Григорий побежал к кусту, где спрятались политрук и ротный. Квадратная морда ротного и бесформенное лицо политрука возмущенно повернулись в сторону Григория, когда он приблизился к их кусту.
— Ты чего бегаешь? Воздушная тревога, а ты! — захрипел ротный.
— Там, товарищ командир, раненый, третий день лежит, загнил. Разрешите к дороге вынести?
— Три дня, значит не наш, — вмешался политрук. — Если мы будем всех раненых подбирать, тогда что будет?
— Марш на место! — заревел ротный, — и чтобы больше во время тревоги не бегать.
В тот момент, когда Григорий вернулся, дали приказ идти дальше. Раненый остался около неубранного ржаного поля. Григорий видел, как многие солдаты, проходя мимо, клали около него сухари, махорку и сахар, завернутый в бумажки.
Немцы остановились на возвышенности, изрезанной оврагами и тут батальон был введен в бой. Когда поднялись на холм, Григорий увидел голубую даль, поле и черные столбы разрывов. Опять скорее вперед! Григорий бежал за людьми в шинелях, стараясь не отстать. Вот фундаменты снесенной деревни. Взрывы приблизились. В воздух полетели куски кирпичей. Григорий было залег, но увидел, что другие бегут, вскочил и побежал за всеми. Дорогой всё время попадались отдельные окопы и блиндажи. Григорий бежал, сколько было духу, и с размаха прыгал в окоп или залезал в блиндаж. Один раз, в блиндаже, он встретился со своим командиром взвода. Тот, задыхаясь, сообщил, что впереди овраг и надо скорее до него добежать потому, что могут налететь самолеты. Сказав это, лейтенант выскочил из укрытия. Григорий хотел и не мог поспеть за ним. Пудовый ствол давил на плечо. Аэропланы налетели, когда Григорий был уже в овраге и успел спрятаться в громадной воронке. Там были лейтенант, Ким, политрук и новый второй номер, заменявший раненого туляка. Начались взрывы. Красноармейцы стали копать в воронке боковые норы и прятаться в них. Небо заслонил громадный столб земли и пыли. Когда налет кончился оказалось, что вся третья рота погибла. Командир стал собирать ее в овраге, когда спикировал первый бомбардировщик. Никто не успел добежать до старых воронок и окопов, вырытых на склоне оврага.
Так остановилось первое летнее контрнаступление Красной армии на Московском фронте. Начались тяжелые, изнурительные позиционные бои, дожди и осенняя распутица.
Глава тринадцатая.
ПУТИ НЕБЕСНЫЕ И ПУТИ ЗЕМНЫЕ
Еще вечером Григорий сделал ямку при входе в блиндаж. В ямку сейчас же собралась вода и от этого стало суше. Когда стемнело, фронт стих. Григорий лежал в полузабытьи на хворосте, постеленном на дно блиндажа и думал, что в могиле совсем не так страшно как ему казалось раньше. В земле теплее и уютнее, чем снаружи, а кроме того, приятно знать, что уже никто и ничто не побеспокоит. Тяжелая капля упала на шлем. Григорий всегда лежал в шлеме, упирая его в угол блиндажа. Вторая капля, третья… Надо встать, ощупью, упираясь в скользкие стены руками, проползти к выходу, поднять кусок коры, закрывающей вход, выползти на холод и дождь и подложить земли на крышу. Полежу немного, а потом встану, — решил Григорий. Капли продолжали капать чаще и чаще, по стенке зажурчала струйка. Наверное снаряд разорвался недалеко и разбросал землю с крыши, — думал Григорий. Он не боялся снарядов и обычно спал в блиндаже во время артиллерийского обстрела. Полежу еще немного, а потом встану, — тяжелое, дурманящее оцепенение всё больше охватывало тело и сознание. Как всё надоело и как хочется отдохнуть по-настоящему!
Наверху послышались медленные, хлопающие по грязи шаги и приглушенная ругань. Неужели опять перемена позиции? — с ужасом подумал Григорий, — только окопались… Возня наверху усилилась. Холодный порыв ветра и дождя ворвался в блиндаж. Влажное тело Григория задрожало. Тепло-парный воздух вырвался наружу и вместе с ним пропала иллюзия уюта и чего-то домашнего.
— Вставай, вставай! Построение! — зашептал в темноте голос Кима.
Григорий с трудом поднялся и вылез, дрожа от озноба. Моросил мелкий дождь. Сентябрьская ночь тяжело давила на землю. Было очень темно и только на самом горизонте сурово светлела полоса безоблачного неба.
В окопе, где стоял миномет, набралась вода, и Григорий сразу промочил ноги. Скользкий ствол больно давил на плечо. Григорий с трудом вылез на поверхность и побрел следом за командиром расчета. Чистая полоса на небе расширилась и поперек нее явственно заблестела золотая цепочка трассирующих снарядов мелкокалиберной зенитки.
В овраге стояли около получаса. Как всегда, командир роты не знал, куда идти. — Дурак! — злился Григорий. — Потом окажется, что продвинемся километров на пять, а промучает всю ночь.
Слабый Ким мешком опустился в грязь, но в это время впереди зашевелились тени и рота двинулась. После нескольких остановок выбрались в иоле и тут застряли надолго. Дождь прекратился, но зато стало холоднее. Неубранное ржаное ноле было истоптано и полно воды, как губка. Кое-где торчали отдельные пучки колосьев. Солдаты стали ложиться в грязь. Григорий снял мокрую плащ-палатку, чтобы проветрить отсыревшую шинель, и от этого стало еще холоднее. Ноги были тяжелы, как колоды. Неудержимо хотелось лечь. Григорий собрал, сколько мог, соломы, застелил ее плащ-палаткой и лег.
…Белое бесконечное озеро искрилось ледяными блестками. Николай шел ровно. Григорий покосился на спокойное лицо товарища и почувствовал досаду на свою собственную слабость. Надо ее преодолеть, надо забыть про усталость и идти зная, что впереди свет,; Чем больше усталость, чем сильнее слабость, тем ближе к свету… Пустой и холодной бесконечности нет, вернее, ее можно преодолеть, как можно преодолеть страх и усталость. Николай сумел преодолеть страх и усталость. Он идет ровно и методически, не замечая окружающего… вперед, всё время вперед. Дорога начнет отделяться от земли, а он будет идти — раз, два. А ужас останется внизу, а кругом пустоты не будет, а будет свет. Только надо преодолеть…
Но разбухшие от воды ноги не хотели идти, и Григорий начал отставать. Николай ушел и поднялся вверх. След его ног засветился высоко в небе, как след трассирующих снарядов. А он ушел… ушел, а Григорий остался и не мог больше идти. Ужас опять охватил его. Он собрал силы и закричал: Коля, Коля! Подожди. Я хочу с тобой, подожди! Но Николай не отозвался, а ноги разбухли от воды и неудержимо тянули вниз.
Плечо болело и постепенно тоже стало мокнуть и разбухать, как ноги. Давящий мрак навалился на Григория и не было нигде никакого света. Только темнота и сырость. Григорий испугался пустоты и одиночества, хотел закричать еще раз Николаю, но язык разбух от воды и не поворачивался. Катя! Помоги мне, Катя! — застонал Григорий и проснулся.
Иней блестел на подернутой тончайшей паутиной льда земле. Небо почти очистилось и на далеком горизонте ясно виднелась красноватая полоса зари. Тело оцепенело. Этак и замерзнуть можно! Григорий вскочил и, преодолевая дрожь, стал размахивать руками, чтобы согреться.
— Поднимайся! —. раздалась впереди негромкая команда.
Серые съеженные тени в мокрых шинелях неуклюже поднялись и побрели нетвердой, шатающейся походкой, хлюпая по грязи, через бесконечное, вытоптанное поле. Скорее бы дойти и окопаться! — думал Григорий.
Этап шел уже несколько дней. На ночь заключенных загоняли в колхозные сараи или окружали собаками и заставляли спать на голой земле.
Николай ослабел. Впереди колыхались головы заключенных, по бокам нервно тявкали собаки и гортанно кричали конвоиры-казахи. Время от времени сзади хлопали выстрелы — это пристреливали отстающих. Николай натолкнулся на присевшего на корточки человека. Раздался стон и бессвязная брань… Больные дизентерией не имели права отойти в сторону, не могли отстать. Они могли сесть среди толпы, на дороге, и вскочить когда подходил конец колонны. За последним рядом была смерть. Этап шел, оставляя за собой грязь, смрад и окровавленные тела.
В 1930 году, когда мы шли с Григорием по озеру, было легче, — думал Николай, — тогда был мороз, ровный наст, дорога и мы вдвоем. Этан растянулся, мы были одни и не боялись, что нас пристрелят. Опять выстрел! Как часто сегодня… Надо идти ровно, не сбиваясь. Как замерзшие комья грязи режут ноги! Тряпки совсем порвались… тогда мы шли в валенках. Григорий сначала на меня злился, не знал, что я молчал потому, что молился, повторял всенощную, а он не верил в Бога и злился на меня и на пустоту в своей собственной душе. А потом он поверил, через два дня. Мы пилили в лесу и не могли выполнить урока, сели, и когда я снова встал, то думал, что Григорий замерз. А он как раз тогда и поверил — не мог больше бороться с ужасом, смирился и поверил. Страх сломил гордость и не стало преграды между ним и верой. Kaк хорошо это было… Григорий страдал не напрасно. А мученики сами шли на страдание. Я бы побоялся… Господи, помоги, укрепи, ведь можно же преодолеть… не замечать ни колыхающихся голов, ни конвоиров, ни мглы. Неба не видно и кругом мгла. Вся земля, весь мир окутан мглой, тяжелой, липкой… Немцы не победили. Уже год идет война… Может быть, они не лучше, может быть, весь мир погружается во мглу? Если преодолеть, пересилить себя, не видеть окружающего, можно прорвать мглу и победить, здесь, сейчас победить! Только не замечать, что комья режут ноги и голова кружится. Сначала идти, перестав чувствовать, потом оторваться от этапа, опередить его и уйти. Внутри, в глубине души свет и его никто, никто не в силах погасить, и там, если прорвать мглу, тоже свет. Только сделать усилие и преодолеть. Что преодолеть? Что это значит? Я умру! Сейчас, в следующую минуту. О-о-о, как страшно! Скорей открыть глаза…