Пулеметчик молча послушался Григория и помог повернуть тело ногами к противнику. На бледном лице раненого застыло недоумение. Оно было такое же круглое и монгольское, как у его оставшегося в живых товарища. Может быть, братья? Потому он так и кричал, — подумал Григорий.

Желтокрасный диск солнца поднялся из морозной мглы над деревней, занятой немцами. Они сейчас откроют еще более сильный огонь, — подумал Григорий, — нашим солнце бьет прямо в глаза.

Тащить раненого и ползти самому было очень трудно — сказывалось переутомление и упадок сил. Григорию и татарину приходилось заползать вперед и одновременным рывком подтягивать неподвижное тело к себе. Вдруг где-то совсем близко засвистали пули — зз… зз… зз… одна, другая, третья… очень близко около головы. Попали под огонь автоматчиков! Григорий распластался на земле, стараясь вдавить тело как можно глубже в снег. Живой татарин лежал рядом, тоже не двигаясь. Свист прекратился.

— Поползли дальше, — прошептал Григорий. — Раз, два. Дружно! — тихо скомандовал он.

Раз, два… Опушка приблизилась еще на два метра.

Зз… Зз… Зз… — противно завизжали пули у самой головы. Григорий опять распластался. Взяли под обстрел, как дикого зверя. Пожалуй, не доползти до опушки.

Зз… Зз… Зз… — пули ложились определенно у самой головы. Странно, — подумал Григорий, — сейчас мыслю, анализирую, сознаю, а может быть через мгновение…

Зз… Зз… Зз…

Григория охватил животный ужас, необыкновенная жажда жизни. Так глупо! И зачем я побежал выносить этого незнакомого человека другой роты? Вон, залегла же цепь на опушке…

Жужжание нуль прекратилось. Наверное, автоматчик подумал, что добил-таки Григория и другого пулеметчика. Лежать было неприятно, озноб пробегал по плечам, двинуться было страшно — опять застрочит. Григорием овладели слабость и безразличие. Как хорошо было бы уснуть и перестать всё это чувствовать! Нельзя. Надо… Что надо? Надо тащить опять. Наверное, он уж умер, но встать и осмотреть его еще опаснее, тогда смерть наверняка!

Григорий очень медленно повернул голову и посмотрел на притихшего рядом с ним татарина. Круглое заросшее лицо так же тихо повернулось к нему. В выпуклых глазах застыл тот же страх, который не мог побороть Григорий.

— Поползем, — сказал Григорий и оба, повернув головы еще больше, посмотрели назад.

Солнце глядело на них чудовищным глазом великана. За красноватым светом нельзя было ничего разглядеть. Влез куда-нибудь повыше, подумал Григорий про немца, — может быть, лежит в белом халате на самой высокой крыше, используя момент, пока его прикрывает солнце.

Григорий и пулеметчик дружно потянули, торопясь уйти из-под обстрела. Тело не проявляло никаких признаков жизни. — Действительно, идиоты! — думал Григорий. —Зачем-то тащим покойника и, поддаваясь инерции, не в состоянии его бросить.

— Раз, два. Взяли! — Григорий решил действовать быстрее. — Раз, два… — но по руке Григория, тянувшей раненого, вдруг что-то ударило и она сразу повисла, как плеть. — Сейчас добьет!… Григорий, как раненый зверь, метнулся вперед и влип в снег на протоптанном месте здоровым плечом вниз. По фронту, как искры перебегали отдельные выстрелы, но назойливого свиста над ухом не было. Григорий оглянулся на здорового пулеметчика. Тот лежал на животе и со страхом смотрел на него.

— Я ранен, — сказал Григорий, — кто-нибудь другой тебе поможет.

Радость свободы и страх, что всё-таки добьют, одновременно охватили Григория. Он не чувствовал, как болит раненое плечо и быстро полз к опушке. Перед самой опушкой росло несколько густых елок и около них было широкое, растоптанное место, совершенно скрытое от врага. Григорий встал. Голова немного кружилась, но сил было достаточно, чтобы не потерять равновесия. Интересно, что с рукой? — Григорий попробовал ее пошевелить и пошевелил. Резкая боль заставила прикусить губу, но рука пошевелилась. — Значит кость цела. Это мне только показалось, что рука висит, как плеть…

Спереди была едва заметная просека, по ней след в глубь леса. Между Григорием и просекой открытое место и проволока. Если ползти, то взорвешься! Стараясь ни о нем не думать, Григорий шагнул, стоя во весь рост не сгибаясь, на открытое место. Ноги слушались плохо, походка была неуверенной. Шаг, два, еще… проволока кончилась. Справа мелькнуло лицо комиссара.

— Я ранен, товарищ комиссар, — сказал Григорий, придерживая раненую руку здоровой и идя все дальше и дальше.

В глазах комиссара блеснула зависть. Он лежал всё в том же месте, почти в той же позе, не имея права нарушить приказа и не находя сил, чтобы идти в атаку.

Выйдя из мелколесья, Григорий почувствовал себя в безопасности, разыскал дорогу и пошел к тому месту, где стояли сани. Санитар, похожий на спрятавшегося начальника Григория, радостно подбежал к нему и сразу же стал укладывать на сани. В этот момент подошел лейтенант, раненый осколком в глаз. Глаз не вытек, но налился кровью и ничего не видел. Санитар поспешно уложил лейтенанта рядом с Григорием, сел сам сзади и закричал на занесенного снегом , старика-возницу:

— Чего стоишь? Поезжай скорее!

Лес становился всё выше и величественнее. Дорога шла под гору и лошадёнка легко трусила. Лейтенант стонал, ругался отборной бранью и всё время спрашивал санитара, потеряет он зрение или нет? На лице санитара был только страх и не было ни тени сочувствия к лейтенанту. Отвечал он глупо, не учитывая состояния раненого:

— Подождите, товарищ старший лейтенант, не волнуйтесь: всё будет в порядке.

Лейтенант от этого еще больше волновался и ругался еще забористее. Григорий лежал на сене и не чувствовал ничего, кроме радости избавления от фронта.

— Если даже кость цела, — думал он, — то лечение займет около месяца. Может быть, попаду в тыл, в Москву. Москва, прежняя жизнь, даже Катя и Леночку казались чем-то очень далеким, отделенным годами?! разлуки. Тоска о Кате притупилась, стала отвлеченной, не вполне реальной.

Пункт первой помощи был переполнен ранеными. Перевязывала сестра и два дюжих санитара.

— Как кость? — спросил Григорий.

— Наверно затронута, в санбате определят, — ответил залитый кровью санитар, накладывая шины.

Когда дело дошло до документации, оказалось, что это пункт соседнего полка.

— Придется вам идти в свой пункт, — сказала молоденькая сестра, выдававшая справки.

— Куда? — не понял Григорий.

— Можете ждать до вечера, — сразу ощетинилась сестра, — транспорта для вас у нас не имеется.

— Это недалеко, на другом конце деревни, — подошел, услышав спор, санитар только что перевязывавший Григория. — Выйдете из пункта, так направо; там увидите.

«Сволочь!» — думал Григорий про сестру, не без труда открывая дверь.

Кое-как доковыляв до пункта своего полка, Григорий получил справку о ранении и подумал: не сходить ли еще за вещами к хозяйке? В вещевом мешке остались фотографии. Голова заболела и Григорий сел на пол. Не найду дома, в котором мы ночевали, — решил он. — Может быть, это было совсем в другой деревне!

Через час Григория перевезли в санбат, занявший помещение школы, совсем недалеко от Калуги. Весь пол санбата был заставлен носилками, на которых стонали, ругались и умирали люди в серых шинелях. Больше всего было той зеленой молодежи, которая прибыла вместе с Григорием. Места на полу не было. Фельдшерицы были очень неприятные и не обращали на раненых внимания. Григорий остановился, не зная куда идти, но в этот момент в комнату вошел санитар с раненым на спине. Раненый обвил санитара руками за шею, ноги его безжизненно болтались, а большие детские глаза были полны отчаяния и страха. Григорий узнал в раненом одного из молодых солдат нового пополнения. Несчастный вид мальчугана произвел впечатление даже на фельдшериц и они разрешили пронести его в соседнюю комнату, где стояла кожаная кушетка, по-видимому оставленная для медицинского персонала, Григорий пошел следом за санитаром и, когда раненого положили на кушетку, сел рядом с ним.