— Помоложе хотелось бы для этого поста, но ничего. Лет на десять его должно хватить, а там и свежая кровь в ЦК появится. Годик другой-то я и сам ещё протяну, как считаешь?

— Да, что вы такое говорите Леонид Ильич! — Капитонов с искренним возмущением замахал руками. — 76 лет для человека совсем не критичный возраст. Я бы вам посоветовал больше отдыхать. Тогда вы нас ещё порадуете много лет.

Капитонов действительно очень тепло относился к Брежневу. Был ему благодарен за постоянную поддержку. Ведь только благодаря этой поддержке он и занимал отнюдь не среднее положение в ареопаге кремлёвских «вождей».

Что до Черняева, то согласен полностью с вами, Леонид Ильич, умён, исполнителен, понимает политику партии. Вот только у него есть одна черта, — он к Сталину относится очень нехорошо, плохо можно сказать к Иосифу Виссарионовичу относится. И в Европу любит ездить. Понятно, что у него должность такая у Пономарёва, но очень уж часто.

— Э-кхм — кхм, — Брежнев вдруг закашлялся. — Василич, у тебя сигаретки нету? Смерть как курить хочу! А Толик, если на идеологии сядет, то ему точно не до европ будет. Тут ты зря переживаешь.

Главное не это. Главное, он нам поможет блок Устинова и Громыко уравновесить, а то что-то эти хлопцы много на себя взяли. Щёлоков хороший противовес, но без идеологии не потянет, а из него идеолог… — Он махнул рукой и опять закашлялся тяжело и натужно. — Всё устал я, иди, тебе в гостевом постелют. Завтра в Москву поедешь… Вместе со Щёлоковым, он всё равно с утра на доклад прискачет, уезжать будет и тебя прихватит. Назначение на выдвижение Черняева подготовь. Проведём через Политбюро, и будет у нас свой идеолог, карманный, кх-м, кхмм.

Мороз и ветер, что свирепствовали в столице день назад, сменился тихой погодой. Небо затянули серые тучи, из которых опускался на город лёгкий убаюкивающий снежок. Он мерцал радужными искрами в свете жёлтых фонарей, что словно кладбищенские чугунные кресты напоминали о величии империи. Голые липы тяжело гнули ветви под снежным маревом. Синее кружево теней украшало сугробы замысловатыми узорами. По Кутузовской в свете фонарей неспешно брели две мужские фигуры.

— На вчерашних похоронах еле втащили Ильича на Мавзолей. — Черняев с усмешкой делится впечатлениями со своим визави. — Представляешь? Глава самой сильной мировой державы еле-еле движется… Но речь он произнес бодро, ни разу не сорвался… Ты в Москву надолго?

— Толя, у меня здесь мама, что-то она стала себя хуже чувствовать. На Новый год была ещё ничего, а неделю назад мне соседка позвонила, сказала, что её в кардиологию увезли. Слава богу, пока только с подозрением.

— Мама это святое… Тётя Циля — прекрасная женщина, хорошо её помню. — Черняев остановился и запрокинул голову вверх, ловя лицом лёгкие уколы снежных хлопьев. Дай бог, чтобы всё у неё обошлось.

Он подхватил под руку старинного друга и повлёк его быстрым шагом по хорошо выметенному асфальту.

— Всё-таки я тебе сейчас одын умный вещь скажу, только ты не обижайся, да?

Кауфман[166] наконец, сумел пристроиться к ритму быстрого шага, но немного запыхался, всё-таки сидячая работа и возраст давали о себе знать.

— Толь, подожди… Ну, куда ты так побежал?… Так шли хорошо, степенно… — он вдруг схватился за сердце. — Остановись, богом тебя прошу…

— Что-то ты приятель, сдал. Я-то так просто, чуть кровь разогнать. — Черняев остановился прямо под фонарём. — Всё-таки как ты думаешь, почему у нас так?

— Ф-фу-у-у, — выдохнул, наконец, Кауфман. — Толя, но это же в традициях нашей страны. Как только у руля власти оказывается фигура хотя бы относительно вменяемая, так вокруг неё сразу образуется конгломерат «вельмож», которые приспосабливаются к повадкам лидера и им уже не выгодно что-то менять. Поэтому все катаклизмы русской истории происходили при физической кончине самодержца. Заметь, не важно, монархия или диктатура пролетариата, действия происходят одни и те же.

— Интересное наблюдение… Дезька, знаешь, что мне сегодня предложил наш дорогой Ильич? — Черняев внезапно меняет тему. Ему уже давно хотелось поделиться невероятной новостью, но страх сглазить, останавливал. Но он вроде набрался смелости, уж очень жгло.

— Сегодня вызывает он меня к себе. То да сё, спрашивает, а потом как выдаст, мол, есть мнение, что вы, Анатолий Сергеевич, при том, что он меня всю жизнь Толей называл… что «вы, Анатолий Сергеевич, можете возглавить идеологический отдел ЦК КПСС». Я чуть не упал от неожиданности…

— Тебя на место Суслова? — перебил друга Кауфман.

— Ну! Вот! Любуйся теперь на нового сатрапа Советского Союза.

— А ты отказаться не мог? Это же жандармская должность в сфере культуры. С тобой будет опасно разговаривать. Не боишься, что наши общие друзья отвернутся?

— Дураки отвернутся, не спорю, — сыронизировал Черняев. — Зато, какой представляется простор! Какие возможности. Если умело всё разруливать между главными потоками, то они сами всё сделают в лучшем виде. Мы с тобой страну не узнаем через несколько лет. Быстро конечно не получится, я понимаю. Да и нельзя торопиться. В спешке главная опасность. Поспешишь, подставишься и всё, песенка спета.

Дезик, я если честно, вообще пока не представляю, чем буду заниматься в ближайшее время. Продолжать крапать статьи для Пономарёва кажется уже совершенно бессмысленным и не нужным, вникать в хитросплетения кремлёвских интриг? Так у меня ещё ничего для этого нет. Только поддержка лично Ильича. Не знаю, за что хвататься.

Одно радует! Новый американский президент настолько туп, что бороться с ним идеологически просто удовольствие. Он каждым словом подставляется под огонь нашей критики. Слышал, что он про коммунизм брякнул?

— Толь, мне сейчас не до газет… И что такого, как ты выразился, он «брякнул»?

— Я отлично запомнил. Прямо хоть бери и к карикатуре Ефимова с дядей Сэмом с бомбой в руке пририсовывай.

— Так что сказал-то?

— «Коммунизм», — говорит, — «не экономическая и не политическая система, а форма массового безумия, временная аберрация, которая однажды исчезнет сама, поскольку она противоречит природе человека». Форма массового безумия! Понятно, что он Маркса не читал, но до такой степени быть безграмотным и при этом занимать пост главы самого мощного государства мира…

— Тебе же лучше! Будет с чего работу на новом месте начинать.

— Для этого более мелкие должности существуют. Одних институтов общественных наук при ЦК КПСС более десятка. Думаю, что можно будет их даже сократить. Всё равно они одну и ту же жижу разводят пожиже.

— Может тебе, Толь, для начала с чего-то простого начать? Ну, там какое-нибудь предложение выдвинуть по ИМЛ, с заделом на постепенное смягчение цензуры. — Голос Кауфмана звучал вкрадчиво и непривычно мягко. В нём внезапно появились заискивающие нотки. — Тебе, прежде всего надо команду под себя подтянуть. А старую сусловскую гвардию — в топку. На пенсию всех потихоньку.

— Ладно! Дезик, пошли водки выпьем! Как подобает русским интеллигентам. А работа, она сама как-нибудь сложится, главное, чтобы сердце выдержало. Мы же с тобой тоже уже не мальчики.

— А вообще здорово! Представь только, сколько ты можешь теперь сделать! — до Кауфмана вдруг дошло насколько высоко взлетел его старинный друг. — Это и новые театральные и литературные формы, и открытие советских авторов миру, и переводы неизвестных у нас авторов. Тебе надо будет всего лишь доказать старикам из Политбюро, что коммунистическая идеология настолько сильна, что способна конкурировать с любой другой, доказывая бесспорное превосходство.