Как только араб с Эзрой ушли, к Мануэле подошел Варгас. Она невольно отшатнулась.

— Не настаивайте, прошу вас…

— Посмотрите на меня. — Он взял ее за подбородок. — Я скажу вам, что действительно думаю. Я знаю, что вас связывает некая клятва. Но знаю также, что это не данное Абену Баруэлю слово.

Мануэла попыталась собрать остатки сил:

— Прошу вас…

— Я вам не враг. Все это время я колебался, верить или не верить вашему рассказу, но так и не смог принять решение. Вы действительно знали Абена Баруэля? Или вся эта история — какая-то таинственная махинация, истоки которой известны только вам? Я вам как-то сказал, что не могу вас понять. И сегодня эти мои слова подтвердились, как никогда, с той лишь разницей, что теперь я уверен: вы храните какой-то секрет. Довольно тяжелую тайну, содержание которой мне недоступно.

Мануэла решила хранить стоическое молчание. Единственную оставшуюся у нее защиту, если она не хочет окончательно провалиться.

— На протяжении всего путешествия вы себя довольно странно вели. Первое, что меня заинтриговало: неожиданное освобождение раввина. Представьте себе, что я справлялся. Сходил в тюрьму Инквизиции, и меня там заверили, что никакая женщина к ним не приходила и Эзрой не интересовалась. И уж совершенно точно никто не выдавал себя за его сестру.

Она открыла рот, чтобы попытаться возразить, но он лишил ее этой возможности.

— И, наконец, несколько дней назад вы проявили прямо-таки удивительные познания о происхождении Торквемады… Винцелар. И в этом случае ваше объяснение показалось мне сомнительным.

Он замолчал. Мануэла подумала, что он хочет еще сильней ее утопить, но ошиблась. Он хотел ей помочь.

— Вы выторговали три дня на размышление. Я не хочу знать причину. В чем бы она ни заключалась, подумайте о словах Эзры, когда он напомнил вам о том, что нам пришлось вынести. Если вы и вправду владеете сведениями, которые могут вывести нас из тупика, то умоляю вас, Мануэла, протяните нам руку.

— А… если я откажусь?..

— Какого ответа вы ждете? Что мы будем вас пытать? Подвергнем «испанской мечте» или sueno italiano, как в застенках Инквизиции? Вы ведь так не думаете, верно? Ни Сарраг, ни Эзра, и уж тем более я не станем вас мучить. Это я вам гарантирую.

— У вас столько сомнений на мой счет, и все же вы решили поведать мне о Скрижали? Почему?

— Потому что довериться, снять все защиты, отдаться кому-то на милость — единственный истинный способ сказать, что любишь.

— Три дня, — пролепетала она, подавив всхлип.

Он смотрел на нее с такой нежностью, что ей хотелось лишь прижаться к нему и все ему выложить как на духу.

— Пойдемте, — проговорил он. — Вернемся на постоялый двор.

Мануэла поднялась со скамьи, и тут ее что-то насторожило. Варгас смотрел куда-то в другой конец площади.

Там, небрежно рассевшись на ступеньках у церкви, за ними наблюдал Мендоса, человек с птичьим лицом. Как давно он там?

— Я уже видел этого человека, — глухо произнес Варгас.

— Пошли отсюда.

Но он словно не слышал.

— Где же он мне попадался? Когда?

— Пойдемте, прошу вас.

Он неохотно подчинился, не спуская с Мендосы глаз.

А тот — по крайней мере внешне — наблюдал за группой кавалеристов, несшихся во весь опор по дороге у крепостной стены.

Сердце Мануэлы бешено колотилось. Присутствие агента Торквемады ее немного успокоило. Теперь ей хотя бы не придется долго ждать ответа королевы. А потом… Она знает, что ей делать потом. Она уедет. Вернется в Толедо и попытается пережить все это.

Погрузившись в свои мысли, она не заметила, что францисканец остановился.

— Вспомнил! В Саламанке! В тот день, когда был процесс Колона!

— Не припоминаю…

— Ну как же! Вы еще мне тогда объяснили, что он спрашивал дорогу.

— Пойдемте! — взмолилась она. Лицо монаха вдруг окаменело.

— Ждите здесь, — приказал он. — Я хочу удостовериться.

— Но это глупо! Что вы хотите сделать?

— Спросить у него.

— О чем?

— Нас уже один раз преследовали, и вы знаете, во что это нам обошлось. Этот тип в Теруэле не случайно.

Она хотела схватить его и удержать, но Варгас уже направился к Мендосе.

— Эй! Сеньор!

Фамильяр Торквемады встал и широким шагом пошел прочь.

— Стойте! — закричал францисканец.

Мендоса ускорил шаг. Он почти бежал. Варгас наверняка устремился бы за ним, не схвати его Мануэла за руку.

— Нет! Не делайте этого!

— Вы знаете этого человека! — В его голосе звенели досада и гнев.

Мануэла поникла. Всякая попытка отрицать была бы тщетной.

— Пойдемте, — выдохнула она.

— Не раньше, чем вы мне объясните!

— Рафаэль… — Едва произнеся его имя, она осознала, что сделала это впервые. — Разве не вы буквально только что сказали, что не хотите меня мучить? Умоляю вас, не пытайтесь узнать большего…

— Хорошо. Но ответьте хотя бы на один вопрос. Один-единственный. Нам грозит опасность?

— Не думаю. Во всяком случае, не сейчас.

— Не сейчас… Что означает…

Мануэла прижала ладонь к губам францисканца.

— Три дня…

Он замер, растерянно глядя на нее.

— Я опасаюсь худшего… — Рафаэль уставился прямо в глаза молодой женщины. — И если, паче чаяния, мои предчувствия окажутся верными… То храни вас тогда Бог.

Благодаря тени от часовни, падавшей на травяной газон, в проходе царила приятная прохлада, создавая подходящую атмосферу для размышлений. Под мрачными сводами аркады Эрнандо де Талавера, стоя перед своим другом Франсиско Хименесом де Сиснеросом, сложил руки, как в молитве.

— Я уже и не знаю, — тихо проговорил он. — Действовать или пустить на самотек?

— Выбор за вами, фра Талавера. На что вы надеялись, проделав весь этот путь из Толедо до Алькарии? Неужели вы действительно думали, что я смогу решить вашу дилемму?

— Не решить дилемму, а ответить на вопрос: имеем ли мы право противиться помыслам Господним?

Сиснерос машинально одернул рясу из грубой шерсти и поправил конопляную веревку на поясе.

— Противиться Господним помыслам? Это еще нужно суметь…

— И, тем не менее, именно это и попытается сделать наш брат Торквемада, если вдруг содержание сапфировой Скрижали опрокинет фундамент нашей веры.

Францисканец еле уловимо улыбнулся:

— А вы, брат Талавера, разве не уподобляетесь Торквемаде, пытаясь ему помешать? Кто из вас ошибается? Кто из вас прав? Вы считали и по-прежнему считаете, что нельзя крестить евреев толпами, полагая, что добровольное, а не насильственное крещение будет более фундаментальным и искренним. Это ваше право. Как и я позволил себе публично сжечь на площади четыре тысячи арабских книг, посчитав, что это один из способов избавить землю Испании от влияния ислама. — И решительно отрезал: — Лучше ошибиться, чем колебаться, если, конечно, это добросовестная ошибка.

Талавера открыл было рот, собираясь возразить этому довольно странному афоризму… и промолчал. Ему был отлично знаком тяжелый характер францисканца, но он бесконечно уважал Сиснероса. Жесткость высказывания отражала личность Сиснероса, человека бескомпромиссного, лишенного гордыни, но до мозга костей преданного Богу и истине. Сиснерос родился пятьдесят один год назад в семье идальго из Торрелагуны, вассалов семейства Мендоса. Он изучал право в Саламанке, затем отправился в Рим, причем никто не знал ни зачем он туда поехал, ни с кем он там встречался.

Талавера с ним познакомился по его возвращении из Рима, и между ними возникла братская привязанность. В ту бытность Сиснерос собирался сделать церковную карьеру, и в доказательство тому он сумел занять высокий пост в протоиерейском приходе Уседы вопреки сопротивлению не любившего его кардинала Карильо. Чуть позже он был назначен главным викарием епархии Сигуэнцы. И все вело к тому, что этот человек поднимется очень высоко, вплоть до того августовского дня 1484 года, когда он вдруг удалился во францисканский монастырь, сюда, в обитель Де-Ла-Сальседа. Для тех, кто знал устав этого монастыря, решение Сиснероса вызвало восхищение. Пост, бедность, отшельничество — вот основные принципы этого места, основанные на правилах святого Франциска.