— Защитник Гроба Господня и рыцарь Христа и Храма намереваются пройти в Гефсиманский сад и там помолиться. Вы позволите им это сделать?

— Да, но вам нужна охрана, — отвечал начальник стражи. — Вокруг города то и дело объявляются шайки разбойников.

— Но разве Христос отправлялся в Гефсиманию с телохранителями? — спросил Годфруа. Начальник стражи замешкался, а я произнес:

— Однако Его и арестовали там.

— Верно, Лунелинк! — засмеялся Годфруа, хлопая меня по плечу. — Ну ладно, пусть человек пять следуют за нами на некотором расстоянии. У нас с рыцарем Христа и Храма разговор с глазу на глаз.

Начальник стражи стал кликать стоящих у костра:

— Пьер, Винсент, Роальд, Арман и Жакоб! Отправляйтесь следом за Защитником Гроба Господня и рыцарем Христа и Храма! Держаться на расстоянии! Внимательно смотреть по сторонам!

— Может быть, не стоит рисковать? — спросил я.

— Стыдись, рыцарь! — упрекнул меня Годфруа. — Или ты уже поверил в мою близкую смерть? А вот мы сейчас проверим. Уже прошел год с тех пор, как мы освободили Иерусалим. Если мне суждено погибнуть, пусть эти ворота обрушатся на меня.

Мы стояли под сводом ворот. Невольно я, как и Годфруа, задрал голову и внимательно посмотрел на каменный свод. Вдруг струйка пыли высыпалась из трещины и упала прямо на лицо Годфруа. Он вздрогнул. Вздрогнул и я. Вздрогнул и улыбнулся стражник, отпирающий ворота.

— Не волнуйтесь, — сказал он, — оттуда всегда что-то сыплется, когда мы отпираем ворота. Желаю хорошей прогулки.

Мы вышли из города и стали спускаться вниз к потоку Кедронскому, тихо журчащему на дне оврага. Луна сияла над горой Елеонской точно так же, как в ту дивную ночь, когда мы шли крестным ходом вокруг Иерусалима накануне решительного приступа. Вот уже год прошел с тех пор, как погиб мой милый Аттила, целый год!

Шум потока становился все громче.

— Кажется, где-то здесь забили каменьями святого Стефана, — промолвил я. Годфруа ничего не ответил. Сзади раздались шаги охраняющих нас стражников. — Послушай, Годфруа, почему ты веришь какому-то мошеннику, выдающему себя за философа Аполлония, но не веришь Святому Писанию, в котором ни слова не говорится о том, что Магдалина была женой Иисуса? И неужто бы апостолы стали скрывать факт рождения у нее ребенка? Кроме того, не забывай, что Христос был назореем, то есть, самоотверженным, а назореи должны были отращивать волосы, хранить обет безбрачия и избегать присутствия при похоронах. Хранить обет безбрачия, слышишь?

— Кроме того, — сказал Годфруа, — они должны были не пить вина. Но вспомни, как Он воскресил дочь Иаира — ведь тогда Он вошел в комнату, где лежала покойница, а назореям запрещалось не только присутствовать при похоронах, но и входить в дом, где лежит, мертвое тело. Назорейство было нечто подобное монашескому ордену. Можно было принять обет назорейства на всю жизнь, а можно было и на несколько лет, на год, на месяц и даже на восемь дней. Так что, скорее всего, в последний год своей земной жизни Господь уже не был назореем. А следовательно, ничто не мешало Ему любить женщину, ничто не мешало Ему любить ее так, как любят все люди, чтобы она зачала от Него младенца, и я не понимаю, в чем состоит богохульство.

— Не знаю, — пожал я плечами, — не знаю…

— Знаешь, — сказал Годфруа. — И я знаю. Только не могу объяснить ни словами, ни даже собственным разумом.

— Мне кажется, ты просто вовлечен ими в какую-то дьявольскую игру. Они хотят от тебя не того, о чем, возможно, беседуют с тобой.

— Они хотят превратить Иерусалим в город, где поклоняются Сатане. Они нашли Аркадию, вот что самое ужасное. Неизвестно, кто построил тоннель, ведущий из-под замка Давида к страшному колодцу под Голгофой. Дай мне руку, а то я боюсь оскользнуться и шлепнуться в воду.

Мы перебрались по скользким валунам через Кедров и стали подниматься к Гефсимании, лежащей у подножия Елеонской горы.

— Я не верю, что этот тоннель могли вырыть Давид или Соломон. Возможно, это более древний тоннель, и великие цари знали о его существовании, но не уничтожали его, а может быть, он был вырыт гораздо позднее, при всех этих Иеровоамах и Ахавах, которые стали поклоняться бесам. Господи, Иисусе Христе, да минует меня чаша сия!

Он перекрестился на Гефсиманский сад, в который мы входили, и на яркую луну, чей свет мощно прорывался сквозь ветви деревьев. Сзади раздался всплеск и проклятья — кто-то из наших телохранителей все же оскользнулся и шлепнулся в мелкий поток Кедронский. Странный грохот прозвучал со стороны городских ворот, словно и там кто-то упал, или же сами ворота надумали-таки обрушиться с некоторым запозданием.

— Как здесь хорошо! — сказал я, вдыхая нежные ароматы Гефсиманского сада. — Представить только, как трудно было Господу прощаться с жизнью, вдыхая чудные запахи деревьев, трав и цветов, наслаждающихся теплом весенней ночи. Немудрено, что он взмолился к Отцу Небесному.

— Давай помолимся, Лунелинк, — почти прошептал Годфруа.

Мы встали на колени и долго молились. Я не знаю, сколько времени длилась наша молитва, время исчезло, как бывает лишь в молитве, бою и любви. Когда я посмотрел на Годфруа, то увидел, что лицо у него полно спокойствия.

— Теперь мы можем вернуться в город, — произнес он трезвым и уверенным голосом. — Теперь я точно знаю, как сильно я заблуждался. Душа моя всегда стремилась к заблуждениям. Вот почему Ульгейда не могла полюбить меня ни в коем случае. О, если бы я теперь встретил ее! О, если бы я мог положить к ее ногам освобожденный Иерусалим! Но я знаю, чем искупить свой грех, чтобы я мог потом встретиться с нею в горних селениях.

Едва мы вышли из Гефсиманского сада, навстречу нам встал один из охранников. Лицо его было взволнованным.

— Беда! — сказал он.

— Что случилось? — в один голос спросили мы с Годфруа.

— Несколько камней свода ворот рухнули.

— Задело кого-нибудь?

— Часового Генриха Нахтигаля. Голову ему, говорят, размозжило. Насмерть.

— Не может быть! — воскликнул я.

— Она все-таки ходит у меня по пятам, — сказал Годфруа.

Часовой Генрих Нахтигаль, погибший ровно через год после гибели Аттилы Газдага, был похоронен внизу, у потока Кедронского, в том месте, где забили каменьями первомученника Стефана. Годфруа присутствовал при захоронении, но как только гроб с. телом скрылся под землей, он поспешил в замок Давида, где с утра по приказанию Защитника Гроба Господня развернулись активные работы.

Несколько десятков человек были заняты в них, они свозили в замок Давида бочки с горючей смесью, которая в просторечьи называлась греческим огнем. Несколько пиротехников, умеющих обращаться с этим недружелюбным веществом, отправились вместе со мною и Годфруа в подземелье. Сначала решили попробовать бросить в колодец несколько бочек подряд с зажженными фитилями. Бочки взорвались на определенной глубине, но-ожидаемого результата не принесли — когда в скважину был брошен зажженный факел, он совершил такое же в точности падение, как тот, который бросил несколько недель назад я. Тогда Годфруа принял рискованное решение — обложить стены вокруг колодца бочками с горючей смесью, вытянуть фитиль в тоннель и поджечь его. Я принялся отговаривать его, опасаясь, что мощный взрыв может вызвать разрушения зданий, расположенных на поверхности Голгофы, а главное — содрогнется храм Гроба Господня и в нем тоже могут произойти какие-нибудь сильные повреждения.

— А что, если он вообще рухнет? — сказал я. — И рухнет от руки не кого-нибудь, а самого Защитника Гроба Господня.

— Что же ты предлагаешь? — сказал Годфруа. — Может быть, ты хочешь, чтобы ведьма Мелузина и ее любовничек Генрих Четвертый припожаловали сюда совершать здесь свои сатанинские совокупления? Не волнуйся, я все предусмотрел. Своды низкие, и если они обрушатся, то там, наверху, на самой Голгофе могут лишь появиться трещины. Даже если появятся трещины на домах, даже если на самом Храме Гроба, мы залатаем их. Главное — уничтожить это страшное место, завалить его, чтобы, даже если кто-то и захочет вновь откопать его, ему пришлось бы затратить неимоверные усилия.