На группу дали общий документ для получения путевого пайка. Документ этот вручили одному из учителей — члену коммунистической партии. Товарищи стали называть импровизированного командира комвзводом и слегка над ним посмеивались. Командир взвода получил на свою команду однодневный паек и объявил, что вечером они доедут до Углича на поезде, а дальше пойдут пешком. Сообщение это всех обрадовало: поход оттягивал посылку на фронт минимум на две недели. Григорий пошел вслед за другими на станцию. Пустые улички городка ничем не были примечательны. Деревянные домики, занесенные снегом, огороды. Дорогой встретили два стада эвакуируемых коров: худые, взъерошенные животные с мутными глазами и странно длинной шерстью шли спотыкаясь, низко опустив головы. Стада гнали колхозные пастухи, выглядевшие немногим лучше опекаемых ими животных. Трава осталась нескошенной, — вспомнил Григорий.

На вокзале поезда ждала какая-то саперная часть. Солдаты, кто в шинеле, кто только в ватнике, лежали на лавках и на полу, заняв весь зал ожидания. Лица у них были апатичные, и равнодушные, они никуда не спешили, ни на что не обращали внимания. От одного педагога Григорий узнал, что немцы возобновили наступление и быстро охватывают Москву с двух флангов. Примостившись у порога и глядя на спящих сапер, Григорий думал о том, как неожиданно бросает его судьба из стороны в сторону. Едва успел попасть внутрь московского кольца до начала немецкого наступления и сразу: арест Кати, милиция, военкомат, Москва и… Калязин. Сделал как раз то, чего не хотел: попал на зиму в советский тыл. Знал бы — перешел под Калининым, а теперь придется ждать и терпеть неопределенное время.

Где-то на перроне застучали колеса поезда. Педагоги встали и перешагивая через спящих сапер стали пробираться к выходу. Пожалуй, лучше скорее попасть на передовую и перейти, чем валяться, как эти, продолжал думать Григорий, глядя на лица спящих солдат.

В темном вагоне сидели одни мобилизованные. Кто-то громко пошутил:

— Мы пойдем по двадцать километров в день, а немцы наступают по пятьдесят. Интересно, где они нас нагонят?

Никто не ответил, но молчание было сочувственным. Григорий стал соображать, кто мог осмелиться начать такой разговор и мысленно восстанавливал запомнившиеся ему лица: маленький рыжеватый директор районной школы и преподаватель литературы. Глаза озорные, умные, похож на коммуниста, но сейчас и коммунисты могут так шутить; мрачный пожилой математик, в военкомате долго, с сердитым видом прощался с женой — похож на бывшего человека, именно поэтому едва ли станет шутить при всех; молодой бледный учитель начальной школы с красивыми усталыми глазами, в лице что-то подлое, тихоня и может быть сексотом. Если он, то провоцирует, а по тону на провокацию не похоже. Лица начали путаться в памяти. В конце концов мог пошутить всякий, война перевернула всё вверх дном.

Поезд тронулся и Григорий задремал, всё время просыпаясь от холода и снова забываясь. В Углич приехали на рассвете измученные и промерзшие. На фоне розоватого неба высились силуэты старинных церквей, кругом теснились приземистые каменные домики с толстыми стенами. Улицы были кривые. Если бы не облупившаяся краска на стенах и не почерневшие от времени крыши, можно было бы подумать, что революции здесь не было. За старой частью города начиналась новая: плотина, электростанция, какие-то трубы — действительно новый мир.

Военкомат находился в старой части города и, пока он открылся, Григорий и маленький преподаватель литературы, похожий на коммуниста, пошли посмотреть церковь, на дворе которой погиб царевич Димитрий. Красного цвета низкая церковка, такие же домики кругом двора. Сколько таких церковок было в Москве, как мало их осталось! Григорий остановился и ему захотелось снять шапку, но привычная осторожность заставила сдержаться.

— А крепко раньше строили — на века, не то что теперь, — услышал Григорий голос педагога.

Григорий посмотрел на круглые умные глаза и уловил в них то же чувство уважения к истории своего народа, которое так сильно было в нем самом.

На обратном пути всё время встречали стада эвакуируемых коров. Оказалось, что Углич был центром, куда сгоняли скот.

Разделив паек, группа отправилась в городскую столовую и с бою получила обед. Кормили мясом: мясной суп и котлеты. Мясо голодных, а, может быть, павших от голода коров было сухое и безвкусное. Кто-то рассказал, что видел своими глазами, как на главной площади резали корову, упавшую от истощения. В столовой за большими столами сидели серые, оборванные люди и ели, не снимая верхней одежды и шапок. — Вот уже действительно сермяжная Русь! — посмотрел кругом себя Григорий. Даже одетые кое- как в дорогу педагоги казались богачами среди углических рабочих.

После обеда вышли на улицу и устроили совещание. Партиец-командир оказался хорошим парнем.

— Граждане, — обратился он к собравшимся, — нам теперь предстоит длинный путь пешком. Мы сейчас выйдем с вами на шоссе. В 25-ти километрах от Углича есть районный центр; запишите название, там встретимся у райсовета завтра утром, а добирайтесь туда, кто как сможет: кто сумеет сесть на автомобиль, хорошо, не сумеет, пусть идет пешком и где-нибудь заночует, а завтра соберемся у райсовета.

Григорий вгляделся в худое лицо импровизированного командира. Ни малейшего стремления командовать, разыгрывать начальника. Война и ожидание переворота сломили партийную дисциплину, бездушный винтик госаппарата превратился в здравомыслящего русского человека.

Вдоль шоссе громоздились высокие горы снега, ледяной ветер мел порошу, красное солнце, окруженное розовым туманом, глядело из-за белой мглы.

Хоть несколько дней да поживем по-человечески! — радовался Григорий, ежась от холода.

Впереди остановился до верху груженый автомобиль. Из-под брезента высовывались мешки. Григорий подбежал в тот момент, когда краснощекий шофер, одетый в военную форму, уже торговался с двумя бабами, закутанными в шерстяные платки. Бабы давали десяток яиц и пачку махорки, чтоб их довезли как раз до того села, где был назначен следующий сбор группы.

— Возьми, браток, нас: мы мобилизованные, — попросил шофера подбежавший вместе с Григорием учитель.

— А чем платить будешь? — оборвал учителя шофер.

В этот момент бабы сунули шоферу в руки яйца и махорку и полезли в кабинку.

— У меня больше нет места, — грубо сказал шофер, влез следом за бабами и дал газ.

— Мерзавец! — выругался учитель вдогонку автомобилю.

Метрах в ста сзади остановился другой автомобиль и Григорий видел, как в него сразу село человек десять учителей. Через секунду автомобиль полным ходом промчался мимо, обдав Григория снежной пылью.

— Подождем здесь, — предложил Григорий, — не на один, так на другой автомобиль сядем.

— Только бы не замерзнуть! — процедил сквозь зубы учитель, становясь спиной к ветру.

Лицо у него было длинное, большой нос, складки кругом рта и умные, глубоко посаженные глаза.

— Преподавали в школе? — спросил Григорий, подпрыгивая, чтобы не окоченеть.

— Математику, — кивнул учитель, поеживаясь.

На дороге показался автомобиль, полный досок. В кабине сидело три человека и можно было рассчитывать только на место в кузове. Григорий решительно загородил дорогу и поднял руку. Автомобиль остановился, из кабины высунулась борода, торчавшая из- под надвинутого на глаза малахая.

— Нам до В. — крикнул Григорий и полез на доски.

— Садись, — махнула рукавицей борода и захлопнула дверцу.

Григорий и математик легли на доски и загородились спереди вещами. Автомобиль понесся. Ветер выл, жег и пронизывал тело, Григорий почувствовал, что коченеет. Под веревку, закреплявшую доски был подсунут кусок брезента. Рискуя свалиться на дорогу, Григорий высвободил его и с помощью математика накрылся с головой обледенелой, скользкой материей. Оба лежали рядом, крепко ухватившись одной рукой за веревки, другой за края брезента. Было темно и душно, но ветер перестал пронизывать.