Увы, нельзя не упомянуть и о бесчинствах, которые творились крестоносцами в древнем и славном городе. Антиохия была подвергнута страшному грабежу. Жители города, и без того, выдержав длительную осаду, оставшиеся на бобах, вынуждены были отдавать победителям последние крохи. Запасы продовольствия, остававшиеся в городе были съедены рыцарями креста в течение двух-трех дней, а когда есть стало нечего, к Антиохии нежданно-негаданно подошло огромное войско сельджуков под предводительством их знаменитого полководца Кербоги.
Эта страшная весть застигла нас в знаменитых антиохийских термах, ничуть не уступающих тем, которыми мы наслаждались в Константинополе у гостеприимного Алексея. Здесь было все, что душе угодно — и обширный круглый калдарий, в котором можно было напариться до одурения, и удобно обустроенный тепидарий для смывания грязи, и огромное натацио, где можно было плавать, как в озере, и фригидарий, куда желающие могли прыгнуть из душной парилки калдария, а на крытых террасах располагались палестры, где мы затевали игры в мяч и борцовые поединки.
— Чорт побери! — воскликнул Гуго Вермандуа, когда объявился вестник и сообщил, что недолго длилось наше счастье и мы теперь в роли осаждаемых. — А ведь там еще оставалось четыре катапульты и две или даже три фрондиболы, и все наши осадные башни им теперь очень пригодятся. Какие же мы беспечные, господа рыцари!
— Да уж, нечего сказать, — проворчал Аттила, которого с некоторых пор принимали со всеми на равных. А главное, теперь только и ищи, кто откроет этому Кербоге двух-трех сестер.
Замечание новоиспеченного рыцаря не было лишено смысла, и все теперь только и следили друг за другом, не хочет ли кто-нибудь поступить по примеру предателя Фируза, которого, кстати, в первый же день осады на всякий случай повесили. Других сарацин и турок пришлось собрать в одном из кварталов города и тщательно охранять, но положение наше и без них было самое отчаянное. Припасов продовольствия оставалось по самым щедрым подсчетам не более, чем на неделю. Подмоги из-за моря ждать было бестолку — сельджуки сожгли пристань Святого Симеона и не подпускали к берегу ни один корабль. Через несколько дней голод стал драть всем внутренности, и многие отчаявшиеся пытались бежать из осажденной Антиохии, спускаясь со стен на веревках, но большинство из них ожидала печальная участь — турки отлавливали несчастных и сдирали с них кожу в отместку за все бесчинства, которые мы творили в городе после взятия.
Осаждающие прекрасно сознавали, что очень скоро мы начнем сотнями умирать с голоду, и не пытались пока предпринимать попыток захватить город силой. Так прошла неделя, в конце которой мы уже начали отваривать все, что было у нас из кожаных вещей — сумки, кошельки, ремни, конские сбруи, туники норманнов — но и этой еды не могло хватить надолго, равно как и кошек, собак, крыс и прочего провианта, способного обрадовать печенегов или представителей племен Гог и Магог. Оставалось уповать только на чудо.
И это чудо свершилось.
Быть может, впервые за весь поход крестоносцы так рьяно обратились к Богу. Толпы их шли на исповедь к епископу Адемару и другим священникам и монахам, находящимся в наших рядах. Часами простаивали на коленях, предаваясь молитве. Отдавали последние крохи пропитания Антиохийскому патриарху, чтобы и он молил Господа о спасении крестоносцев. И Господь, наконец, внял молитвам своих нерадивых сыновей. Чудо произошло в самый критический миг, когда запасы продовольствия полностью иссякли, когда люди стали умирать сотнями в день от голода и болезней и даже граф Тулузский исповедовался, причастился и соборовался, готовясь уйти в лучший мир, ибо слег в страшной болезни и покрылся с ног до головы струпьями.
Начиная с самого раннего утра весь осадный город забурлил. Огромная толпа собралась перед центральной цитаделью, где располагался помост, используемый антиохийцами, по-видимому, для таких же случаев, когда нужно обратиться к народу. На помосте какой-то жалкий оборвыш из разношерстного войска графа Сен-Жилля затравленно озирался по сторонам. Рядом с ним стояло несколько рыцарей, полководцев Раймунда Тулузского и носитель знамени Святого Петра, граф Стефан Блуасский и Шартрский. Вид у него был самый торжественный. Видя, что народу собралось предостаточно и все главные вожди, за исключением бедняги Раймунда, присутствуют, он громогласно объявил:
— Воины Христовы! Настал час нашего спасения. Господь Бог Вседержитель и Сын Его, сладчайший Иисус, посылают нам великое знамение милости своей. Этот бывший бедный крестьянин по имени Пьер Барто, ставший рядовым воином-крестоносцем и доблестно исполнявший свою тяжелую службу в наших рядах, сподобился великой милости Божией. Сегодня ночью он стоял в охране моего дома, где я сторожил знамя Святого Петра, ведшее нас от победы к победе. Все мы отпраздновали как могли вчера день славных и всехвальных первоверховных апостолов Петра и Павла. А сегодня, как вы знаете, не менее торжественный день, когда мы отмечаем собор славных и всехвальных двенадцати апостолов, учеников Господа нашего Иисуса Христа. И вот, ночью, когда мы все спали, двенадцать учеников Спасителя выбрали этого рядового крестоносца по имени Пьер Барто и явились к нему все вместе во всем сиянии. Святой Андрей, обращаясь к Пьеру Барто от имени всех апостолов, сказал ему следующее: «Здесь, в Антиохии, в церкви Святого Петра, на большой глубине зарыто то самое копье, коим римский легионер Лонгин пронзил тело распятого на кресте Спасителя. Возьмите это копье, — сказал Пьеру Барто апостол, — и выйдите с ним из городских ворот, и оно даст вам победу над врагами». Пусть же теперь начальники всех главных отрядов нашего воинства в сопровождении святых отцов отправятся в церковь Святого Петра и исполнят приказание апостолов. С нами Бог, разумейте языцы!
После этой речи толпа хлынула в сторону церкви Святого Петра. Я сподобился оказаться в числе сорока рыцарей, принявших участие в раскопках. Покуда мы работали лопатами, священники беспрестанно читали над нашими головами молитвы и распевали псалмы. Тяжелее всего было расшатать и поднять огромные каменные плиты, покрывавшие пол церкви, на это потребовалось около двух часов. Затем, едва мы углубились под землю, там обнаружилось еще одно каменное покрытие, правда не такое крепкое, и с ним мы справились быстрее. Еще глубже оказался третий пол, сделанный из широких плах ливанского кедра. Тут снова пришлось попотеть, дерево почти не поддалось никакому гниению, хотя столько веков пролежало в земле. Дальше никаких перекрытий не было, мы продолжили рыть и довольно далеко углубились под землю. Многих охватило отчаяние. Яма была уже в два человеческих роста, а желаемая реликвия все не обнаруживалась. Помню, как я подумал: «Видела бы меня сейчас моя Евпраксия!» — и вдруг работающий рядом со мной Дигмар Лонгерих наткнулся острием своей лопаты на поверхность небольшого сундука, обитого бронзой.
— Есть! Вот оно! Нашли! — закричали все мы из глубин вырытой нами ямы, вытягивая сундук из недр, столько столетий хранивших его. Мы передали находку наверх, и покуда там епископ Адемар своею рукою открывал сундук, мы успели выбраться из ямы и увидели, как крышка сундука распахнулась и трясущиеся руки папского комиссара извлекли на свет наконечник старинной римской пики, покрытый тонким слоем ржавчины.
Что потом происходило, не поддается никаким описаниям. Копье Лонгина было вынесено на обозрение толпы, которая, взревев от восторга, ринулась вооружаться и надевать доспехи. Я тоже, чувствовал себя пьяным от благоговейного восторга и бежал вместе со всеми в расположение своего отряда, чтобы поднимать его и вести в бой. Я не помню ни одного слова, которое бы я говорил тогда или которое бы мне говорили, все превратилось в единый бессловесный восторг. И потом я скакал на Гелиосе, своем новом коне чистых арабских кровей, летучем, как соколы у Матильды Тосканской. Я размахивал своим новым Канорусом, который я так-же приобрел здесь, в Антиохии, и кричал одну-единственную фразу:
