Постепенно мамин голос начинает звучать как-то глухо и болезненно. Ещё через мгновение мозг взрывается приступом боли. Я непроизвольно стискиваю зубы и зажмуриваюсь.

— Мам, позови врача, пусть обезболивающего вколет, что-то так резко голова разболелась…

Так понемногу я узнал некоторые подробности своей жизни за последние четыре года. Конечно, мама не могла знать всё. Мы всегда прячем большую часть событий нашей жизни от родителей. Зачем им лишнее беспокойство?

Как только я стал в состоянии уверенно поддерживать разговор, не прерывая его на обезболивание, со мной решил поговорить смешной дядька. Высокий, с пузиком, нависающим над ремнём, с лохматыми седыми патлами… Типичный сумасшедший профессор. Это и был тот самый Лозанов.

— Борис, я понимаю, мне уже сказали, что ты не помнишь события последнего года, — заехал он издалека. — А что ты можешь сказать о видениях, что возникали в твоём мозгу во время комы?

— Товарищ Лозанов, для меня это загадка, — я пожимаю плечами. — У меня очень странные ощущения. Я прекрасно помню конец лета 1975 года. Хуже помню события осень того года, а с зимы, как отрезало. Как будто бы там закрыл глаза, а очнулся уже в палате.

— Точно, так мне Вежинов и рассказывал, — профессор явно расстроен. — Значит, просто провал?

— Это нельзя назвать провалом, скорее прочерк. Закрыл глаза — открыл глаза. В моей памяти отрезок в четыре года вообще не существует.

— Неврологи говорят, что это характерно для комы, — у Лозанова опускаются плечи и густые брови складываются печальным домиком. — Хочешь, я расскажу тебе, чем мы с тобой занимались почти год?

— Даже очень, — мне и в самом деле интересно.

— Дело в том, что, по твоим словам, у тебя как раз в сентябре 1975 года открылись сновидческие способности. С помощью сновидений ты научился предвидеть будущее. При этом совсем не так, как делают известные медиумы вроде Ванги, Хьюма[12] или Мессинга. Ты рассказывал, что видишь во сне газеты, книги, новостные программы из будущего, читаешь в них о конкретных событиях, людях и геолокациях. Всё очень конкретно, никакой мистики, никаких иносказаний и символов. Ошибся ты только один раз, не угадал с вторжением СССР в Афганистан. Срок пока ещё не подошёл, но сейчас такой страны уже нет.

— Как нет?! — от неожиданности я даже чуть не вскакиваю на кровати. — Куда он мог деться?

— Так после того, как ваши разбомбили Пакистан, тот перестал помогать повстанцам и афганцы договорились разделить страну на северную часть населённую таджиками и узбеками и южную пуштунскую. Последнюю так и назвали Исламская Республика Пуштунистан.

— Интересно дело повернулось. Ещё одна страна раскололась. — Я на мгновение задумываюсь. — Увы, товарищ Лозанов, ничего не помню. Там, насколько я помню, брат короля сверг брата, устроил республику и сам себя президентом назначил. Даже с коммунистами местными дружил.

— Я как-то не сильно политикой интересуюсь, — с удивлением поднял на меня глаза Лозанов. — Только после бомбёжки почитал чуть-чуть. Афганцам это не понравилась власть коммунистов, там разгорелась партизанская война. Пакистан начал помогать повстанцам. Его ваши наказали. Победить басмачей не получилось, пришлось страну разделять. А ты предсказывал, что 25 декабря этого года должен состояться ввод войск СССР на территорию Афганистана.

— Это же не возможно! — Я искренне удивлён и озадачен. — Такие предсказания противоречат закону причин и следствий.

— Да! Я согласен. Но когда твоё предсказание о пожаре в гостинице «Россия» сбылось с точностью до минуты, сам товарищ Живков очень тобой заинтересовался. Иванов, которого ты спас, решил пригласить в Болгарию ветеранов-лётчиков, это они пришли в торгпредство и сообщили о пожаре. Они на тебя указали. Живков с тобой встретился, а после разговора, тебя в Болгарию пригласил.

— Вот! Вот оно в чём дело оказывается. — В голове у меня что-то стало проясняться. — А я всё матушку мучаю.

— Про переворот в Боливии, восстановление дипотношений Китая и США, возвращение Хомейни и свержение шаха в Иране ты тоже сообщил день в день. Не смотря ни на какие причины и следствия. Как говорится, факты эти были нами зафиксированы. Про погоду, про кино, спорт музыку у тебя тоже получалось, как вы русские говорите дутелька в дутельку[13]. Твои пророчества были похожи на ленту новостей в газете — место, время и короткое изложение события. Как же я сразу не догадался…

— Ну-у-у, я даже и не знаю, — я удивлён такому рассказу о своих сверхъестественных способностях. Мне остаётся только развести руками. — Ничегошеньки не помню…

— Мы с тобой занимались измерениями, анализировали состав тканей и жидкостей твоего тела, пробовали даже гипноз. — Лозанов поднимает указательный палец. — Договорились с Лабержем из Америки, чтобы он на тебе методику осознанных сновидений попробовал. Никакого внятного объяснения природы загадочного явления мы придумать так и не смогли.

— Значит, я стал жертвой американского сомнолога, лучшего друга его болгарского коллеги? — тупо шучу я.

— Правильнее будет назвать такого специалиста не сомнологом, а гипносуггестологом… — поправляет профессор, но тут же застывает в удивлении. — Слушай, Борис, а как ты после комы такое слово вспомнил?

— Как-то само на ум пришло.

— Если тебе ещё что-то такое на ум придёт, или видение какое-то привидится, ты обязательно со мной свяжись. Мой телефон у Вежинова есть. Только обязательно подробно записывай и содержание самого видения, и о чём думал накануне, и что необычное произошло во сне, или даже наяву. Ладно, ты давай сильно не перенапрягайся, выздоравливай скорее!

— До сви… — Тут меня накрывает очередная волна боли. Лозанов подзывает сестру для обезболивающего укола, а сам убегает, не дожидаясь, когда я приду в себя.

Однажды вечером, сразу после вечернего обхода в палате появилась невысокая, очень худая, какая-то нескладная женщина. Больше всего в её внешности привлекал внимание длинный нос и большие глубоко посаженные глаза. Она задала несколько дежурных вопросов о настроении, о самочувствии, о чём-то ещё, пожелала выздоровления и быстро покинула мою белую берлогу.

Мама появилась сразу после неё. По её словам, это была дочь болгарского генсека, Людмила Живкова. Она же и министр культуры НРБ, такие странные в стране порядки.

— Она меня про тебя расспрашивала, говорила, что ты с ней лично был знаком и много интересного ей рассказывал, — говорила мама, не скрывая удивления. — Интересно, что ты мог интересного рассказать министру культуры?

— Не знаю! Совершенно её не помню. Странная какая-то. Пришла, постояла тут, спросила про здоровье, хотя Вежинов ей о моём здоровье расскажет и подробнее, и увлекательнее…

В конце октября моё состояние настолько улучшилось, что болгарские эскулапы решили выписать меня. На прощанье вручили толстенную тетрадь со всеми анализами, кардио и энцефалограммами, рентгеновскими снимками и прочей медицинской лабудой. Отдельно выдали выписной эпикриз с рекомендациями для лечения по месту жительства. Кроме медмакулатуры мне прямо в палате повесили на шею болгарский орден, словно специально придуманный для такого случая. Четырёхугольная розетка с золотыми лучами вокруг стилизованного изображения Мадарского всадника[14]. Красивая игрушка, жаль, носить неудобно, его вешают на шею.

Билеты нам с мамой тоже обеспечили до самого Новосибирска. Нам даже денег платить не пришлось. Уже утром 30 октября мы переступили порог родимой квартиры.

Удачно получилось, что день моего возвращения совпал с Днём рождения. Мне стукнул, и в этот раз буквально по черепу, 21 год. Встречал я праздник в узком семейном кругу с родителями и Леночкой, которая оказалась, действительно, очень симпатичной рыженькой девочкой с милыми конопушками, разбрызганными по щекам. Вот только вела она себя со мной как-то странно. Была напряжена, грустна и как будто не рада тому, что я вернулся целым и почти невредимым. Любящие супруги так себя не ведут.