Конечно, член ЦК Малиновский был ценнейшим источником информации для полиции. Но депутат-большевик Малиновский произносил с думской трибуны такие речи, которые наносили серьезный ущерб царскому режиму. Фактически с санкции полиции — он свои выступления показывал офицерам охранного отделения. Это характерная черта спецслужб — и царских и советских: ведомственный интерес для них важнее государственного…

Первым всерьез заподозрила Малиновского секретарь думской фракции большевиков Елена Федоровна Розмирович. Когда ее арестовали, выяснилось, что жандармы знают о ней очень много. Некоторые факты были известны только Малиновскому.

Роману Вацлавовичу не доверял и первый муж Розмирович — социал-демократ Александр Антонович Трояновский, будущий дипломат, полпред в Японии и Соединенных Штатах (и отец не менее известного дипломата Олега Трояновского).

Розмирович первой назвала Малиновского провокатором.

Но Ленин категорически отверг любые подозрения в адрес Романа Вацлавовича, которым очень дорожил. Розмирович и Трояновского он, напротив, не высоко ставил. Ленин решил, что между Еленой Розмирович и Малиновским было что-то личное, а Трояновский просто ревнует жену.

В провокаторство Малиновского не верил почти никто из видных большевиков. Михаил Иванович Калинин вообще в те годы склонен был считать провокатором самого Ленина, а Малиновскому он, напротив, доверял.

В мае 1914-го Малиновский внезапно для всех подал заявление об уходе из Думы.

Потом стало известно, что этого потребовал новый товарищ (заместитель) министра внутренних дел Владимир Федорович Джунковский, бывший московский губернатор, имевший репутацию абсолютно порядочного человека. Он запретил вербовать гимназистов и солдат… И он распорядился прекратить сотрудничество с секретным сотрудником Малиновским. Во-первых, он опасался скандала, который мог бы разразиться в случае разоблачения. Во-вторых, он считал, что Малиновский приносит больше пользы большевикам, чем полиции.

Роман Вацлавович получил годовой оклад и уехал за границу. Ленин вначале был ошеломлен. Потом назвал уход Малиновского «политическим самоубийством» и был склонен побыстрее забыть об этом деле. Но эмиграция шумела. Пришлось Ленину в 1914 году провести партийное расследование.

Прямых улик против Малиновского не было. Осуждать товарища на основе слухов не хотелось. Ленин продолжал высоко ценить Романа Малиновского и до последнего не верил в его сотрудничество с полицией. Возможно, защищая бывшего депутата и члена ЦК, Владимир Ильич косвенно хотел защитить себя и партию от скандала.

Соратник Ленина Григорий Евсеевич Зиновьев, на даче которого шло расследование, вспоминал потом:

«В яркой, сильной, местами просто потрясающей форме (и, казалось, абсолютно искренней) Малиновский нарисовал нам картину своей жизни… Он жертва, он несчастен, над ним тяготеет трагическое прошлое. Отсюда и невозможность нести то бремя политической ответственности, которое пало на него…

Мы поверили. Может быть, он чего-нибудь недоговаривает, но ходит около правды, — примерно так формулировал впечатление Ильич…»

Когда началась война, Малиновского призвали в армию. Когда появились сообщения, что он убит в бою, Ленин и Зиновьев написали вполне благожелательный некролог. Оказалось, рановато его похоронили. Унтер-офицер Малиновский был ранен, но выжил, попал в плен. Ленин и Зиновьев с ним переписывались, посылали ему в лагерь посылки.

После Февральской революции Чрезвычайная следственная комиссия, назначенная Временным правительством, обнаружила в полицейских архивах документы, подтверждавшие, что Малиновский был полицейским агентом по кличке Портной. Он раскрыл полиции все партийные секреты, в которые его посвящали, за что получал фантастически большие по дореволюционным временам деньги.

Публикация этих документов летом 1917 года была очень большой неприятностью для большевиков и лично для Ленина.

В октябре 1918 года Малиновский вместе с другими освобожденными военнопленными приехал в Россию. Он, возможно, полагал, что старые товарищи его простят и, может быть, даже выдвинут на руководящую работу — ведь он большевик со стажем, был членом ЦК. Он сам просил об аресте, надеясь оправдаться так же легко, как и в 1914 году.

Малиновский ошибся.

Когда подтвердилось, что он все-таки был провокатором, возмущенный Ленин сказал Зиновьеву:

— Экий негодяй! Надул-таки нас. Предатель! Расстрелять его мало!

Дело поручили рассмотреть Революционному трибуналу ВЦИК, заседавшему в Кремле.

Следственную комиссию возглавила Елена Федоровна Розмирович, теперь уже жена Крыленко. Николай Васильевич был обвинителем. Это было почти что семейное дело. Особенно если учесть, что Крыленко когда-то писал депутату Малиновскому речи. (Со временем Розмирович и Крыленко расстались. Вероятно, это ее и спасло. Елена Федоровна работала директором Государственной библиотеки имени Ленина и благополучно пережила эпоху репрессий.)

Судебное заседание началось 5 ноября 1918 года. Крыленко не очень глубоко вник в дело и особенно в движущие мотивы обвиняемого. Но исход был известен заранее. Провокаторов приговаривали к смертной казни. Тем более, что Ленин свое отношение к обвиняемому уже выразил.

Судебное заседание продолжалось один день. Вечером Малиновского приговорили к смертной казни и ночью расстреляли.

В декабре 1922 года Крыленко был назначен заместителем наркома юстиции РСФСР и старшим помощником прокурора республики. На юридическом поприще Николай Васильевич заработал себе дурную репутацию.

Дочь Льва Николаевича Толстого Александра Львовна, попавшая в руки чекистов, так описывала Крыленко на процессе:

«За отдельным столиком сидит справа прокурор Крыленко с большим, почти голым черепом с сильно развитой хищной челюстью. Он напоминает злобную собаку, из тех, что по улицам водят в намордниках. Чувствуется, что жажду крови в этом человеке утолить невозможно, он жаждет еще и еще, требует новых жертв, новых расстрелов. Стеклянный голос его проникает в самые отдаленные уголки залы, и от этого резкого, крикливого голоса мороз дерет по коже.

Такой суд — не просто суд, а испытание. Смерть витала над головами людей… Временами даже Крыленко не мог скрыть своего презрения, когда некоторые отвечали на его вопросы заискивающе робко, с явным подлаживанием, или предавали своих друзей…»

Крыленко очень не понравился и британскому дипломату Роберту Брюсу Локкарту, которого после революции отправили в Москву для налаживания неофициальных контактов с правительством большевиков. «Эпилептический дегенерат, — писал о нем Локкарт, — будущий общественный прокурор и самый отталкивающий тип из всех, с кем мне когда-либо приходилось встречаться среди большевиков. Хмурый, дергающийся…»

Еще более отвратительным предстает Крыленко в описании выдающегося актера Михаила Александровича Чехова, руководившего 2-м МХАТом и осмелившегося заступиться за одну из несчастных жертв террора:

«Дверь отворилась, и появился человек, маленький, коренастый, с бритой головой и белыми, круглыми, как вставленными, глазами.

— Что надо? — закричал он истерично и злобно, еще стоя на пороге своего кабинета.

Его правая рука рвала и терзала его левую руку. Он подпрыгнул ко мне и, оглушая меня криками, стал бить кулаками воздух около моих плеч, вытягивая шею, как будто хотел боднуть меня и тем выкинуть за дверь, дико вращал белками своих пустых глаз и, не узнав о причине моего прихода, прокричал: «Нет!» — и, снова терзая свою левую руку, бросился к другому посетителю.

Прежде чем я успел опомниться и выйти, я заметил, что от крика Крыленко внезапно перешел на шепот. Бледный посетитель, заикаясь и тоже шепотом, пытался разъяснить ему что-то. Я вышел прежде, чем увидел, как будет вести себя сумасшедший прокурор с третьим, четвертым посетителем».

В реальности Крыленко не был худшим среди всех этих людей. Он не был садистом или беспредельным циником. Он исходил из того, что правосудие должно служить пролетарскому государству.