никогда не посещали Нью-Йорк. И не собирались.

— Я слышала, что там повсюду наркотики, — продолжила мама как ни в чем не бывало. — Что их там полные торговые автоматы. Полные ЛСД.

— Мам, я очень сильно сомневаюсь, что здесь есть торговые автоматы полные мормонов [7] .

— Ты знаешь, что я имею в виду. Мы просто переживаем за тебя, — сказала она, и я знала, что, по меньшей мере, хоть это было правдой.

— Я в порядке, мама. Я знаю, как позаботиться о себе.

— Тут есть работа, — она решила попробовать другую тактику. — Местный театр ставит «Призраков опер». Тебе ведь нравится этот спектакль?

— «Призрак оперы», — поправила я ее. — Один призрак, одна опера.

— Хорошо, я разговаривала со Сьюзи, которая вызвалась добровольцем в буфет, — ее дочь берет уроки после школы — и она сказала, что они ищут людей, которые бы помогали за сценой. Строили декорации и поднимали-опускали занавес. Это было бы идеально для тебя. Она сказала, что поговорит с кем-то об этом.

По голосу мамы чувствовалось, что она была чрезвычайно довольна собой.

— Видишь, у тебя уже есть связи.

Я легонько ударилась голову о стену позади меня.

— Мам, я помощник режиссера. Я не буду строить декорации или командовать занавесом.

— Ну, если ты не собираешься быть гибкой….

— Мне нужно идти, — прервала я ее. — Мне звонят.

Еще одна ложь, но это было лучше, чем разговаривать до тех пор, пока она не начнет интересоваться по поводу того, почему я не замужем и как мужчины в Нью-Йорке хотят жениться на моделях и певицах. Те, что были тощими. Не как мужчины Небраски, продолжала бы она говорить мне. Мужчины на Среднем Западе ценили женщин с формами.

Я на самом деле могла жить без разговоров о моем «весе» также известных как грудь и бедра, которых у меня было в избытке. Мама просто не понимала, что у меня не было времени на отношения. Любого рода. Что у меня были приоритеты, и мужчины были в самом конце этого списка. И был настоящий список. Конечно.

— Перед тем, как ты уйдешь, дорогая, я только хочу сказать тебе одну вещь, — быстро сказала моя мама.

— Какую? — спросила я, пытаясь скрыть разочарование в голосе.

— Я просто хочу, чтобы ты знала, что Кевин вернулся в город.

Отлично. Хуже, чем разговор о моих прелестях, был разговор о Кевине Томасе, моем парне во времена старших классов, которого мои родители хотели видеть моим мужем. Кевин Томас — парень, который всегда говорил мне не в самой милой и приятной форме, что я вела себя «будто больная ОКР[8] ». Кевин Томас — парень, который порвал со мной за день до выпускного.

Я не хотела говорить о нем.

— Мам, мне и правда надо идти, — сказала я ей, и в моем тоне сквозило раздражение.

— Оу, ладно, — ответила она немного поспешно, и я почувствовала себя виноватой.

Я повесила трубку, чувствуя себя еще более утомленной. Я знала, что мои родители все еще надеялись, что я вернусь в Небраску и выйду замуж за кого-то, с кем была во времена старших классов, как это сделали мои сестры. Почему они все еще тосковали по Кевину, было выше моего понимания. Казалось, будто родители думали, что разрыв произошел по моей вине, и если бы я приложила больше усилий, мы могли бы остаться вместе. Остаться вместе, остаться в Небраске и иметь два с половиной ребенка. А пока это не произошло, я была совершенно точно уверена, они думали, что я зря проживаю свою жизнь.

Не то чтобы они не верили в меня. Они любили и поддерживали меня, просто хотели, чтобы я была ближе, где они могли точно знать, что я в безопасности и занимаюсь доходной деятельностью. Ну, а замужество и дети — дополнительный бонус. Раз в несколько недель я получала на электронную почту письмо с ссылкой на профиль в Facebook какого-то одинокого парня, с которым, как они думали, я могла бы общаться. Они были убеждены, что правильный парень сможет вернуть меня домой.

По крайней мере, дистанция свела к минимуму обеспокоенные лекции. Моему старшему брату, Джошу, повезло меньше. Он до сих пор жил в Небраске, но не собирался создавать семью, что сводило родителей с ума. Хотя мои две сестры уже подарили им пять внуков, они хотели большего, и он был следующим в очереди.

Наверное, не помогало и то, что мой брат отлично справлялся с детьми, особенно нашей племянницей, Эмили. Они были не разлей вода, что было оправдано, потому что брат был моим лучшим другом, а Эмили — моей родственной душой в теле восьмилетнего ребенка. Мы называли друг друга тремя горчинками, так как Эмили, когда была маленькой, не могла выговорить «мушкетеры» [9] . Мы были родственными душами, и я любила еженедельно созваниваться с ней.

Но все же, этого было недостаточно, чтобы удержать меня в Небраске. Я любила свою работу и хорошо с ней справлялась. Я не собиралась отказываться от нее только из-за недопонимания своих родителей.

Но найти постоянную работу по постановочному делу было сложно. Сразу же после колледжа получить должность в путешествующей труппе было непросто, я усердно работала и быстро дошла до помощника режиссера, но жизнь на ходу была утомительной. Я несколько лет жила на чемоданах и жаждала найти место, где бы могла поселиться, наклеить на стену обои. Посадить растение. Спать в своем месте, вместо тех жестких матрасов в гостиницах с их жесткими, колючими простынями. У меня был список и для этого.

Уютно устроившись в кровати Лиз, я попыталась вспомнить последний раз, когда спала в настоящей кровати с настоящими одеялом и подушками. Я лежала, копошась в своих воспоминаниях, в носу был запах опилок, и чтобы уснуть мне не потребовалось много времени.

Несколько часов спустя меня разбудил другой звонок. Удосужившись на этот раз проверить экран, мне удалось разобрать имя Лиз и время. Два часа ночи. Мой желудок заурчал, когда я приняла звонок.

— Сладкая, прости! — мелодичный южный акцент Лиз лился через динамик. — Моя мама всегда говорила, что я глупее, чем ведро камней.

Аристократическая мать Лиз была не самой доброй женщиной. Каждый раз, когда мои родители расстраивали меня, я вспоминала, какой ужасной была мать Лиз, и большая часть моих претензий улетучивалась.

— Лиз, ты не глупая, — сказала я. — Просто несобранная.

— Думаю, ты права, сладкая, — она прищелкнула языком. — Я просто начисто забыла, что сказала Шейну о том, что он может остаться в квартире.

Я вздохнула и откинулась на подушку. У Лиз всегда был легкий южный акцент, из-за которого было просто невозможно сердиться на нее. Однако спектакль, в котором она играла, требовал от нее перевоплощений, поэтому по телефону она была Скарлет о’Хара.

Лиз и я приехали в Нью-Йорк вместе; я работала за сценой, она играла на ней. Она была хорошим другом, щедрым и добрым, но она забыла бы свою грудь, если бы та не была прикреплена к ней.

Когда мы были вместе, являли собой хорошую пару — моя навязчивая организованность помогала ей не сбиться с пути, тогда как ее игривая, легкая индивидуальность помогала мне не принимать вещи слишком серьезно. И из-за этого было невозможно слишком долго сердиться на нее.