— Ты всё шутишь? Даже кома тебя не исправила, как был балабол, так и остался. — Оля сразу понимает, что никакой водки у меня конечно нет. — Лучше расскажи, чем тут сегодня кормят. Голодная я, как собака. Сейчас бы бифштекс какой-нибудь.

— Извиняйте, сударыня, здесь такого не держат-с, — продолжаю балагурить. — Вот студень из лошадиных мослов. Прикажете подать?

— Прекрати уже! Сам-то сытый сидишь, над голодной девочкой измываешься. Тут всегда бифштексы с яйцом были с рисом или макаронами.

— Ладно, расслабься, сейчас принесу тебе твой биштекс-бишмекс, а то и в самом деле помрёшь тут в голодных муках. — Я встаю и беру поднос. Себе беру такой же набор.

Через пять минут мы уже сидим и мирно беседуем, поглощая нехитрые плоды советского общепита. Оленька в промежутках между поглощением обеда не торопясь рассказывает мне о недолгой нашей любви.

— И что? Совсем ничего не помнишь?

— Оленька, милая! Нельзя сказать, что совсем ничего. Большую часть жизни я помню прекрасно. Но ни первый, ни второй курс, ни все последующие года до сентября не входят в эту часть. Две недели в коме! Мне очень повезло, говорят, что я выжил, и что амнезия частичная. Ты Оля, не отвлекайся, рассказывай, что, как и почему. Главное меня интересует один вопрос. Если у нас была такая любофф, то почему мы с тобой по приезду не расписались? А то бы я с тобой по Болгарии катался. Ты реально много потеряла. Мне моя жена рассказывала, что мы с Вангой даже встречались, что я с самим Живковым и его дочерью беседовал. В общем, колись!

— Видишь ли, тут дело семейное. Папа мой и папа Андрюши служили вместе в молодости. Воевали в одном полку. Андрюшкин однажды даже спас папу. Вот и решили они породниться через детей.

— Что-то каким-то жутким средневековьем отдаёт… Тебе не кажется?

— Не перебивай! У военных свои причуды, полежишь под огнём и не такое придумаешь. Так-то глупость, конечно. Получается, что я была сосватана ещё до собственного рождения. Я бы и наплевала. Тем более, ты мне голову тогда задурил здорово. Помню, в Полтаве, моя тётка даже поражалась, что я в тебе нашла.

Я как домой вернулась, так сразу и сказала, что, мол, беременна, и выхожу замуж. Никаких Андреев знать не желаю и, прямо вот как ты сейчас, «не собираюсь подчиняться всяким средневековым пережиткам». Отец тогда жутко ругался, так разошёлся, что даже за сердце схватился. Мама, молодец, всё разрулила. Уговорила пойти на компромисс, сделать аборт и подождать до диплома. До аборта, дело не дошло за отсутствием беременности. Задержка была связана с чем-то другим.

С Андреем она тоже договорилась. Он пообещал вести себя хорошо, не ревновать, не напоминать мне об этом приключении. Если бы мы с ним оба твёрдо воспротивились, то никуда бы наши папаши не делись бы, а так одна слабая девушка… Ты тоже хорош! Вместо того чтобы биться как рыцарь за нашу любовь, смирился и нашёл новую пассию.

— Если девчонка уходит к другому, то неизвестно, кому повезло! — напеваю я с ехидной улыбочкой. — Оля ты про приключения в Крыму обещала рассказать.

— Ой, может не стоит? — Девушка странно усмехается. — Хотя, чего это я, мы взрослые люди. Мы любили друг друга.

Она рассказывает мне во всех подробностях о нашем весёлом, хмельном и эротическом путешествии.

— Я такая, стягиваю купальник, чтобы смыть дорожную пыль, думаю, эх, была не была, а ты уже с мочалкой мне спинку натираешь. В парилке жара градусов 100! Пот течёт, всё скользкое, травами какими-то пахнет. Я стою, руками в полок упёрлась, только покачиваюсь в такт.

После рассказов Леночек о моих сексуальных подвигах, я уже думал, что меня ничем не удивить, но Коваленко меня просто потрясла. Оказалось, мы с ней в Крыму такие фортели откалывали, что, как она выразилась «стыдно рассказать, приятно вспомнить».

— Всё, хватит, я уже не могу, — Олины щёчки стали пунцовыми. — Да и домой пора.

Она также стремительно вскакивает, намереваясь сама нахлобучить тяжёлую шубу. Я едва успеваю её перехватить.

— Оленька, ну что ты так резко. Леди не торопятся, они позволяют джентльменам проявить заботу о них.

— Ладно, давай проявляй заботу, только поскорее. — Она уже успела замотать вокруг головы роскошный платок.

Через минуту я наблюдаю, как выскочив из кафе, она призывно голосует у кромки панели, как перебрасывается с водилой парой слов и прыгает на заднее сиденье.

Домой идти не хочется, поэтому возвращаюсь. Пашка с Борькой ещё на месте.

— Мужики, давайте, вы мне сейчас по дороге на остановку расскажете, чем мы тут с вами занимались. От баб я только какие-то обрывки получаю. Ничего не понятно.

— Чего тут не понятного-то, — ворчит Мельников. — Ты с каким-то Тришиным из Худфонда договорился, чтобы всякую рутинную работу они тебе скидывали. Ты на эти заказы исполнителей с факультета подбирал. Какой-то процент себе оставлял. Так всё классно шло, до тех пор, пока алконавты не устроили пьянку прямо в Горисполкоме. В результате, скандал и на этом всё.

— Ты-то я думаю в дураках не остался?

— Нет, конечно. Тут ты мне тоже помог. Как мы тогда Дзержинский райком забабахали, ко мне аппаратчики пошли. Райкомы, парткомы, месткомы. Все хотели чтобы было «красиво». Правда, кроме денег ничего не дают. Вон, Павел в выставке поучаствовал и большо-о-ой диплом получил. Потом его на стенку повесил. Солидно смотрится! Мне вот ни одна сволочь ни одной вшивой грамоты не вручила.

— Много настрогал кабинетов-то?

— Да до фига! Ленинский, Кировский, Дзержинский и Первомайский райком нашей родной коммунистической партии успел оформить. Если Кировский я ещё и малярил, то остальные уже только проектами интерьеров занимался. Тебя не устаю вспоминать. Ты нас тогда с Дзержинским хорошо потренировал.

— Чёрт! Вот прямо обидно, что ни фига не помню, — Рогов от досады хлопает себя по лбу. — Как же плохо без памяти. Мужики, вы как исходные на конкурс получите, мне обязательно звякните. Очень интересно посмотреть, что за Университет болгары придумали.

Из-за окна, сквозь завывание декабрьского ветра, доносились крики толпы. Люди, собравшиеся на площади Единства, центральной площади Приштины, громко скандировали — «Космет[16] для албанцев!», «Косово — Республика!», и даже «Долой СКЮ[17]».

Серое тяжёлое небо как будто давило на городок, зажатый между окружающими холмами. Давило на старинные мечети и жилые кварталы, на всех его жителей, не различая серба и шкиптара, черногорца и влаха. Канун Рождества в этом году был отмечен и природой и людьми как неправильный, и враждебный. Неделю назад полиция разогнала студенческую демонстрацию. Албанские юноши потеряли терпение и вышли на площадь Единства, чтобы потребовать соблюдения человеческих условий в общежитиях и столовых единственного в Косово Университета.

После разгона, город затих в тревожном ожидании и вот сегодня, одному из студентов в студенческой столовой попался таракан в тарелке с супом. Это оказалось последней каплей. Возмущённая молодёжь тут же выплеснулась на улицу, забыв о полицейских дубинках и автозаках.

Толпа, пополнившаяся друзьями и родственниками, стояла на площади. Дело шло к вечеру, но народ и не думал расходиться. Кое-где уже видным были сизые струйки. Там демонстранты начали разводить костры. Все понимали, что толпа собирается праздновать Рождество под сенью трёх лопастей монумента «Братства и Единства».

В здании краевого комитета Союза Коммунистов забаррикадировался отряд полиции, а в кабинете главы комитета переговаривались двое.

— Что делать будем, товарищ Шукрия? — к председателю президиума автономного края обратился Махмут Бакали. — Сегодня толпа раза в три больше чем неделю назад. У наших ребят может сил не хватить для разгона.