Никто не ждал его в родном Шамарке на окраине Пули-Хумри. Торопиться старому Мохаммаду было некуда, но сердце звало на родину. Всё чаще снилась ему бурная Кундуз-Дарья, заросли арчи на скалистых склонах Кузура и мутные арыки со скрипящими чигирями[97]. Мысль, что Аллах, мир ему, может призвать его вдали от родного кишлака, всё сильнее занимала его мозг.

Странствуя из города в город, из одной провинции Ирана в другую, пересекая горы и пустыни, ночуя, где попало — у пастушеского костра, или в тесном караван-сарае при древнем базаре, на берегу мутной горной реки или в тени корявой арчи, Мухаммад не следил за политикой. Он, конечно, радовался изгнанию Пехлеви вместе с иранцами, которые гостеприимно делили с ним кров и пищу. В целом же относился к этим перипетиям спокойно. Об Афганистане он тоже что-то слышал, но не вникал, справедливо полагая, что когда появится у Аллаха необходимость, то он Мухаммада непременно известит.

Новости он узнавал из уст случайных попутчиков, после намаза или полулёжа за достарханом в придорожной чайхане. Там его находили клиенты. Тайком, так как гадание — дело неодобряемое, солидные мужи просили узнать, следует ли им ехать за товаром, или лучше подождать до более спокойных времён, отдавать ли сына в армию, в какую семью отдавать дочерей.

Простой народ политикой интересовался мало, больше всего всех волновал неутихающий рост цен и преследование веры в Аллаха. Заметно подорожали в последний год керосин, спички и соль. Аресты глав родов, уважаемых старейшин тоже вызывали беспокойство, но все надеялись, что Кабульские власти одумаются и отпустят. Ведь должны же они понимать, что эти народ — главная опора любой городской власти.

Жаркое солнце Персии, казалось, гарантировало, что ничего не должно было случиться в славном городе Герате в такой знойный день. Имам-хатыб мечети Халифа Рашида, что на площади Дар-е-Кандагар при махалли Дегрез[98], накануне получил грозное письмо от городского комитета НДПМ с требованием прекратить религиозную агитацию и не проводить больше коллективных молений. «Во избежание ненужных жертв и разрушений», — такими зловещими словами заканчивалось послание. Принимая во внимание тот факт, что знаменитая Голубая Джума мечеть вот уже год как была закрыта, покушение на мечеть махалли было дерзким вызовом правоверным. «О чем только думают эти идиоты в Кабуле, ведь ещё в марте прошлого года, здесь шли уличные бои с вероотступниками, и только попущение Аллаха, мир ему, не дало победить истинным шахидам» — думал про себя имам.

Старый Якуб не придал бумаге особого значения. За годы прошедшие с Саурской революции таких было уже много. Утром перед рассветом, он, правда, немного волновался, но первый намаз прошёл без происшествий. Ближе к полудню Якуб облачился в чёрный чапан с белыми рукавами и водрузил на бритую макушку белую чалму, привычно поблагодарил Аллаха, за испытание зноем отправился к михрабу.

Мечеть постепенно заполнялась мужчинами. Был среди них и странствующий гадальщик Мухаммад. Он ночевал в мечети и уже расстелил старый, но ещё приличный чадар, служивший ему молельным ковриком. Все замерли в ожидании сигнала муэдзина. Вскоре над мечетью и городом поплыл резкий и тягучий напев.

— Субханяка-а-а-а аллахумма-а-а уа бихамдикя-а-а[99] — голос внезапно оборвался на полуслове. Затем все услышали негромкий глухой звук, как будто туша барана ударилась о землю. В дверях мечети показались люди в форме царандоя. Впереди широкими уверенными шагами выступал высокий черноусый парень с капитанскими погонами на плечах.

— Всем немедленно покинуть помещение! — Громко скомандовал он. — Решением правительства республики отправление религиозных обрядов запрещено до особого распоряжения.

— Будьте вы прокляты! Слуги иблиса! Гореть вам в аду! — раздавались вокруг выкрики возмущённых прихожан. С каждым разом они становились всё напористее и увереннее.

— Мал-ча-а-а-ать! — заорал во всю глотку капитан. Затем выхватил пистолет и выстрелил в потолок. С потолка с шорохом посыпались осколки лепнины. — Будете выступать, отправитесь вслед за вашим муэдзином на встречу с Аллахом. Быстро разошлись по домам, и чтобы через пять минут я никого здесь не видел — Он недобро усмехнулся.

Возмущённая толпа вскочила на ноги и гурьбой, мешая друг другу, кинулась на наглеца, посмевшего нарушить священный намаз.

Кхах-тах-тах-тах, — закашлял от входа автомат, отбрасывая разъярённых мужчин назад, вырывая из тел кровь и мозги. Пол и стены мечети окрасились красным. Стрелять по толпе почти в упор просто — жми на курок и всё. Под огонь попал и имам, который пытался как-то вразумить всех и остановить насилие в мечети, но упал с прошитой пулями грудью. Старик Мухаммад успел упасть на пол и отползти к стенке, где и притаился мёртвым, лёжа в луже чужой крови. Чадар он тоже не забыл.

Не привлекая к себе внимания, Мухаммад сумел каким-то чудом выбраться наружу и скрыться в лабиринте улочек махалли. Так как ночевал он в той же мечети, то понял, что срочно требуется найти пристанище.

— Салам Алейкум, уважаемый, — обратился он к попавшему ему навстречу благообразному аксакалу. Мухаммад скрестил руки на груди и склонился в поклоне. — Да благословит вас Аллах, уважаемый. Могу ли я обратиться к вам с небольшой просьбой?

— Ва алейкум ас-салам, — старичок остановился, почесал белую бороду и внимательно посмотрел на Мухаммада. — Не вас ли, почтенный, зовут Ходжа? Не вы ли занимаетесь гаданием по песку, да будут благословенны ваши дни? Буду рад помочь, да смилостивится над нами Аллах.

— Слышали, наверное, пять минут назад выстрелы со стороны мечети? Я только что оттуда. Нечестивцы осквернили мечеть, расстреляв в ней правоверных, надо предупредить соседей о грозящей опасности. Кроме того, я пользовался гостеприимством имама, а теперь мне негде приютить мои старые кости.

— Так Имам Якуб убит? — воздел руки, словно обращаясь к самому Аллаху, старик. — О, Аллах, всемилостивый и всемогущий! За какие наши грехи ты лишил нас этого достойнейшего человека…

Он на мгновение прикрыл глаза, а потом как будто вспомнил о стоявшем рядом Мухаммаде. — Вы, уважаемый ходжи, очень правильно сделали, что обратились ко мне, я аксакал махалли Дегрез. Сейчас идите к тому дукану… Рядом мой дом, будьте моим гостем сегодня. Ибо не годится в наши годы бегать по городу с ружьём… Я пока соберу совет старейшин. Надо решить, что делать. Нельзя правоверным без мечети и без имама.

Вскоре весь Герат облетела скорбная весть о событиях на Дар-е-Кандагар. Уже через час раздались гудки на хлопковом комбинате, на ковровом заводе, на мельнице и других крупных промышленных объектах. Опустели базары и постоялые дворы. Лишь изредка можно было увидеть озирающихся мужчин осторожно передвигающимися по городу. Всё решилось сразу после наступления темноты, когда оставшиеся в живых муллы и имамы отчитали Магриб[100].

Все мужчины, имевшие какое-то оружие, двинулись к центральному посту царандоя. Разговаривать уже никто ни о чём не собирался. Здание просто окружили и закидали бутылками с керосином. Выбегающих солдат ловили и били камнями и палками до смерти. Также поступили и с городским комитетом НДПА. Там мятежникам пришлось повозиться, так как коммунисты разошлись по домам. Зато благодаря этому, когда их находили, вырезали всю семью, не щадя ни стариков, ни детей.

Гарнизон города, как и год назад, сразу перешёл на сторону мятежников. К утру вопли муэдзинов на сохранившихся минаретах звучали особенно радостно. Герат избавился от власти кабульских иблисов.

Ещё через пару дней город встречал цветами и лепёшками знаменитого «Льва Герата» — Исмаил Хана. Он взял на себя командование отрядами западного фронта исламского освобождения. По случайному стечению обстоятельств, Исмаил Хан как раз находился на западе Пуштунистана в соседней с Гератом провинции Фарах. Получив известия о восстании в родном городе, он, не мешкая, выехал туда для наведения шариатского порядка. Исмаил Хан был готов прорываться через границу с боем, но неожиданно обнаружил полное отсутствие стражи на пропускном пункте. Пограничники поспешили дезертировать, и отправились по домам, устраивать дома исламскую революцию. Оружие они естественно прихватили с собой, в такие времена оно приобретает огромную ценность.