— Не…

— А где же ты будешь жить?

— Дома, с дяденькой…

— Без мамы-то?

— Она будет ко мне приходить и гостинцы носить.

— Как — будет приходить?.. — воскликнул Рыжик, не на шутку испугавшись. — Ты же сказала, мама твоя померла…

— Померла, — подтвердила девочка и зевнула.

— А разве мертвые ходят?

— Ходят. Мне дяденька сказали.

— А ты не испугаешься?

На последний вопрос ответа не последовало.

— А ты не испугаешься? — снова повторил Рыжик, но ответа не получил: девочка уснула.

Рыжику совсем сделалось страшно. В его воображении вставал образ Дуниной матери, которая с того света приходит к дочери с гостинцами.

На другой день, чуть только стало светать, Санька уже был на ногах. В правом углу мастерской стоял готовый некрашеный гроб. В хате пахло смолой. Когда совсем рассвело, за гробом явился Андрей-воин.

— А Дуня у нас! — радостно встретил Рыжик безрукого.

— Знаю, голубчик, знаю… Желаю твоему отцу и матери доброго здоровья и многие лета, — сказал Андрей-воин и единственной рукой своей провел по влажным глазам.

В старой, изношенной солдатской шинели, с пустым, болтающимся рукавом на одной стороне и в дырявых опорках на босу ногу, старый солдат имел печальный вид. Всегда под хмельком, всегда жизнерадостный и довольный своею судьбой, Андрей-воин выглядел теперь жалким, дряхлым калекой. Рыжик, глядя на «воина», который не один раз учил его маршировать и который своими прибаутками неоднократно заставлял уличную детвору покатываться со смеху, не узнавал веселого «дядьку». Давно небритый подбородок, морщинистое маленькое личико с седыми бачками и круглые глаза с красными воспаленными веками свидетельствовали о большом горе старого «воина».

Аксинья, увидав безрукого, принялась расспрашивать его о покойнице и о том, что она говорила перед смертью.

Андрей как мог сквозь слезы отвечал на ее вопросы.

— Вот ты, старик, брось теперь пить. Сестру не жалел, пожалей ее девочку… — говорила Аксинья.

— Разве я сестру не жалел?.. Я завсегда помнил, что она бедная вдова. Да помочь-то чем я мог, коли сам-то с голоду помираю?.. Пенсии три рубля получаю… Невелики деньги…

Старый солдат заморгал глазами, поблагодарил за что-то Аксинью и при помощи Тараса унес гроб.

Все утро Рыжик не отходил от Аксиньи, надоедая ей всякими расспросами:

— Мама, отчего люди помирают?

— Оттого, что время приходит.

Ответ не удовлетворил мальчугана, и он задал другой:

— А почему, мама, людей в землю прячут?

— Уж так велит закон.

— И богатых в землю кладут?

— Перед смертью, деточка, все равны.

— И Сергеенко когда помрет, его в землю положат?

— И его положат.

— А ежели он много-много денег даст… тогда что?

— Глупенький ты мальчик!.. От смерти деньгами не откупишься.

— Тогда зачем же люди богатыми быть хотят?

На последний вопрос ответа не последовало: за печкой раздался крик маленькой Кати, и мать поспешила туда. Рыжик остался один со своими думами и старшой сестричкой Верой, пухлой трехлетней девочкой. Вера сидела под верстаком и играла деревянными кубиками отцовского изделия. На дворе лил дождь. Слышно было, как он барабанил по крыше. Рыжик крепко задумался. Главным образом думал он о Дуне, которая заснула только перед рассветом и теперь еще спала сладким сном, разметавшись на широкой печи.

«Как она теперь без мамы жить будет?» — спрашивал себя мальчик, и чувство глубокой жалости овладело его сердцем. «Кто за нее заступится? Где она жить будет?» — продолжал думать Рыжик. И вдруг его осенила мысль: «Ежели так, то я за нее буду заступаться», — решительно заявил он самому себе и влез на печь. Он хотел о своем решении сейчас же заявить Дуне, как только она проснется. А чтобы она скорей проснулась, он стал дергать ее за ноги. Это средство подействовало, и девочка проснулась. Она с испугом осматривала потолок, стены, не понимая, где она и что с ней. Наконец ее взгляд упал на Саньку, и она улыбнулась.

— Ты больше не хочешь спать? — спросил ее Рыжик, не зная, как начать разговор.

Дуня молчала и усиленно терла глаза кулачонками.

— Слушай, я теперь за тебя заступаться буду… Хочешь?

Дуня вместо ответа утвердительно кивнула головой.

— Ну вот, умница ты, — обрадовался Санька и с жаром продолжал: — Ты, Дуняша, не бойся теперь: я в обиду тебя не дам! Ежели тебя мальчишки будут обижать, скажи мне: я живо с ними расправлюсь. Как напущу на них Мойпеса!.. Пугать тебя лягушками я не стану; а ежели ты кушать захочешь, я тебе хлеба дам и сахару дам… А как придет лето, я наворую много яблок и вишен и тебе принесу… Хочешь?

— Хочу, — пробормотала девочка.

Она еще не совсем пришла в себя и плохо понимала, о чем говорил Рыжик.

— А то еще я так сделаю… — продолжал мечтать вслух Санька, — украду у дядьки Петра сеть, да наловлю рыбы, да принесу тебе… Ты рыбу сжаришь, и мы ее будем есть. Хорошо?

— Хорошо!.. — улыбнулась Дуня.

Рыжик блаженствовал. Он уже воображал себя мужчиной, героем, которому предстояло спасти девочку. Одно, что смущало мальчугана, — это наступающая зима. Он вспомнил, как долго она в прошлом году тянулась, и ему сделалось грустно. Когда Дуня ушла домой «хоронить маму», как она сама выразилась, Рыжик забрался на печь и начал мечтать. В его пылком воображении с удивительной ясностью вставали сады и окрестности родного города. С замиранием сердца прислушивался он к воображаемому шепоту листвы, к тихому, ласковому рокоту ручья и к звонким песням жаворонка. То ему казалось, что он стоит на берегу речки и видит свое отражение на ее светлой, чистой поверхности; то он видел себя в чужом саду… Там тишина. Сад тихо дремлет, обогретый солнцем. Он сидит на толстой ветке старой яблони и, замирая от страха, срывает яблоки и торопливо прячет их за пазуху.

Но вот грезы мальчика оборвались. Тарас вернулся с похорон; его голос вернул Рыжика из фантастического мира, и он снова увидал себя на печи.

— Мама, а мама, сколько месяцев тянется зима? — спросил он, свесив голову.

— Полгода, миленький, тянется, а сколько месяцев, не знаю, — ответила Аксинья, занятая ребятишками.

Рыжик, вздохнув, умолк и задумался. А дождь все лил и лил без конца.

После долгой холодной зимы наступили наконец и теплые дни. Все встрепенулось и ожило. Ожил и Рыжик. Словно птичка из клетки, выпорхнул он из хаты и очутился на улице, где его обдало таким светом, что он невольно зажмурился.

— И-их, как хорошо!.. — восторженно воскликнул мальчик и подошел к краю речного обрыва.

Еще кое-где вдоль обрыва виднелись клочки потемневшего снега, а уж по краям, точно бархатные ленты, зеленела молодая, сочная травка. Рыжик осмотрелся. Все было залито теплым солнечным светом. Задорно чирикали воробьи; клокоча и журча, мчались вешние воды, и впервые зажужжали насекомые.

Санька поднял голову. Высоко в прозрачном голубом воздухе кружился ястреб, а еще выше, под самым куполом бирюзового неба, тихо плыли светло-серые тучки. Стоя на краю обрыва, мальчик долго не мог оторвать восхищенного взора от взволнованной поверхности реки. Еще недавно, всего несколько дней тому назад, он видел речку, скованную льдом, засыпанную снегом, неподвижную, мертвую, а теперь… Сколько жизни, сколько прелести в ее седых струях!.. С высоты обрыва Рыжику хорошо был виден и противоположный берег реки. Там женщины полоскали белье, а немного поодаль несколько мальчишек удили рыбу. Не вытерпел Санька: высоко закатал штанишки, сбежал вниз и вошел в реку. Но холодная вода, будто крапива, ожгла ему ноги, и он бросился обратно.

— А где моя собака? Где Мойпес? — вспомнил про своего четвероногого приятеля Рыжик и отправился домой.

Но не успел он перейти улицу, как из двора Зазули выбежала собака и бросилась навстречу хозяину.

— Ах ты, мой голубчик Мойпеска!.. — радостно приветствовал Рыжик собаку.