Водворилось молчание. — Любопытно, что главные партийцы отыгрываются на Зускине, — подумал Григорий, — он ведь только комсомолец… а эти мерзавцы норовят остаться в тени.

Рукавиц нет, товарищ прораб, — нерешительно начал один из бригадиров, — по утрам заморозки, без ломов копать трудно, а голыми руками разве наработаешь?

Зускин замял неприятный разговор о рукавицах и не без труда заставил бригадиров начать высказываться о способах улучшения организации работ. Высказывания не привели ни к каким результатам. Уроки с самого начала раздавались индивидуально, занесение па черную доску не помогало. Вопрос явно упирался в нежелание рабочих работать. — Любопытно, что о срезывании пайка за невыполнение нормы вопрос не поднимается, — отметил Григорий, — власть определенно стала бояться народа, а народ перестает бояться власть.

После двух часов напрасных разговоров, несмотря на всю толковость Зускина, собрание закрылось, оставив только одно впечатление: кого-то из беглецов поймают и устроят показательный суд, укрепленная линия все равно не будет построена к сроку. После собрания Зускин кивнул Григорию, чтобы он остался.

— Мне с вами надо поговорить, — сказал прораб, — пойдемте вместе ужинать в столовую И.Т.Р.

Столовая И.Т.Р. помещалась в бывшей школе, не возобновившей занятий после летнего перерыва. Григорий и раньше знал, что так называемых штатных работников — верхушку технического и политического руководства — кормят отдельно и лучше, чем остальных. Зускин посадил Григория за маленький столик, накрытый скатертью, не очень чистой, но скатертью. Ужин выдавали по специальным талонам и он состоял из хорошего супа с куском мяса, жареной свинины и сладкого пирога с чаем. Григорий не без усилия сдержался, чтобы не наброситься на еду, как голодный зверь. Уже месяц, как он недоедал, месяц, как не хватало хлеба и картошки.

Я хотел предложить вам штатное место, — дружески заговорил Зускин. — Нас скоро перебросят на новый участок работы, глубже в тыл. Это освободит вас от армии и даст относительно обеспеченное существование. Как старший десятник земельных работ, вы будете получать немногим меньше техника. Со сверхурочными это составит до 500 рублей. Кроме того, военный паек и спецодежда.

Григорий на мгновение задумался. — Конечно, Зускин не знает, что я сидел в концлагере, но сейчас, в этих условиях, на старую судимость не обратят внимания. Соглашусь — избавлюсь от постоянного страха ареста, не попаду рядовым на фронт, останусь жить. Но зато полный отрыв от Кати, а, в случае взятия немцами Москвы, отступление в тыл вместе с Красной армией. Нет, это не для меня, — решил Григорий почти без колебаний.

Внимательные глаза прораба смотрели на него с удивлением. Видимо, Зускин предполагал, что Григорий ухватится за предложение. Григорий продолжал молчать, ища наиболее подходящий ответ, чтобы не вызвать подозрений Зускина.

— Разрешите мне подумать, — наконец, сказал Григорий. — Дело в том, что у меня уже в течение двух недель нет писем от жены, я боюсь, не заболела ли она.

Ответ был неудачен, хотя писем от Кати, действительно, давно не было и это очень беспокоило Григория.

— Подумайте, — поднял брови Зускин, — только думайте скорее. Я должен иметь ваш ответ не позднее, чем через неделю. Пока можете обедать в этой столовой: я уже договорился и вам дадут карточку.

— Чего это он меня полюбил? — соображал Григорий, шагая к дому. — Вообще странный человек: с одной стороны, искренний идеалист, с другой стороны, ест минимум в четыре раза лучше мобилизованных девчонок и, кажется, этого не замечает.

Григорий ясно вспомнил комсомольские идеи эпохи гражданской войны. Главным мотивом отрицания старого строя было отсутствие в нем равенства. Через двадцать лет пришли к еще большему неравенству, неравенству рабов, которым хозяин дает лишнее за усердие и квалификацию, но больше всего за преданность. — Нет, не пойду я к ним на теплое местечко! Лучше риск, голод, но внутренняя свобода. Скорее бы попасть на ту сторону и начать работать! С немцами или помимо них, но против большевиков и за Россию, а не за этот безликий СССР.

Григорию не спалось. Слева от окна дуло, справа мерно дышал Александр Владимирович, дальше, плечом к плечу, до самой входной двери, посапывали на все лады девушки. Все спали, не раздеваясь, на верхней одежде, подложив под голову вещевые мешки. В комнате было душно и, если бы не щель в окне, из которой непрерывно змеилась холодная струйка воздуха, трудно было бы дышать.

Уже три недели нет ни одного письма от Кати. В чем дело? — мучился Григорий. — Кто их знает, может быть, начали чистку в связи с приближением немцев. Леночка тоже ни слова, но она сама не сразу узнает, если с Катей что-нибудь случиться. Странно, хотя бы Катины родители написали! Надо так или иначе попасть домой.

Григорий подумал о предложении Зускина. — Все-таки парень не плохой. Надо учитывать, что ему, как еврею, еще труднее сделать ставку на победу немцев, чем, скажем, мне. Хотя трудно поверить, что немцы будут всерьез уничтожать евреев, вон, даже партийцев и тех не трогают… Но предложение Зускина принимать нельзя… Катя… и потом надо во что бы то ни стало попасть в Москву не позже немцев, в крайнем случае вместе с ними… Наверное они обойдут ее г двух флангов и сначала окружат. Вернее всего, кольцо будет очень широким… Уход за линию Октябрьской железной дороги отбросит в советский тыл. Переживать с большевиками агонию совершенно бессмысленно, судьба России решится на оккупированной территории. Немцы в самом худшем случае не смогут контролировать всю территорию — у них просто не хватит людей на это. Стало быть, можно будет действовать. Шутка сказать, одних пленных наверное больше миллиона набрали…

В противоположном конце комнаты послышалась возня и тихий шопот. Вера и подруги собирались бежать.

Вечером, придя с совещания, Григорий рассказал девушкам об усилении контроля на станции. Они выслушали молча и никак внешне не реагировали, но о милиции они знали раньше и, по-видимому, решили идти на другую станцию. Это значило, что дорога удлинялась верст на пять. — Значит, они будут идти часов пять; важно, чтобы их отсутствие заметили как можно позже. Сейчас, вероятно, часа три, — прикинул Григорий, — к восьми они могут дойти, а их отсутствие на работе обнаружится в восемь. Можно их искать в деревне часов до десяти и только потом сообщить в канцелярию. Пока позвонят на станцию, будет одиннадцать, а то и двенадцать. Кроме того, они могут выйти на шоссе и уехать с попутной машиной. Хорошо им! — с завистью подумал Григорий, — паспорта у них чистые и подозрение в шпионаже и диверсии они не возбуждают… Мне надо быть очень осторожным. Одно то, что мужчина призывного возраста не в армии, уже плохо…

Шум усилился и шопот перешел в разговор вполголоса. Девушки шлепали по полу босыми ногами, собирая вещи. Григорий не шевелился, представляясь спящим. Потом девушки долго шептались в кухне и только через полчаса хлопнула выходная дверь.

Ну и конспираторы! — подумал Григорий с досадой. Александр Владимирович проснулся и закашлялся. - Только бы он не затеял ненужных разговоров!

Григорий не доверял табельщице, спавшей за Александром Владимировичем. Она могла утром сообщить о побеге. Было ясно, что шум, поднятый беглянками, разбудил всех девушек, но все они делали вид, что спят и ничего не заметили. Григорий повернулся на другой бок и заснул с радостным сознанием, что все настроены против власти.

Утро следующего дня было туманное и холодное. Голые ветки деревьев покрылись инеем. Земля в противотанковом рву так замерзла, что поддавалась только лому, Видно было, что сама природа вскоре прекратит потерявшую смысл работу. Даже торфушки и немногочисленные мужчины грелись у костров, не начиная работы. В этих условиях побег новых четырех девушек остался невыявленным до обеда и у них были все возможности уйти или уехать далеко.

После обеда солнце кое-как разогрело землю и работа потянулась, как всегда вяло и с остановками. Григорий, устроившийся было у одного из костров на опушке, поднял голову и вдруг увидел странное зрелище: по дороге, пересекавшей поляну, двигалась лента заключенных, настоящих лагерных уголовников. Григорий их узнал сразу по худобе и полному отсутствию вещей. Одеты они были ужасно: рваные летние штаны, такие же гимнастерки, черные арестантские треухи и только у некоторых на плечах остатки телогреек и бушлатов. Григорий встал и пошел к дороге, туда, где около столба с рельсой застыла испуганная фигура Кати. Все рабочие прекратили работу и смотрели с ужасом на тени людей, проходивших перед их глазами. Подойдя ближе, Григорий разглядел обувь идущих. Она была тоже типично лагерной: совершенно рваные ботинки и лапти. Самым удивительным было то, что уголовники шли без конвоя и не разбегались.