У Левушки дрогнули углы рта, но сказать он ничего не сказал…

Через час Рыжик один шагал по широкому шоссе, направляясь в Поланген. Скверно было на душе у Саньки. Он теперь чувствовал себя одиноким, заброшенным и никому, никому не нужным.

Наступил августовский вечер. В воздухе чувствовалась прохлада. С моря дул тихий, влажный ветер. На берегу вдоль высоких откосов черной стеной вырисовывался сосновый лес. Там, в лесу и около леса, было тихо, покойно и безлюдно. День угас, а вместе с ним умолкли голоса жизни. Только одно море не знало покоя. Оно кипело, билось и швыряло в пространство свои гулкие вопли, звонким хором волн встречая наступающую ночь.

Эту ночь Рыжик встречал на берегу моря. Тяжелые дни переживал бедный Санька. С того самого дня, как он расстался с Левушкой, судьба точно задалась целью преследовать его. В продолжение нескольких недель он так много претерпел всякого горя и невзгод, что даже похудел и выглядел каким-то смиренным, пришибленным. Начались неудачи Рыжика с того, что с ним сейчас же после ареста Левушки познакомился какой-то оборванец и навязался ему в попутчики. Новый попутчик обманным образом отнял у него последний двугривенный и скрылся. Вслед за этим с Санькой случилось другое несчастье. Голодный до крайней степени, он свернул на какую-то богатую мызу с целью выпросить кусок хлеба. Но не успел он дойти до каменных ворот усадьбы, как вдруг на него набросились две громадные злые собаки. Псы зубами вцепились в его серые парусиновые штанишки, его самого повалили на землю и в один миг раздели горемыку донага. На отчаянные крики Рыжика к месту происшествия подбежали ребятишки и уняли животных. Саньке же дали иголку с ниткой и совет: по экономиям не шляться и господских собак не злить. Затаив горькую обиду, Рыжик отправился дальше. Пока он добрался до моря, ему несколько раз угрожала голодная смерть. Его везде встречали неприязненно. Никто его не понимал. Две недели он не слыхал ни одного русского слова. На пути ему попадались деревни, населенные литовцами, мазурами, жмудяками и немцами. Эти люди говорили на непонятных ему наречиях и большей частью относились к нему подозрительно.

Впервые Рыжика стала мучить тоска по родине. Единственное его желание было скорее услыхать звуки родной речи и выбраться из чужой страны, где никто его понять не хочет. Даже море с его необъятной ширью мало обрадовало Саньку. Оно показалось ему желто-серым, грязным и мелким. Но зато его восторгу не было границ, когда однажды он под вечер увидал солдата.

— Дяденька! — радостно вскрикнул Рыжик и чуть было не упал ему в ноги. — Дяденька!.. Землячок!.. Миленький, родненький!.. — взволнованным голосом бормотал Санька.

Солдат живо понял Рыжика и как мог обласкал его.

Спустя немного Санька сидел в казарме военного кордона и пил чай, закусывая хлебом.

Солдаты пограничной стражи, жившие в кордоне, очень заинтересовались Рыжиком и обступили его со всех сторон. Для них он также явился вестником далекой родины. Узнав, что Рыжик из Волынской губернии и что он недавно кружил по Украине, солдаты положительно закидали Саньку вопросами:

— И в Полтаве ты был?

— А как урожай?

— Дождей мало, говоришь ты, было?

— Что? В мае уже косили?

Подобные вопросы, как град, сыпались на Саньку, и он никого не оставлял без ответа. Он понял, что им интересуются, что он в эту минуту очень дорог этим людям и что ему надо как можно больше наговорить им приятного. И Рыжик стал врать.

Солдаты жадно ловили каждое его слово. А когда Санька заговорил о Кременчугском уезде, откуда было большинство солдат, в кордоне наступила мертвая тишина. Рыжик видел перед собою много улыбающихся усатых лиц и врал напропалую.

— Хлеба выше человека стоят, а колос так и гнется, так и гнется! — врал Санька.

А солдаты радостно вздыхали и любовно заглядывали ему в рот.

— Добре, добре, хлопче!.. — изредка только слышался чей-то одобрительный шепот.

Добродушные украинцы от души были благодарны Рыжику за его добрые вести и постарались принять его как дорогого гостя. Узнав, что он идет в Либаву, они надавали ему массу советов, инструкций, как ходить и где останавливаться. На другой день солдаты накормили его обедом, подарили ему мешочек с провизией и отпустили.

Рыжик ушел с облегченной душой. Он знал, что теперь он не пропадет. Через каждые восемь-двенадцать верст он найдет кордон, где солдаты охотно его накормят и приютят. И действительно, две недели благополучно шествовал Санька вдоль берега Балтийского моря, благословляя сжалившуюся над ним судьбу и добрых солдат пограничной стражи. Рыжик, когда бывал сыт, не любил заглядывать в будущее, довольствуясь настоящим. Но зато он быстро падал духом при первой неудаче.

Вот и сегодня он был сам не свой из-за того, что в одном кордоне его не приняли и ему пришлось сделать лишних десять верст. Случилось так, что перед самым вечером Рыжик подошел к предпоследнему от Либавы кордону, с тем чтобы там переночевать.

Но, как на грех, в казарме никого не было. Весь состав кордона отправился по делам службы: кто на смену, кто на разведки. Встретил Рыжика дневальный, единственное живое существо во всем кордоне. На просьбу Саньки пустить его переночевать дневальный ответил отказом, так как без разрешения взводного унтер-офицера или вахмистра он никого впускать в казарму не имел права. Тогда Санька стал у дневального расспрашивать о следующем кордоне.

— Следующий, брат, кордон в десяти верстах отсюда, — отвечал солдат и добавил: — Шагай скорей, а то ночью не пустят и там… Ходи по берегу, да на лес поглядывай: огонек как увидишь, так и подымись к лесу — там кордон и найдешь… В самом лесу он.

Рыжик отправился. Но не сделал он и пяти верст, как его застигла ночь. Санька стал трусить. Неумолчное шипенье волн у самых ног, пустынный берег и надвигающаяся тьма пугали и болезненно настраивали его воображение. Ему мерещились всякие ужасы. Напрасно старался он припоминать все, что ему говаривал Полфунта об отсутствии чертей и всякой темной силы: страх усиливался с каждой минутой. То ему казалось, что из моря встает и двигается на него какая-то живая серая громада с чудовищной мохнатой головой; то ему чудилось, что его кто-то догоняет; а то ему мерещилось, что волны хватают его за ноги и тащат в море.

И Рыжик в ужасе отшатывался в сторону.

Санька стал отчаиваться. Ему казалось, что этому пути и этой надвигающейся мгле конца не будет, как вдруг на ближайшем береговом выступе он увидал огонек. У Рыжика сердце трепетно забилось от радостного волнения. Со всех ног бросился он на огонек, забыв всякий страх. Через четверть часа он уже был наверху берегового откоса, где среди столпившихся сосен и елей выглядывал кордон, освещенный пятью окнами. Санька издали успел заметить, что в кордоне еще не спали, и смело направился туда. В сенях он наткнулся на дневального.

— Куда? — услыхал он короткий, но строгий оклик.

— Мне взводного, а не то разводящего нужно повидать, — без запинки проговорил Рыжик, успевший во время своего двухнедельного шатанья вдоль границы хорошо ознакомиться с нравами и законами военно-кордонной жизни.

Дневальный, услыхав бойкий, самоуверенный ответ, пропустил его без всяких разговоров.

Санька вошел в обширную комнату, освещенную двумя висящими лампами с большими плоскими колпаками. Комната, или, вернее говоря, казарма, была разделена на две части деревянной аркой. Первая, судя по большому столу и длинным скамьям, служила столовой, а вторая, большая половина была заставлена койками. При появлении Рыжика некоторые солдаты уже готовились ко сну, а другие были заняты разными делами: кто чистил винтовку, кто шил, кто зубрил «словесность», а кто просто прохаживался. За столом, недалеко от дверей, сидел в расстегнутом мундире молодой унтер-офицер. К его смуглому лицу, к его черным, лихо закрученным усам особенно как-то шел вышитый золотым галуном стоячий ворот мундира. Напротив унтера, наклонившись над белым листом бумаги, сидел широколицый и широкоплечий солдат в ситцевой рубахе и старательно что-то выводил пером.