— Как все же хорошо, что мы не бессмертны! — горько рассмеявшись, вымолвил я, глядя на далекий берег Кипра и кружение белоснежных чаек, провожающих нашу галеру.

— Что ж хорошего? — усмехнулся Гийом, — Нет, я бы хотел стать бессмертным. Уж больно хочется узнать, чем все дело кончится.

— Какое дело?

— Ну как… История человечества. Полагаю, мир уже настолько стар, что нам осталось еще два-три века. А может быть, даже меньше. Сейчас у нас от сотворения мира шесть тысяч шестьсот семнадцатый год. Подумайте только — через сорок девять лет наступит шесть тысяч шестьсот шестьдесят шестой. Не страшит вас такая цифра?

— Нет, — ответил я, улыбаясь, — нисколько не страшит, потому что я знаю, что не доживу до этого года. И меня это радует.

— А вдруг доживете? Сколько вам тогда будет?

— Сколько будет?.. Да уж, поди, под девяносто.

— Есть надежда дожить.

— Не хочу, — твердо сказал я. — И не доживу.

— Эх, — вздохнул мой спутник, — а я бы хотел дожить до скончания мира. Но чтобы только силенки были такие же, как теперь, и можно было бы всюду ездить, все видеть своими глазами, слушать рассказы очевидцев. Где бы раздобыть эликсир бессмертия? Вам он никогда не попадался?

— Попадался, — ответил я, мрачнея. — Век бы его не видеть.

— Не может быть! — воскликнул Гийом, весь расцветая, как весенняя яблоня. — Обманываете!

— Разве я похож на человека…

— Да, да! — замахал он. — Вы никогда не обманываете, я знаю. Вы не похожи на человека, который может обмануть. Но неужто вам и впрямь попадался эликсир бессмертия? И неужто вы не воспользовались им?

— К счастью, нет, — сказал я. — Я вижу, вам не терпится поскорее узнать об этой истории, но потерпите, я все расскажу в свое время, а сейчас — слушайте, что было после образования трех новых рыцарских орденов в Иерусалиме.

И я принялся рассказывать о тех грустных временах, когда плоды нашей славной победы стали покрываться подозрительными темными пятнышками.

Хотя тень моего Аттилы и твердила мне постоянно, что лучше всего оставить Святой Град и отправиться в Киев, сложив с себя полномочия рыцаря Христа и Храма, хотя многое казалось уже и мне самому подозрительным, я все не мог покинуть чрезмерно уважаемого мною Годфруа и принялся за порученное мне дело. Прежде всего я назначил трех командоров. Киевлян Олега и Ярослава, которые доблестно сражались при взятии Иерусалима и, как дети, радовались всему происходящему. Третьим командором я назначил одноглазого Роже де Мондидье, славного малого, неиссякаемого весельчака и отчаянного рубаку, с которым я сдружился еще под стенами Никеи. В нем было некое неуловимое сходство если не с самим Аттилой, то с персонажами бесконечных историй о Вадьоношхазе… Не бесконечных, а увы, навсегда умолкших!

В трудную минуту усталости, отчаяния, скорби, уныния Роже мог развеселить и утешить любого. Особой популярностью пользовались его разнообразнейшие истории о том, как и где он потерял глаз. Стоило только спросить его: «Эй, Роже, я что-то запамятовал, где это ты свой глаз потерял?» — и тотчас же, не моргнув единственным своим оставшимся, он начинал рассказывать очередную удивительную повесть, неизменно заканчивающуюся потерей глаза, и ни разу он не повторился, ни одна его история не была похожа на другую. Бывало, придут к нему двое поспоривших между собой чуть не до драки, и говорят:

— Роже, рассуди нас. Ты ведь потерял свой глаз в Африке, когда темной ночью спасался от преследования дикарей племени трехногих, и было так темно, что ты решил проверить пословицу «хоть глаз выколи». Ведь ты мне сам так рассказывал, а этот хлыщ утверждает противоположное.

— Еще бы! Роже, ведь ты мне говорил, что подарил глаз фее Стеллеолене за то, что она спрятала тебя от грозного мужа в одном из самых приятнейших мест женского тела. Подтверди!

— Не знаю, братцы, кто вам такую брехню про меня сочинил, — отвечал Роже. — На самом деле все было так…

И принимался рассказывать совершенно новую историю, не менее забавную, чем все предыдущие. Никто так и не знал, что же случилось на самом деле с потерянным глазом Роже де Мондидье, то ли настоящая история была пустячной, то ли постыдной, то ли Роже и сам ее забыл.

Этот веселый человек с радостью согласился быть командором в моем подчинении. Он помнил Аттилу, в котором некогда видел единственного соперника в искусстве рассказывания баек и которого оплакивал чуть ли не так же горестно, как я. Всем командорам я приказал выбрать для себя по три коннетабля, а чтобы каждый коннетабль нашел себе трех шевалье, и этого пока достаточно. Роже полностью выполнил мою просьбу, а вот Ярослав и Олег нет. И как я сразу не сообразил, что они с большим трудом объясняются на лингва-франка и не могут никем как следует командовать! Но людей покамест хватало. К тому же, ведь при каждом были оруженосцы. Лишь я пока не мог подыскать замену Аттиле. Кстати, Олег и Ярослав нашли себе оруженосцев-русичей, двух паломников из города Тмутаракань, пришедших в Иерусалим еще до осады и выдержавших в городе очень трудное время.

Мы начали с подробного изучения местности, вверенной в наше распоряжение. Мне досталась весьма обширная часть города, малонаселенная на севере и совсем не заселенная на юге, где вокруг территории бывшего храма Соломона простиралась тенистая пальмовая роща. В северной части подведомственного мне района находилось несколько добротных и замечательных строений, одно из которых оказалось бывшим домом прокуратора Иудеи Понтия Пилата, другое — дворцом Ирода, третье — домом священника Анны. Здесь же, как выяснилось, находилась и священная купель Вифесда, да вот только воды в ней уже давно не было — источник, дававший некогда исцеление больным, по какой-то причине иссяк, и на месте купальни теперь зиял овраг, поросший травой и кустарниками.

В качестве своей резиденции я выбрал башню Антония, над которой было водружено знамя ордена, придуманное мною — на белом фоне красный трехконечный крест, такой же, как на моем щите, подаренном мне Еленой Кипрской. Очень удачно — он одновременно был и крестом, и буквой Т, начальной буквой латинского слова «храм». Вместо анаграммы Христа над верхней перекладиной было написано: CHRISTUS ЕТ TEMPLUM.note 14 Просто и понятно.

Осенью я намеревался отправиться в Киев и попробовать уговорить Евпраксию переехать сюда, в Иерусалим, коль уж мне выпала почетная должность рыцаря Христа и Храма, но события заставили меня отложить поездку.

Началось с разногласий между Годфруа и Боэмундом, которые едва не привели к вооруженному столкновению. В конце июля в Яффу прибыл большой флот из Пизы. На одном из кораблей приплыл епископ Пизанский Дагоберт. По неясным причинам, явившись в Иерусалим, он стал настаивать на том, чтобы его провозгласили Иерусалимским патриархом, а Боэмунд принялся его в этом поддерживать, требуя, чтобы Защитник Гроба Господня сделался вассалом Дагоберта. В общем, складывалось впечатление, что норманны готовятся к свержению власти Годфруа и провозглашению Боэмунда королем Иерусалимским и Антиохийским. Дело принимало скверный оборот, особенно, если учесть, что часть войска Годфруа ушла вместе с Бодуэном в Эдессу, а часть под началом Евстафия рыскала в окрестностях Иерусалима в поисках какой-то дурацкой удачи.

В этот напряженный миг грянуло известие о том, что калиф Каирский Фатимит ведет свое войско к Иерусалиму, и численность его армии достаточно велика, чтобы осадить Святой Град. Годфруа, продолжая настаивать на том, что теперь он — главная власть в городе, собрал на совет не вождей похода, а трех своих сенешалей — Пьера, Робера де Пейна и меня. Робер высказывал мнение, что нам не следует особо волноваться и достаточно перетащить в город все наши осадные орудия, дабы не повторилось то же, что было в Антиохии, и спокойно выдержать осаду, которая вряд ли будет долгой. Пьер Эрмит имел иную точку зрения. Он считал, что нам следует выступить из города и принять бой где-нибудь на подступах к нему, для чего есть все возможности, ведь войско Раймунда Тулузского все еще находится здесь. Я согласился с мнением Пьера, и Годфруа постановил готовиться к выступлению навстречу армии Фатимита.