В Петергофе, в западной галерее Монплезира, и сегодня находится картина, которую Петр будто бы заказал в Голландии только затем, чтобы всласть посмеяться над «мундкохом Яном». На этом полотне изображена романтическая сцена: женщина с любовником, а рядом трубач, подвязанный поварским передником. Современники легко узнавали в любовнике Петра, ласкающего жену своего повара под музыку играющего на трубе Фельтена. Говорят, Петр заказал эту картину, узнав, будто Фельтен в очередной раз разболтал, или «раструбил», о том, что кто-то наставил ему рога.

Несмотря на то, что Петр любил своего обер-кухмистера и доверял ему, он редко прощал проступки, «сделанные с намерением или по небрежению». Однажды, уже после смерти императора, Фельтен посетил Кунсткамеру, «где хранится изображение Петра Великого в собственном его платье со многими другими вещами, которые государь употреблял, и, увидев, между прочим, государеву трость, стоявшую в углу, сказал господину Шумахеру, своему зятю: „Эту мебель, зятюшка, можно бы и спрятать, чтобы она не всякому в глаза попадалась, может быть у многих, так же как и у меня, зачешется спина, когда они вспомнят, как она прежде у них по спине танцевала“».

Фамилия Фельтен знакома петербуржцам. Герой многочисленных легенд и преданий, обер-кухмистер Фельтен является дядей знаменитого архитектора – автора всемирно известной ограды Летнего сада, Дворцовой набережной с мостиком через Зимнюю канавку, Старого Эрмитажа, Чесменского дворца и многих других сооружений в Петербурге и его пригородах.

Есть легенда и о другом архитекторе, европейски знаменитом Жане Батисте Леблоне, авторе первого Генерального плана Петербурга с центром на Васильевском острове с уникальной сеткой каналов, о чем мы уже говорили. Леблон приехал в Петербург в 1716 году по приглашению Петра I. В 1719 году архитектор скончался. Согласно легендам, оттого, что был до смерти избит Петром Великим.

С высокой степенью вероятности можно утверждать, что само понятие «пригород» возникновением своим обязано Петербургу. Во всяком случае, аналоги этому удивительному явлению в допетровской Руси найти трудно, если вообще возможно. В самом деле, издревле существовал на Руси ГОРОД, беспорядочные постройки которого окружались рвами и обносились (ОГОРАЖИВАЛИСЬ) крепостными стенами. Далеко за ними, разбросанные в бескрайних пространствах, существовали поселения, служившие ЗАГОРОДНЫМИ резиденциями царей, князей и знати. Поселения эти чаще всего были наследственными, родовыми, принадлежали фамилии и потому назывались имениями. ПРИГОРОДОВ же как таковых не было.

Для их появления необходимо было, чтобы одна общественная формация уступила место другой. Капитализм должен был наконец начать наступление на непростительно долго задержавшийся на Руси феодализм. Петр должен был из азиатской Московии выехать в Европу, посетить сказочный Версаль, чтобы однажды впасть в случайную сентиментальность и высказать сокровенное: «Если проживу три года, буду иметь сад лучше, чем в Версале у французского короля».

Сказано это было на одной из знаменитых петровских ассамблей в Летнем саду. Утром Петр собственноручно набросал указ о том, чтобы «беглых солдат бить кнутом и ссылать в новостроящийся город Санкт-Петербург». Днем присутствовал при исполнении публичной казни. Позже самолично полустриг-полувырывал бороды несговорчивым купцам. Забивал на смерть… Перешагивал через трупы… Время было такое. Места для сентиментальности в этом времени не было. И все-таки: «… буду иметь сад лучше, чем в Версале у французского короля».

Что это? Царственная прихоть? Юношеский максимализм – застарелая болезнь, от которой Петру так и не удалось излечиться? Азарт игрока (лучше, чем у французского короля)? Или же, наконец, отчаянная, неосознанная попытка примириться с собственной совестью?

Так или иначе, началась эпоха пригородного строительства.

Петергоф в Походном журнале Петра I упоминается уже в сентябре 1705 года. По преданию, своим появлением он обязан супруге Петра Екатерине Алексеевне. Петр, озабоченный строительством Кронштадтской крепости, которая должна была защищать возводимый Петербург от вторжения неприятеля с моря, часто посещал остров Котлин. И так как поездки совершались морем, что представляло, особенно в бурную осеннюю непогоду, постоянную опасность, то Екатерина будто бы уговорила Петра построить на берегу напротив острова заезжий дом или путевой дворец, где можно было бы переждать ненастье. Такие «попутные светлицы» якобы стояли на берегу Фабричного канала, напротив Знаменской церкви, разрушенной во время последней войны. По преданию, Петр Великий, бывая впоследствии в Петергофе, посещал эту церковь и даже пел на клиросе. Место для возведения «попутных светлиц» на возвышенности между старинными чухонскими деревушками Похиоки и Кусоя Петр, говорят, выбрал лично. Если верить преданиям, здесь же им была устроена и «алмазная мельница», которая вскоре сгорела. Вероятно, вместе с мельницей сгорела и первая деревянная Знаменская церковь, отстроенная заново уже при императрице Елизавете Петровне.

Годом основания Петергофа принято считать 1714-й, когда на берегу залива царь заложил так называемые Малые палаты, или Монплезир, хотя задолго до этого в одном из документов того времени появилось сообщение, что «26 мая 1710 года царское величество изволило рассматривать место сада и плотины грота и фонтанов Петергофскому строению». Речь шла о будущем Петергофе, парадной загородной резиденции, которую начали возводить восточнее всех первоначальных «попутных светлиц».

До окончания Северной войны оставалось еще целых десять лет, но Россия так прочно врастала в топкие балтийские берега, что могла себе позволить политическую демонстрацию. В самом деле, если строительство Петербурга и Кронштадта в значительной степени определялось условиями военного времени, соображениями тактического и стратегического характера, то чем, как не яркой и убедительной декларацией воинской мощи, экономического могущества и политической зрелости можно объяснить появление в разгар войны загородной резиденции с веселыми и дерзкими затеями, радостными забавами и праздничными водяными шутихами.

Петр сам принимал участие в планировке и строительстве Петергофа. Еще в первые годы XIX века местные жители знавали столетнего старика, чухонца из деревни Ольховка, что вблизи Ропши, который не раз видел царя, неоднократно бывал с ним на работах по строительству водовода для фонтанов Верхнего сада и Нижнего парка Петергофа. Он носил за Петром межевые шесты, когда тот, нередко по колено в болоте, «вымерял землю для своего Петергофа». Старый чухонец хранил как святыню один из серебряных рублей, пожалованных ему государем за работу. Правда, как утверждает Пыляев, Таицкий водовод, о котором, скорее всего, речь идет в предыдущей легенде, проведен на средства Демидова, владевшего в то время мызой Тайцы. Но Пыляев же и опровергает эту легенду, указывая, что в дворцовых документах обозначены расходы на проведение водовода.

В кабинете императора в Большом Петергофском дворце стены сверху донизу отделаны резным дубом. Существует предание, что некоторые части дубовой обшивки император вырезал сам.

Центром всей композиции Большого каскада Петергофа является скульптурная группа «Самсон, раздирающий пасть льва», хотя она установлена едва ли не позже всех скульптур каскада – в честь 25-летия Полтавской битвы. В то же время сохранилась легенда, что Самсон был сооружен в 1725 году повелением Екатерины I. Именно она будто бы задумала увековечить Полтавскую победу в виде аллегорических фигур – Самсона и льва: Самсон символизировал Россию, а лев – побежденную Швецию. По другим преданиям, Самсон установлен еще при Петре I, в 1715 году, в память Гангутского морского сражения.

К концу XVIII века большинство первоначальных, выполненных из свинца скульптур Большого каскада из-за недолговечности материала пришло в негодность. В 1799 году их решили заменить бронзовыми. К изготовлению скульптур были привлечены лучшие скульпторы того времени, в том числе Ф. Ф. Щедрин и И. П. Прокофьев. Первый из них выполнил скульптуру «Нева», второй – «Волхов». Установленные по обе стороны Большого каскада, они тут же породили замысловатую легенду, кочующую с тех пор по литературным источникам. Будто бы скульптурная группа первоначально была выполнена одним автором, представляла собой единую композицию, но затем «была расчленена на две отдельные фигуры».