Иван Михайлович Гронский встретил Фрунзе в Кремлевской больнице, которая располагалась тогда в Потешном дворце:
«Больница, несмотря на ее громкое название, была более чем маленькой. Да и больных в ней, как я узнал, было немного: всего лишь человек десять — пятнадцать.
В небольшой чистенькой комнате — палате на втором этаже, куда меня поместили, не было ничего примечательного: простая металлическая кровать, два или три венских стула, тумбочка и простой стол, вот, пожалуй, и вся обстановка. Поразили меня только, пожалуй, толстенные стены Потешного дворца…»
Гронского предупредили, что его, может быть, придется оперировать.
— Ну что же, — сказал ему Фрунзе, — если понадобится операция, то поедем в Боткинскую больницу вместе.
— Почему в Боткинскую больницу? — поинтересовался Гронский.
— Хирургического отделения в Кремлевской больнице нет, поэтому хирургических больных и отправляют туда.
— А почему вас, Михаил Васильевич, отправляют туда? Требуется операция? Что-нибудь серьезное?
— Врачи находит что-то не в порядке с желудком. То ли язва, то ли что-то другое. Одним словом, требуется операция…
Через день Гронский вновь встретил Фрунзе:
«Он стоял у гардероба, расположенного рядом с лестницей. Он был в тяжелом состоянии. Лицо приобрело необычный темный цвет. Михаил Васильевич получал одежду. Поздоровавшись, я спросил: уж не в Боткинскую ли больницу он собирается?
— Вы угадали. Еду туда. Когда вы приедете, известите. Продолжим наши беседы.
М.В. Фрунзе был, как всегда, спокоен. Говорил ровно. Только на лице не было обычной приветливой улыбки. Оно было сосредоточенно-серьезным. Мы крепко пожали друг другу руки. Я пошел на консилиум и не подозревал, что больше уже никогда не увижу этого обаятельного человека…
О смерти Фрунзе я узнал от профессора Розанова, который должен был оперировать и меня. К счастью, мне операция не потребовалась».
Накануне операции Фрунзе написал последнее письмо жене Софии Алексеевне в Ялту:
«Ну вот, наконец, подошел и конец моим испытаниям! Завтра утром я переезжаю в Солдатенковскую больницу, а послезавтра (в четверг) будет и операция. Когда ты получишь это письмо, вероятно, в твоих руках уже будет телеграмма, извещающая о ее результатах.
Я сейчас чувствую себя абсолютно здоровым и даже как- то смешно не только идти, а даже думать об операции. Тем не менее оба консилиума постановили ее делать. Лично я этим решением удовлетворен. Пусть уж раз навсегда разглядят хорошенько, что там есть, и попытаются наметить настоящее лечение.
У меня самого все чаще и чаще мелькает мысль, что ничего серьезного нет, ибо в противном случае как-то трудно объяснять факты моей быстрой поправки после отдыха и лечения. Ну, уж теперь недолго ждать…
Надо попробовать тебе серьезно взяться за лечение. Для этого надо прежде всего взять себя в руки. А то у нас все как-то идет хуже и хуже. От твоих забот о детях выходит хуже тебе, а в конечном счете и им. Мне как-то пришлось услышать про нас такую фразу: «Семья Фрунзе какая-то трагическая… Все больны, и на всех сыплются все несчастья!..» И правда, мы представляем какой-то непрерывный, сплошной лазарет. Надо попытаться изменить это все решительно. Я за это дело взялся. Надо сделать и тебе…»
Это письмо объясняет, почему Фрунзе сам хотел операции. Ему надоело числиться среди больных. Он надеялся разом избавиться от своих хвороб. Предсмертное письмо жена не получила. Пришла телеграмма о смерти Михаила Васильевича…
Тем не менее при всем своем мужестве Фрунзе, как и любой человек, боялся операции. После его смерти эти слова покажутся предчувствием смерти. Но он вел себя так, как любой человек, ожидающий серьезной хирургической операции. Кто и когда с радостью ложился под нож хирургов?
Жене Михаила Павловича Томского, члена политбюро и секретаря ВЦСПС, зашедшей его проведать, сказал:
— Вот побрился и новую белую рубашку надел. Чувствую, Мария Ивановна, что на смерть иду, а умирать-то не хочется.
Старого друга Иосифа Карловича Гамбурга, с которым отбывал ссылку в Сибири, он попросил, если умрет под ножом, похоронить его в Шуе. Лежа на больничной койке, Фрунзе будто бы говорил:
— Если что-то произойдет со мной, я прошу тебя пойти в ЦК и сказать о моем желании быть похороненным в Шуе. Мне думается, это будет иметь и политическое значение. Рабочие будут приходить на мою могилу и вспоминать о бурных днях 1905 года и Великой Октябрьской революции. Это будет помогать им в их большой работе в будущем.
Если Михаил Васильевич и в самом деле говорил нечто подобное, это свидетельствовало бы о настоящей мании величия. Но поскольку ни в чем таком Фрунзе замечен не был, то остается предположить, что его старый друг, назначенный в 1925-м помощником начальника военно-воздушных сил Красной армии, приукрасил разговор в духе того времени…
В воспоминаниях маршала Буденного тоже есть рассказ о посещении Фрунзе в больнице.
— Прямо не верится, что сегодня операция, — сказал Буденному Фрунзе.
— Тогда зачем вам оперироваться, если все хорошо? — удивился маршал. — Кончайте с этим делом, и едем домой. Моя машина у подъезда.
Отличавшийся богатырским здоровьем Семен Михайлович прожил до девяноста с лишним лет, к врачам обращался редко и искренне не понимал, что Фрунзе делает в больнице.
Буденный бросился к шифоньеру, подал Фрунзе обмундирование и сапоги. Михаил Васильевич, казалось, согласился. Он надел брюки и уже накинул на голову гимнастерку, но на мгновение задержался и снял.
— Да что я делаю? — недоуменно проговорил он. — Собираюсь уходить, даже не спросив разрешения врачей.
Буденный не отступал:
— Михаил Васильевич, одевайтесь, а я мигом договорюсь с докторами.
Но Фрунзе отказался от этой услуги. Он решительно разделся и снова лег в постель.
— Есть решение ЦК, и я обязан его выполнять…
Воспоминания Буденному писали военные журналисты, специально прикрепленные к маршалу Главным политическим управлением Советской армии и Военно-морского флота, так что и к этому рассказу надо относиться с осторожностью.
Операция началась 29 октября после полудня. Оперировал Розанов, ассистировали известнейшие хирурги Иван Иванович Греков и Алексей Васильевич Мартынов, наркоз давал Алексей Дмитриевич Очкин. За ходом операции наблюдали сотрудники Лечебно-санитарного управления Кремля.
Фрунзе с трудом засыпал, поэтому операцию начали с получасовым опозданием, пишет Виктор Тополянский. Вся операция продолжалась тридцать пять минут, а наркоз ему давали больше часа. Судя по всему, ему сначала дали эфир, но, поскольку Фрунзе не засыпал, прибегли к хлороформу — это очень сильное и опасное средство. Передозировка хлороформа смертельно опасна. Во время операции использовали шестьдесят граммов хлороформа и сто сорок граммов эфира. Это значительно больше, чем можно было использовать.
Выступая перед правлением общества старых большевиков (председательствовал Николай Ильич Подвойский), нарком здравоохранения Семашко прямо говорил, что причиной смерти Фрунзе стало неправильное проведение наркоза, и добавил, что если бы он присутствовал на операции, то прекратил бы наркоз…
Во время операции у Фрунзе стал падать пульс, и ему стали вводить препараты, стимулирующие сердечную деятельность. В те годы таким средством был адреналин, потому что еще не было известно, что сочетание хлороформа и адреналина приводит к нарушению сердечного ритма.
А сразу после операции сердце стало отказывать. Попытки восстановить сердечную деятельность не дали успеха. Через тридцать девять часов, в пять тридцать утра 31 октября, Фрунзе скончался от сердечной недостаточности.
Буквально через десять минут в больницу приехали Сталин, глава правительства Алексей Иванович Рыков, заместитель председателя Реввоенсовета Иосиф Станиславович Уншлихт, начальник Политуправления РККА Алексей Сергеевич Бубнов, секретарь президиума ЦИК Авель Софронович Енукидзе и секретарь Северо-Кавказского крайкома партии Микоян.
