— Ну и вот, значится, во время нашествия заморских куриц меня и заделали. Мамашку-то мою, к тому времени, в бордель определили — там я все детство и провел. Ну а потом, как водится, заманался срамным бабам портки стирать да пошел свою удачу пытать. На мир поглядеть, себя показать и все такое… — подвел я итог своей вымышленной истории и снова недовольно зыркнул на Гену.

В отличие от безразличного великана, тот уже второй платок в слезах извазюкал. С каждым новым поворотом в судьбе вымышленной северянки, парнишка пускал все больше и больше соплей. Он настолько жалостливый или просто тупой?

— Студеная былина, ничего не скажешь… — наконец подал голос сотник, откладывая бумажки, в которых то и дело ковырялся во время моего рассказа. — Так, значится, и накалякаю: “Безмерный враль и паршивый лицедей.”... — он уставился на меня долгим тяжелым взглядом и наконец, впервые улыбнулся. — Что? Поди думал, зря городовые щи хлебают? Кумекал, мол, дураки мы, не заприметили тебя? Да у тебя же, балбес, на лбу нацарапано, что ты из вольных рубак! Но за небылицу благодарствую — мужиков за чаркой позабавлю!

Вот же блин… А хрыч старый все спорил, говорил, мол — «да какое им дело? Расскажешь про барыню-боярыню и вся недолгая! Возиться им с тобой, ишь чего удумал…». Пень ленивый!

— Слушай, ну не беглый я! Просто наемник! И то бывший. — игнорируя разочарованный взгляд мальца, воскликнул я, спешно прикидывая, как бы резко похудеть, чтобы пролезть во-о-он в ту бойницу.

Сотник явно хотел что-то заявить, как в кабинет, без стука, сунулся стражник — тот самый молодой, что с копьем.

— Посадник, точно в срок как было велено! — обратился он к сотнику. — Изволить начинать или…

— Да иду-иду, бесово семя! Без нужды торопыга, по нужде копуша… — великан жестом отослал стражника и недовольно вздохнув, поднялся с линялого кожаного кресла:

— Хрен с тобой, глухарь перелетный. — бросил он, снимая со спинки кресла ярко-белый меховой плащ. — Броди свободно… Почитай, сказки твои на веру приняты. Но следующий раз стражу свистай, а не свару затевай! Нехрен из площади цирк устраивать!

Сдержав облегченную улыбку, я быстро кивнул, и, забрав мальца, с лавки, едва ли не вприпрыжку выскочил в коридор, не дожидаясь рыжего громилу. Мало ли — передумает еще.

Пронесло! Мне уже начало казаться, что меня по соседству с этими дурами запрут. Кстати, где они? Пройдя по длинному коридору, я с удивлением отметил, что все камеры пусты. Уже отпустили, что ли?

Всю дорогу Гена обиженно надувал губки. То ли ему не понравилась концовка моей басни, то ли он принял все за чистую монету и теперь чувствует себя дураком, а может, обиделся, что я его пацаном назвал, пес его знает.

Первый этаж встречал подозрительной пустотой. Никто не спал на лавках, не играл в кости и не жрал капусту. Чуя неладное, я вышел на улицу.

— А это разве не… Что они делают, сир?! — воскликнул пацан, уставившись на эшафот.

Перед толпой скучающих стражников, которые уже вовсю бились о заклад, на помосте выступали Биба и Боба.

Одноглазая тихо что-то шипела себе под нос, стоя в раскоряку и то и дело пытаясь высвободится из колодок. Синевласой же повезло меньше. Она хоть и не стояла раком перед всей улицей, но столб, к которому она была прочно привязана, как и кляп во рту не сулили ничего хорошего. В отличие от своей товарки, вместо проклятий и ругани, она предпочитала смиренно опущенную голову и тихие слезы.

Молодой стражник, который еще на площади тыкал мне в рожу копьем, возбужденно натачивал здоровенного вида бердыш. Блестящее лезвие и пересуды северян не оставляли простора для фантазии — дурочки таки доигрались.

— Сир! Они ведь не казнят их, верно?! В городе запрещены казни! Истинный рыцарь не допустил бы такого! Мы ведь поможем!? — пылко протараторил Гена, нервно теребя свою долбанную булавку.

Поди, об очередном подвиге замечтал.

— Ага, счаз-з-з… Всегда хотел окончить жизнь в разборках с толпой здоровенных мужиков! Совсем дурак что ли? — плюнул я, не обращая внимания на разочарование в глазах парня.

— Да как вы можете шутить перед лицом чужой смерти!?

Да я и не шутил… Впрочем в чем-то он прав — мимо пройти тоже не вариант. Надо хоть поинтересоваться, что тут за херня. Все-таки — Бивис и Батхед из той же гильдии, а у Фальшивки явно с балдой не лады. Прибьет меня еще, за халатное обращение с сотрудниками…

— Пожрал пирожков, твою мать! — фыркнул я, приближаясь к лестнице на эшафот.

У короткой лестницы на помост с печальным видом высился уже знакомый мне бородач в широком алом кушаке с медной бляхой. Нихрена в их званиях не понимаю, но, похоже, мужик служит кем-то типа сержанта.

Пожилой дядька глядел то на горе-уголовниц, то на своего молодого собрата, излишне увлеченного процессом заточки монструозного топора. Судя по вселенской грусти в немолодых глазах — мужик не разделял энтузиазма напарника. Заслышав топот берцев, он чуть вздрогнул и обернулся ко мне.

— А, отпустили, значится... Ну добро. — без особой радости в голосе, кивнул «сержант», опираясь на толстое древо с тяжелым наконечником.

Какое-то у него больно большое копье. Рогатина, что ли? А дед говорил, что рогатины только у дружинников... Впрочем — пофиг!

— Слушай, отец, а чего это у вас тут затевается-то? — начал я без лишних предисловий.

— А не видать? Воровке руки отнимают да ведьме голову сносят. Чего ж тут непонятного...

Ну, чего-то типа такого я и ожидал. Поглядев на нервно мнущегося Гену, я увидел, как массивная грубая дверь распахнулась, и из форта вышел сотник.

В снежно-белом меховом плаще и с богато украшенным мечом на поясе, он сильно выделялся на фоне остальных северян. Не тратя времени, он сходу двинулся через толпу стражников, прямиком к лестнице на эшафот. И лишь моя побитая и не особо уверенная в своих действиях туша преградила ему дорогу.

Он не издал ни звука, а лишь нахмурился на меня из-под густых бровей.

Немая сцена прервалась топотом стражников и лязгом рапиры. Быстро надавив на плечо мальца, я заставил его воткнуть булавку обратно в ножны:

— Не то чтобы мне хотелось лезть не свое дело... Но, а как же суд? Ну, там, присяжные, судья и все такое... — наконец подал я голос, убедившись что северяне не спешат заковывать меня в колодки.

— Я судья. — без каких-либо эмоций ответил великан и уже собирался самолично спихнуть меня с пути, но я быстро отскочил и затараторил:

— Тогда... А где же адвокат, прокурор, приставы, «встать суд идет» и деревянный молоточек?!

Блин, что я несу-то?!

Сотник, кажется, разделял мои мысли по поводу этой сумбурной речи, о чем свидетельствовала изогнутая мохнатая бровь.

— К казни колдуньи и воздаянию воровке... — великан мельком взглянул на «сержанта». — Приступить!!!

Громогласный рев прокатился по площади, отчего парнишка с топором испуганно подскочил, но очухавшись, быстро засеменил к одноглазой. Вид Блестящего отполированного лезвия заставил хвостатую наконец заткнуться и перестать дергаться.

— Отставить!!! — заорал я, кажется, даже переплюнув клич северянина.

Малолетний палач недоуменно замер. Все стражники уставились на меня и в их лицах, как и в глазах сотника, читался простой вопрос — «ты дурак или самоубийца»?

Сам бы знать хотел... Ладно, уже поздно!

— На каких это основаниях вы собираетесь казнить этих двух идито... Тьфу, девчонок, если даже суда не было? — наконец нашелся я.

Холодные серые глаза отзывались дрожью в спине, но взгляда от северянина я так и не отвел.

— У тебя хата с краю, снежок. Какая твоя забота? Ты их подельник, али просто в мешок захотел?

Вопрос на миллион, если честно. Как бы из-за этих двух дур — меня самого на плаху не повели. Я попытался еще раз воззвать к разуму северянина и объяснить, что рубить руки за сраное яблоко и обвинять в колдовстве всех подряд — такая себя идея. Местные не одобрят.