В 1841 году перестраивается знаменитый Аничков мост, до того представлявший собой знакомую нам композицию с четырьмя романтическими башнями наподобие Чернышева или Старо-Калинкина мостов. По одним источникам, каменные башни закрывали собой вид на перестроенное Андреяном Захаровым Адмиралтейство и потому якобы не устраивали петербуржцев; по другим – мост был узок, а громоздкие башни мешали все возраставшему движению конных экипажей по Невскому проспекту. Так или иначе, судьба поэтических башен, задача которых сводилась к тому, чтобы укрывать подъемные механизмы разводного пролета, была решена.
По предложению Петра Карловича Клодта – замечательного петербургского скульптора-анималиста на западных устоях моста установили две конные группы, изготовленные им первоначально для пристани у Академии художеств. Чуть позже, на восточных устоях, Клодт поставил две гипсовые, тонированные под бронзу копии бронзовых групп. Через год их собирались заменить бронзовыми. Однако когда копии были отлиты и уже готовы к установке, их, по указанию Николая I, отправили за границу, в подарок прусскому королю. Клодт выполнил новые отливки, но и их вывозят за границу, на этот раз – в подарок неаполитанскому королю.
К этому времени Клодт отказался от идеи установки на восточных устоях копий и решил создать две новые оригинальные композиции, развивающие сюжет «Покорение коня человеком» или, в более широком смысле, – прославление человека, покорившего природу. В 1850 году эта грандиозная идея была полностью воплощена в бронзе. Еще в 1841 году газета «Северная пчела» писала: «Новый Аничков мост приводит в восхищение всех жителей. Толпами собираются они любоваться удивительной пропорцией всех частей моста с лошадьми – смело скажем, единственными в мире».
Остался доволен и Николай I. Он не отличался изысканностью выражений и во время церемонии по случаю открытия моста, согласно преданию, будто бы громогласно заявил с казарменной непосредственностью, хлопнув скульптора по плечу: «Ну, Клодт, ты лошадей делаешь лучше, чем жеребец!»
Если верить старинному преданию, то, работая над конными группами Аничкова моста, Клодт решил отомстить одному из своих высокородных врагов. Он изобразил лицо этого недруга под хвостом одного из вздыбленных коней. Говорят, узкий круг лиц среди современников скульптора легко узнавал отлитый в бронзе образ несчастного. Правда, другие были убеждены, что между ног одного из коней скульптор вылепил лицо императора Наполеона, а третьи вообще утверждали, что одно из бронзовых ядер коня исписано будто бы непристойностями.
Клодт был непревзойденным мастером своего дела. В скульптурном убранстве Петербурга – ни много, ни мало двадцать семь изображений коней только в круглой скульптуре. И одиннадцать из них изваяны Клодтом. Шесть украшают триумфальные Нарвские ворота, один – в композиции памятника Николаю I на Исаакиевской площади и четыре – на устоях Аничкова моста. С последними городской фольклор связывает смерть замечательного скульптора. Будто бы однажды, услышав от «доброжелателей», что у двух из четырех коней отсутствуют языки, скульптор так расстроился, что замкнулся, начал избегать друзей и знакомых, в конце концов заболел и вскоре умер.
Существует в Петербурге и другая легенда. Будто бы два клодтовских коня подкованы, а два других – нет. Будто бы не подкованы те, что смотрят в сторону Смольного собора, а те, что направляются к Конногвардейскому манежу, уже подкованы. В то время в районе Смольного находились известные в Петербурге кузни, в которых подковывали объезженных лошадей.
Со смертью – любимым сюжетом городского фольклора – связана и другая легенда, в свое время широко известная среди гвардейской молодежи столицы. Как-то раз, рассказывает она, молодой офицер Семеновского полка Иоганн Рейсиг, находясь в дворцовой охране, случайно заснул на посту. Проходивший мимо Николай I невольно разбудил незадачливого гвардейца. Мгновенно очнувшись и увидев склонившегося над ним императора, офицер тут же умер от разрыва сердца. Действительные обстоятельства кончины тридцатилетнего майора лейб-гвардии Семеновского полка Карла Иоганна Христиана Рейсига, последовавшей в 1837 году, нам неизвестны. Но в 1840 году над его могилой на Волковском лютеранском кладбище устанавливается одно из интереснейших надгробий XIX века. Оно представляет собой статую юноши в форме офицера Семеновского полка, спящего на крышке саркофага. Памятник выполнен по модели скульптора А. И. Штрейхенберга на Александровском чугунолитейном заводе. В 1930-х годах, при организации Музея городской скульптуры, надгробие было перенесено на Лазаревское кладбище Александро-Невской лавры, где и украсило собой блестящее собрание мемориальных сооружений старого Петербурга.
Другим расхожим сюжетом петербургского городского фольклора является коварное обольщение жен и следующая за тем изощренная месть оскорбленного супруга обидчику. Многие легенды рассказывают о том, как месть эта увековечивалась в монументальной скульптуре. Мы уже встречались с такой наивной формой утверждения справедливости в фольклоре. Первая легенда по поводу так своеобразно осуществленной мести появилась, кажется, в связи с открытием памятника М. Б. Барклаю-де-Толли перед Казанским собором. Согласно этой легенде, Барклай-де-Толли, придя однажды в мастерскую скульптора Б. И. Орловского, когда тот работал над памятником, соблазнил жену ваятеля. А месть Орловского состояла в том, что, используя некоторые детали одежды полководца и его жезл, он создал иллюзию определенной части тела, выраженной до неприличия ярко. Правда, это обнаруживалось не сразу. Для этого нужен был определенный ракурс. Но говорили, что именно в этом и состояла необыкновенная тонкость мести – знать должны были только посвященные. Легендой не принималось в расчет, что Барклай-де-Толли скончался в 1818 году, в то время как Орловский начал работать над памятником ему только в 1832-м. Памятник был установлен одновременно с памятником М. И. Кутузову в 1837 году – в 25-летнюю годовщину победы над Наполеоном.
Мы уже упоминали имя замечательного скульптора первой половины XIX века Василия Ивановича Демут-Малиновского, когда говорили о колеснице Славы над Аркой Главного штаба. В 1827 году на углу Московского тракта и Обводного канала у нового здания Скотопригонного двора по модели этого скульптора были отлиты и установлены две монументальные бронзовые фигуры быков. Они поражали современников естественной мощью и производили впечатление двух живых гигантов, в ужасе выбегающих из ворот скотобойни. Рассказывают, что однажды скульптору приснилось, будто изваянные им могучие животные пришли к нему, своему создателю. Долгое время он спрашивал у всех, что означает этот странный сон, но никто его объяснить в то время не мог.
В 1936 году в Ленинграде, на окраине города, за Средней Рогаткой был построен новый современный мясокомбинат. Быки был перевезены туда и установлены на постаменты у входа на предприятие. Когда в 1941 году фронт подошел к стенам города, их буквально под огнем с помощью трактора перевезли в Александро-Невскую лавру. Здесь, у ворот Некрополя они и простояли всю войну, не подозревая, что «пришли», как это и было предсказано легендой, к скульптору, могила которого находилась в нескольких метрах от них.
Демут-Малиновский был учеником одного из крупнейших представителей классицизма, скульптора Михаила Ивановича Козловского. Когда Козловский в 1802 году умер, то ученик создал своему учителю мемориальный памятник. Козловский был похоронен на Смоленском кладбище на Васильевском острове (ныне его могила – в Некрополе Александро-Невской лавры). В Академии художеств бытует легенда, что по ночам, во время наводнений, призрак скульптора приходит к Академии и стучит в дверь, прося отворить ему. И трудно разобрать – грохот ли это ветра, шум ли воды, голос ли человеческий: «Я стучу, я – скульптор Козловский, со Смоленского кладбища, весь в могиле измок и обледенел… Отворяй».
Демут-Малиновский принимал участие в оформлении Шапели – готической капеллы, построенной в 1828 году архитектором А. А. Менеласом в Царском Селе. Скульптор изваял для Шапели фигуры ангелов. А у южной стены часовни стояла статуя Христа работы скульптора И. Г. Даннекера. О ней сохранилась следующая легенда. Будто бы скульптор увидел ее однажды во сне и с того времени «день и ночь этот образ занимал его до такой степени, что он начал думать, что его побуждает к работе сверхъестественная сила». Через много лет ему, наконец, удалось изваять, как ему казалось, образ Христа. Однако сомнения не покидали скульптора. Когда статуя была еще в модели, он привел в мастерскую семилетнего ребенка и, согласно преданию, спросил его: «Что это за статуя?» – «Спаситель», – ответил ребенок, и ваятель в восторге обнял мальчика. Значит, он правильно понял образ, явившийся ему во сне, если даже дети его понимают.
