— Кто из вас, идиоты, своротил мне челюсть? — со стоном глухо спросил он.

— Это сделал я, государь, — сказал я, припоминая свой первый удар, когда мы только что вбежали в пещеру. — Но я не мог знать, что здесь окажетесь вы, ибо…

— Молчать! — проревел Генрих, резким движением вставляя свернутую челюсть на место. — О-о-о, какое глупое сражение! Никогда мне не приходилось драться в столь позорном бою!

— Господи Иисусе, неужто они мертвы? — разглядывая распростертые на полу тела, бормотал епископ. — Ведь это была такая шутка. Помилуй нас, Боже, по великой милости Твоей, и по множестве щедрот Твоих, прости нам наши прегрешения.

— Боюсь, что епископам не пристало принимать участие в подобных развлечениях, — грозно обратился к нему Годфруа.

— Ни слова о развлечениях! — рявкнул император. — Зигфрид, помогите мне подняться на ноги.

Зигги помог ему встать. Генрих внимательно оглядел всех посетителей пещеры и усмехнулся. В лице его появилось знакомое всем насмешливое выражение. Он посмотрел на мертвецов и, наконец, вымолвил:

— Бедные Гильди и Клоти! Чьи мечи обагрились их кровью?

— Я пронзил Клотара, — признался Эрих фон Люксембург.

— А я — Гильдерика, — сказал я.

— Снова Зегенгейм? — грозно воскликнул император. — Челюсть императора и сердце одного из лучших воинов Германии — не много ли тебе для одной ночи?

— Я готов нести наказание, государь, — потупясь, пробормотал я, собрался с духом и добавил: — Но мы пришли сюда, чтобы защитить честь императрицы.

— Да, государь, — сказал Кальтенбах. — Ибо мы — ее рыцарство.

— Мы сражались за ее доброе имя, — добавил герцог Лотарингии.

— Да здравствуют Генрих и Адельгейда! — мудро смягчая обстановку, воскликнул Маттиас.

— А меня, между прочим, кто-то ранил в плечо, — не к месту проскрипел Дигмар Лонгерих, наш увалень. — И я подозреваю, что это сделал ты, Иоганн, — добавил он, обращаясь к Кальтенбаху, — ты так дико махал своим Медузеусом.

— Медуларисомnote 4, — поправил его Кальтенбах, он страшно гордился именем своего меча, хотя до сих пор ему ни разу не довелось разрубить кого-либо до мозга костей.

— Мне от этого не легче, — поморщился от боли Дигмар.

— Вот что, рыцари, — глубоко выдохнув, произнес император, — сами понимаете, то, что случилось здесь, не должно получить широкой огласки. Сейчас не место и не время разъяснять все подробности, почему тут оказались вы, и почему тут оказались мы. Мертвых до завтра оставим здесь, им все равно уже никто не в состоянии помочь. Святой отец, помолитесь о них. А теперь — по домам. Завтра утром я жду вас всех у себя.

Он первым пошел прочь из пещеры, у самого выхода оглянулся на нас так, будто каждому хотел заглянуть в глаза, вдруг громогласно расхохотался, и так, хохоча, вышел наружу.

Мне стало жутко от этого сатанинского смеха, и хотя я тотчас стал гнать от себя мысль о том, что он именно сатанинский, когда я выходил из пещеры, хохот Генриха так и стоял у меня в ушах, а внутри было такое чувство, будто я проглотил жабу.

Возвращаясь в пфальц, мы ехали порознь — император с Удальрихом и Рупрехтом отбыли раньше, но их лошади находились в монастыре Архангела Михаила, расположенном на Винной горе, а мы своих оставили у подножия горы. Поэтому в пфальц прежде вернулись мы, а уж потом император со своей свитой. В дороге мы принялись жадно расспрашивать оруженосца Шварцмоора обо всем, что он знает. Зигги рассказал следующее. После изгнания Гильдерика императором они действительно покинули пределы империи, но отъехали очень недалеко от них и поселились в Реймсе, в аббатстве Сен-Реми. Там Шварцмоор некоторое время предавался пьянству и распутству, на что никто не обращал никакого внимания, поскольку Гильдерик щедро платил за свое проживание.

— Должен вам признаться, — сказал Зигги, — что уже давно тяготился службой у Гильдерика, и если бы не чувство долга, сбежал бы от него куда подальше. Какого только разврата мне не довелось повидать! Удивляюсь я очень сильно, как могла чистая, юная Адельгейда влюбиться в такое чудовище.

— Что? Что ты сказал?! — вскрикнули мы едва ли не в один голос.

— Да вот, как это ни прискорбно, а ничего не поделаешь, — горестно вздохнул Зигги и продолжил свой рассказ.

Две недели тому назад в Сен-Реми прибыл тот самый Клотар фон Кюц-Фортуна, который сегодня ночью разделил участь Гильдерика и отправился в лучшие миры. Он привез письмо из Бамберга, которое Шварцмоор хвастливо показывал всем, кому ни лень, включая своего оруженосца. Это было любовное послание от императрицы Адельгейды. Она писала, что все разговоры о Гильдерике умолкли, Генрих смягчился, и если Гильдерик тайком проберется в Бамберг, они смогут возобновить свои свидания, прерванные из-за глупого мальчишки Зегенгейма.

— Боже, милостив буди мне, грешному! — воскликнул я, едва только Зигги дошел до этого места своего рассказа, ибо все в глазах у меня заволокло черной волной, и я чуть не свалился с лошади.

— Да, сударь, — сказал мне Зигги, — так прямо и было там о вас написано, вы уж не обессудьте, что я так подробно и откровенно рассказываю.

— Ничего, ничего, продолжай, — еле вымолвил я, задыхаясь от отчаяния.

Пропьянствовав еще пару дней и простившись со всеми гулящими девками, навещавшими его в Сен-Реми и устраивавшими с ним оргии, Гильдерик отправился в Бамберг, и тут произошло нечто странное. Он с Зигги и Кюц-Фортуна со своим оруженосцем проехали мимо Бамберга, спустились вниз вдоль берега Регница и прибыли в окруженный густыми лесами замок Шедель. Там их приняли как самых долгожданных гостей, а на следующий день туда явился император.

— Кстати, вы, сударь, — снова обратился ко мне Зигги, — были одновременно с ним, вас потом только отправили обратно в Бамберг. Гильдерик приказал мне не попадаться вам на глаза, и мы смотрели на вас издалека, из укрытия.

Я отчетливо помнил, как ни с того, ни с сего Генрих пригласил меня поохотиться вместе с ним, а затем завез в замок Шедель, где я пробыл не больше часа, после чего император приказал мне вернуться в Бамберг. Кроме меня в тот день его сопровождали Рупрехт, Гартвиг, Удальрих фон Айхштетт и еще пятеро рыцарей.

По словам Зигги, вскоре после моего отъезда в замке Шедель было устроено пышное пиршество, а как только стемнело, император, епископ и архиепископ, а с ними еще человек десять отправились в какое-то подземелье замка незнамо зачем, но только поутру все они были словно сами не свои, будто напились крови — щеки и губы у всех пылали, глаза помутнели, и в поведении появилось некое особое безумие. Утром, не спавши, они отправились на охоту и настреляли невиданное количество всякой дичи. Зигги никогда еще не доводилось видеть стольких охотничьих трофеев, сваленных в огромные кучи. Вечером снова был пир, а ночью та же компания вновь отправилась в таинственное подземелье. Утром они были еще страшнее, чем вчера, и опять отправились на охоту, вернулись с таким же количеством битого зверья и птицы. Наконец, угомонились. Гильдерик, возвратившись с охоты, рухнул на постель в отведенной ему комнате и проспал весь остаток дня, всю ночь и все утро следующего дня. Судя по тому, что в замке воцарилась тишина, точно так же поступили и остальные участники веселья, пиров, охоты и загадочных ночных бдений.

— Я очень сомневаюсь, что они там молились Богу от заката до зари, — отозвался по поводу этих подземных ночей Зигги.

Проспавшись, Гильдерик отправился к императору и имел с ним долгую беседу, после которой признался своему оруженосцу, что показал Генриху письмо Адельгейды и раскаялся в том, что имел с нею любовную связь накануне женитьбы императора и императрицы. Решено было разоблачить Адельгейду. Каждое утро Гильдерик вместе с Генрихом составляли адресованные ей письма, в которых Шварцмоор звал императрицу в пещеру разделить с ним любовное ложе, не зная еще, что сие ложе станет для него смертным одром, а пещера — первым склепом.

вернуться

Note4

Medullaris — рассекающий до мозга костей (лат.).