Мануэла пришла в ужас. Эзру только что арестовали, и весьма вероятно, фамильяры Инквизиции. Но с чего вдруг Святая Инквизиция решила вмешаться? Или посланец Торквемады решил действовать по своему усмотрению? Но это просто немыслимо!

Самуэля схватили за руки и поволокли по улочкам.

Мануэла решила, что ей не остается ничего другого, как проследовать за ними в надежде повстречать Саррага или Варгаса.

Толпа рассосалась. За кавалькадой следовала одна лишь Мануэла. Улочки местами были такими узкими, что туда даже не проникали солнечные лучи. Мостовую, ведшую бог знает куда, пересекали лестницы. Они двигались мимо домов из серого камня, под испуганными или осуждающими взглядами обитателей. Появилась площадь. И дворец. Процессия его миновала. Проходя мимо массивных дубовых ворот, Мануэла мельком увидела вырезанную над ними надпись: «Здесь Гольфины ожидают Божьего суда». Преследуемая ею четверка свернула за угол. Там возвышалось огромное здание, подавляя своими размерами все окружающее. У решетки стояла стража, а за воротами виднелся маленький пустой дворик. Военные остановились, и Мануэла увидела, как один из них достал из кармана колпак. Эзра отшатнулся. Но колпак все равно напялили ему на голову и натянули до самой шеи. Если прежде у Мануэлы и имелись какие-то сомнения, это действие поставило окончательную точку: Эзру собирались посадить в тюрьму. Закрыв лицо раввина от посторонних глаз, стражники следовали одному из самый строгих правил Инквизиции: анонимность обвиняемого должна строго соблюдаться. Причем отнюдь не из гуманных соображений, а потому что нельзя было допустить, чтобы другие заключенные могли опознать вновь прибывшего, и наоборот. Секретность во всем — основное правило Святой Инквизиции.

Решетка отодвинулась, и фигура раввина исчезла за ней, растворившись во тьме.

Да что происходит?! Неужели Эзра, находясь в церкви, совершил какое-то святотатство? Нет. Только не он. Мануэле часто доводилось слышать, что обращенные евреи неподобающе ведут себя в церквах. Например, Хуан дель Рио, проповедовавший иудаизм у алтаря, или тот иеронимит, использовавший исповедальню в тех же целях. Или тот приор, Гарсия Сапата, во время мессы вместо Священного Писания произносивший богохульные слова. Но Самуэль Эзра на подобное не способен. В этом Мануэла была совершенно уверена.

Ее плеча коснулась чья-то рука.

— Донья Виверо…

Обернувшись, она узнала человека с птичьим лицом. Фамильяр прижал палец к губам и жестом пригласил ее следовать за ним. Свернув в первую же попавшуюся улочку, он скользнул в затененный уголок.

— Идите сюда, — прошептал он. — Не стойте на виду, нас могут заметить.

— Вы в курсе? — спросила Мануэла. — Раввина только что…

— Да, знаю. Мы все видели. Но мы тут ни при чем. Это инициатива властей округа Касерес.

— Но это невероятно! Арест средь бела дня? По какому обвинению?

— Я знаю не больше вашего. И также понятия не имею, заведено ли дело. Вам ведь наверняка известно, что мы очень тщательно готовим материалы следствия и никогда никого не арестовываем наобум. Всякому задержанию предшествует тщательное предварительное расследование. Иначе во что бы превратилось правосудие?

Гарсия Мендоса излагал как могильщик при виде заполненного могильного рва.

— Как бы то ни было, мы скоро все узнаем. У меня есть подписанная лично Великим Инквизитором бумага, которая позволит мне получить доступ к материалам дела. А пока разыщите ваших друзей. Я постараюсь держать вас в курсе дела.

— Не знаю, как вы собираетесь решать эту проблему, но учтите следующее: если хоть один из этих троих выпадет, весь план фра Торквемады полетит в тартарары.

Гарсия нервно закусил губу. В тоне женщины слышалось куда больше, чем простое предостережение. Речь шла о его, Гарсии, будущем в Святой Инквизиции. Однако он ограничился лишь словами:

— Расходимся. Здесь слишком опасно.

Увидев, как Мануэла выходит на площадь, Сарраг с Варгасом устремились к ней.

— Куда вы запропастились? — сердито вопросил монах. Не успела она ответить, как он сообщил:

— Эзру схватила Инквизиция!

Сказано это было резким тоном, и Мануэла явственно расслышала подозрительные нотки.

— Я в курсе. Они недавно пришли за ним.

— В церковь?! Они посмели?

— Нет. Один из них сходил за ним. Думаю, он назвал какой-то достаточно веский предлог, чтобы Эзра спокойно вышел вместе с ним. А потом они связали ему руки и уволокли в тюрьму.

— Но почему? — спросил Сарраг. — Он что, сказал или сделал что-то некорректное?

— Мне такая мысль тоже приходила в голову. Но неужели вы серьезно думаете, что Эзра способен на такую глупость?

Араб скорчил мину, подразумевавшую «а кто его знает?». Варгас пристально смотрел на молодую женщину.

— Сеньора, — медленно проговорил он, — вы точно не имеете к этому отношения?

— Вы подозреваете меня в том, что это я виновата в аресте Эзры?

— Ничего я не подозреваю, а просто задаюсь вопросом, вот и все!

— Задаетесь вопросом, фра Варгас? — Резкость тона задела ее за живое. — А почему, смею спросить? Что дает вам право думать, будто я способна на подобное?

— Ваше внезапное появление, множество вопросов, оставшихся без ответа. Правду знаете только вы, сеньора.

И тут Мануэла взорвалась:

— Не знаю, что у вас на душе, фра Рафаэль, но то, что там находится, должно быть, весьма горькое! С самого первого мгновения нашей с вами встречи вы стараетесь запятнать то, чем я являюсь! Нет, — она выбросила вперед руку, словно отодвигая нечто невидимое, — я не имею в виду то, что вынуждает нас держаться вместе. То, что вы стараетесь запачкать, — это моя женская сущность. Именно тот факт, что я женщина, выводит вас из себя, фра Варгас!

Он разразился смехом, и было непонятно, проявление ли это искреннего веселья или способ защиты.

Но Мануэла, не желая давать ему спуску, продолжала наступать:

— Это ваши прошлые страдания сделали вас таким недоверчивым по отношению к женщинам? Одна из них так сильно ранила ваше сердце и отравила ваши воспоминания?

Она попала в яблочко. От лица Рафаэля отхлынула кровь, и появилось выражение такого невыносимого страдания, что Мануэла тут же пожалела о своих словах.

Ничего не ответив, он молча отступил.

Сарраг решил положить конец их стычке.

— Человеку грозит смертельная опасность, — серьезно проговорил он. — А без него нашему путешествию конец.

— Бог не допустит, чтобы мы потерпели поражение! — Варгас, овладев собой, высказался с неожиданным жаром.

— Иншалла, — буркнул Сарраг. — Но что нам делать? Взять штурмом тюрьму? Пойти и попросить за Эзру? Но кого? Вам не хуже меня известно, что, как только человек попадает в застенки Инквизиции, занавес падает, и у него больше нет никакой связи с внешним миром. — И обреченно добавил: — Раввину придется подчиниться.

— Что вы хотите сказать? — вопросила Мануэла.

— Нужно, чтобы он передал нам недостающие Чертоги. Если он откажется, то это будет оскорблением памяти Абена Баруэля.

— Предположим, он согласится — в чем лично я сильно сомневаюсь, — и как мы их заберем? — заметил монах. — Вы же сами только что сказали: попав в застенок, обвиняемый оказывается в полной изоляции.

— Понятия не имею. Придется отыскать способ.

— Быть может, завтра утром я смогла бы выдать себя за дочь Эзры, и кто знает… — рискнула высказаться Мануэла.

— Даже не думайте, — отрезал Варгас. — Это все равно что пытаться руками срыть гору.

Шейх плюхнулся у фонтана.

— Какая потеря! Теперь мы никогда не узнаем… Тысячи лет человек ищет доказательство, неопровержимое свидетельство…

— Замолчите! — оборвал его Варгас.

Сарраг уставился на него, шокированный резкостью монаха.

— Да что это с вами? Я…

— Замолчите, я сказал! Сейчас не время и не место выкладывать душу! Невесть кто может нас услышать!

Мануэла шагнула к ним. На ее виске билась жилка.

— Этот самый «невесть кто» — это я, шейх Сарраг. Вам действительно лучше замолчать. Иначе я могу приказать вас арестовать, как приказала арестовать Самуэля Эзру.