Павел тоже вынес пять лет концлагеря. Организация не была полностью раскрыта. Обвинение основывалось на случайных доносах, только поэтому Павел, Николай, Григорий и часть их единомышленников получили сроки не более пяти лет. Некоторые вообще избежали ареста. Борис Петров, неокончивший студент, сын крестьянина, руководил целой группой, созданной в подмосковной деревне. Бориса предупредил друг-милиционер и он бежал от ареста в Сибирь на строительство. Из Сибири Борис вернулся инженером уже после освобождения товарищей. Не все осужденные освободились. Некоторые не выдержали тяжелых условий и погибли. Павел вспомнил свое «освобождение без ограничений», но и без права жить в крупных центрах, прежде всего, в Москве. Можно было смириться, уехать в провинцию, затеряться в глуши. Павел пошел на риск и нелегально проник в столицу. Три года ухищрений, риска и трепки нервов, но Павел снова оказался в Москве и снова начал кропотливую работу по воссозданию организации. Григорий застрял под Москвой вольнонаемным на строительстве канала Москва-Волга. Николай ушел от политики в катакомбную церковь. Место его занял Владимир, двоюродный брат Павла. Владимир долгое время стоял в стороне от попыток организовать борьбу против власти. Арест брата разбудил его и после освобождения Павла Владимир сам пришел и присоединился к тем, кто не хотел капитулировать.

Почти шесть лет прошло после освобождения, шесть лет! Снова создана организация в несколько десятков человек и только, но за организацией сотни тысяч внутренних эмигрантов и почти весь народ. Сила полицейского государства такова, что большую организацию создать невозможно, бороться все труднее. Нужен благоприятный момент, а его все нет и нет. Трудно ждать, очень трудно… особенно близким, особенно женщинам, матерям, женам, сестрам.

Павел вспомнил Леночку, сестру Григория. Она первая из родственников приехала к братьям в концлагерь. С Григорием сидел младший брат Алексей. Тогда Леночке было восемнадцать лет. Маленькая, худенькая, испуганная… Кемь, северное сияние. Свидания запрещены, но Леночка добилась своего: передала братьям посылку, благословение матери и крестильные кресты. Это Леночка, которой в семнадцатом году было четыре года.

— Русская женщина осталась прежней. Катя, жена Григория, моя Оля. Кто заставил Олю выйти замуж за бывшего ссыльного? Дочь бухгалтера, сама бухгалтер, в семье ни одного арестованного… Могла бы жить, как многие, не думая, ходить в кино, ездить в дома отдыха. Встретила, полюбила, поверила в наше дело, почувствовала, что правда за нами. Нет, несмотря на все я был счастлив в эти годы! Несмотря на все, несмотря на…

Павел вспомнил странную повестку военкомата, почему-то из чужого района. Он тогда сразу почувствовал ловушку. Действительно, вызывало НКВД. На этот раз из Павла хотели сделать тайного агента. Павел закутался плотнее в одеяло, озноб усиливался. Восемь месяцев шла борьба со следователями, — Чуть не запутали, — но я победил, узнал за кем они охотились: тайный приход Николая спрятал от НКВД освободившегося из ссылки священника и НКВД было в ярости. Я предупредил обо всем Николая, а меня выбросили из Москвы: «Бывшие заключенные не имеют права жить в столице». Счастье, что еще не посадили на десять лет!

Счастьем этим Павел пользовался уже восемь месяцев. Свечин, литературовед, прошедший концлагерь, высланный после освобождения из четырех городов и превратившийся в хитрого, неуловимого волка, научил Павла методам полулегальной жизни в Москве. Свечин не был членом организации, но принадлежал к кругу гонимых. Он свез Павла в местечко, где Павел прописался, платил за квартиру и не жил. В Москве, но не дома, а у добрых людей и знакомых скрывался Павел, перебиваясь случайной работой, превратился в бродягу. Оля сразу предлагала смириться и уехать вместе в провинцию, но Павел чувствовал, что надвигается война, верил, что появится возможность борьбы, не хотел оторвать Олю от друзей и знакомых, чтобы бросить потом одну в глухой провинции. Самое же главное, до последнего пытался сохранить центр в столице. Павел устал, изнервничался и вот теперь заболел.

Анна Павловна принесла чай. Павел посмотрел на нее и вспомнил о новой легенде. Он уже слышал такой же рассказ совсем в другом месте, в несколько ином варианте. «Любопытно, что легенда родилась видимо в среде, связанной с режимом, — соображал Павел, — не даром фигурирует шофер-коммунист и Серпуховское шоссе. Как ответит народ на войну? Сумеют ли большевики обмануть его еще раз?».

Оля вернулась с аспирином и кальцексом.

— На, выпей, кальцекс на тебя так хорошо действует.

Павел выпил две чашки горячего чая, наглотался таблеток и почувствовал себя лучше.

— Я тебе говорил, что я даже не болен, а просто устал, — сказал он как можно веселее.

Оля улыбнулась в ответ и очень бодрым голосом начала рассказывать последние семейные новости. Павел слушал и видел, что глаза жены не улыбаются, когда улыбается рот, а около губ появлялась новая складка, которая старит Олю.

Павел лежал на диване, на своем диване, в своей комнате и не знал, сможет ли он тут оставаться завтра. Оля спала, как всегда, беспокойно, вздрагивая и просыпаясь. На этажерке перед иконой Николая Чудотворца теплилась лампада.

Да, — думал Павел, — в любой момент могут прийти чекисты и прогнать меня — и это не потому, что я работаю в подпольной организации, они этого не знают. Они преследуют миллионы ни в чем неповинных людей еще больше, чем меня, — я еще счастлив, я на свободе.

На другой день, когда Оля ушла на службу, а Анна Павловна — за покупками, Павел лежал на диване и читал. В квартире было тихо. Незаметно Павел заснул. Разбудил его громкоговоритель — сосед-учитель вернулся домой и включил радио. «Покоя нет от этих громкоговорителей!» — с ненавистью подумал Павел, встал и вышел в коридор. Через открытую дверь из комнаты учителя ясно доносились звуки заикающейся, булькающей речи. Это не был голос диктора: в нем чувствовалось такое напряжение и страх, что Павел, еще толком не понимая в чем дело, подошел ближе к открытой двери. Учитель стоял посреди комнаты, смешно расставив ноги и выпучив глаза.

— Немецкие войска напали на Советский Союз! — закричал он, увидев Павла, — говорит сам Молотов!

Павел давно знал, что это будет и ждал этого момента, но, как всегда бывает, новость поразила его, как громом: сердце часто забилось, дыхание прервалось. Да, вот она эта лавина, эта бездна, эта фундаментальная встряска… да, все-таки страшно, но…

— А знаете, — сказал он вдруг учителю, и чувство, похожее на радость, сжало его сердце, — знаете, — никто не может сказать, чем эта война кончится, но одно неизбежно: советская власть погибнет!

Учитель не удивился и не испугался его откровенности. Он как-то смешно выпустил из груди воздух, засопел и утвердительно кивнул головой.

Голос Молотова продолжал заикаться в радио. Павел подошел к окну. По улице бежали люди с корзинками в руках. Первой реакцией на войну была попытка запастись продовольствием. Население было уверено, что правительство не сумеет предотвратить голод.

Дослушав до конца речь Молотова, Павел, как пьяный, вернулся в свою комнату. Голова кружилась. Чуть ли не первый раз за всю сознательную жизнь в охватившем его волнении не было страха тупика. Открывались грозные, трагические, но новые и широкие горизонты.

Болезнь к чорту! — соображал Павел. — События должны развиваться очень быстро. Вся экономическая жизнь страны сразу будет парализована — наступит хаос. Наверное, со страху и злости, начнут расстреливать… Если немцы учитывают обстановку, бомбежка Москвы с воздуха может начаться сегодня же. Кого из своих можно застать дома? Да, времени мало, завтра же надо будет ехать к месту прописки. За неявку на призыв могут расстрелять. С Олей договорюсь вечером, а сейчас скорее обойти своих… надо посоветоваться.

Павел вышел из дому. На улице необычайное напряжение. Пожилые женщины с корзинками молча, торопливо и быстро запасают продовольствие. В магазинах очереди. Павел зашел в первый попавшийся кооператив. Торговля не прекращена: отпускают свободно но 100 грамм масла и по два яйца, крупа без ограничения. В следующем тоже. Очень мало разговоров, о войне. Общий тон — напряженное ожидание.