— Вот видите, я была права! — радостно воскликнула Мануэла.

— Нам не остается ничего другого, как это признать, — слегка поклонился Сарраг. И добавил, обращаясь к Эзре: — Наконец-то, упоминая этого человека, Баруэль безусловно признает, что евреи истязали евреев.

Раввин цинично усмехнулся:

— Дорогой мой, вы наконец-то проснулись! Выгода и власть для человека — все равно что солнечные лучи для гелиотропа! А мусульмане, которые в данный момент рвут друг друга на части в Гранаде? И измена Боабдила, о котором ходят слухи, что он готов сдаться без боя? И у вас тоже есть свой Санта-Мария вкупе с Иудой, не так ли? — с полуулыбкой обратился он к Варгасу.

— Да. Хотя иногда я задаюсь вопросом, не любовь ли привела этого ученика к гибели. Ведь для того, чтобы предсказание Христа сбылось, должен же кто-то был сыграть роль предателя? Нет измены — нет смерти, нет страстей и нет воскресения. А что говорит Иисус Иуде на Вечере Господней? «Что делаешь, делай скорее!» Этот приказ можно толковать по-разному, потому что едва Искариот вышел, как Господь добавил: «Ныне прославится Сын Человеческий». Представьте, что именно неимоверная любовь ко Христу, безумная любовь, чрезмерная, подвигла Иуду влезть в шкуру того мерзкого персонажа, которым он стал, которого проклинают многие поколения и будут проклинать до скончания времен. Если он действовал по прямому наущению Христа, который так положил ему послужить Высшей Цели?

— Потрясающая теория, — улыбнулся Эзра. — Она подразумевает, что этот человек обладал просто невероятным смирением и готовностью к самопожертвованию.

Монах не ответил. Во время своего монолога он не сводил глаз с Мануэлы, да и сейчас никак не мог их оторвать. Сарраг поднялся и, стряхивая пыль с джуббы, заявил:

— Бургос… До него отсюда шесть дней пути. Нам предстоит довольно долгое путешествие.

Казалось, ни Мануэла, ни Рафаэль его не слышали.

На следующее утро, когда они отправились в путь, жара стояла просто невыносимая. Они галопом миновали Пуэнте-Романо, пересекли Тормес и понеслись на север, оставив позади стены Саламанки. Никто из них и не догадывался, какое зрелище поджидает их буквально в одном лье от города. Выехав на дорогу к Вальядолиду, они увидели на обочине два тела, лежавшие раскинув руки, изуродованные и истерзанные. Сулейман Абу Талеб с сообщником.

Сарраг первым спрыгнул на землю и кинулся к слуге. Тот неподвижно лежал, глядя в небо широко раскрытыми глазами, в которых навсегда застыл ужас.

— Во имя Пророка! Кто мог сотворить такое?! Кто?! Почему?!

Варгас внимательно изучал трупы.

— Чудовищно! Такое впечатление, что убийцы с каким-то гнусным удовольствием пытали этих несчастных, прежде чем прикончить. Посмотрите на раздробленные кисти и щиколотки. Как по-вашему, Святая Германдада способна на такое?

— Нет, — решительно отрезал Варгас. — Члены Германдады вершат правосудие, но никогда не пытают.

— Тогда кто? И по какой причине?

— Не знаю.

— Мактуб, — вздохнул стоявший на коленях возле тела молодого человека шейх. — Я сохранил ему жизнь, но было предопределено, что смерть его настигнет.

Мануэла осталась в седле. Бледная, как снежная статуя, она, стиснув зубы, смотрела на жуткую сцену. Молодая женщина была согласна с Варгасом: Святая Германдада тут ни при чем. Это мог сделать только человек с птичьей головой. Не питая особых иллюзий, она огляделась. Сейчас Мендоса со товарищи наверняка уже где-то залегли. Она представляла, как он радуется, зарывшись в свою нору. В ней всколыхнулась ненависть. И Мануэла мысленно поклялась: если Торквемада не снимет шкуру со своего агента за подобное, она сделает это сама.

В последующие дни царило сущее пекло, и они были вынуждены часто останавливаться, чтобы не получить солнечный удар. Но как только снова трогались в путь, горячий ветер опять бил в лицо.

«Дыхание дьявола», — назвал это Сарраг. И объяснил: однажды, на заре времен, Ад пожаловался Всевышнему, сказав: «Господи, сделай что-нибудь, я сам себя пожираю!» И тогда Господь разрешил ему дыхнуть дважды: один раз зимой, другой — летом. Именно в это время на нас обрушивается самый сильный холод и самая сильная жара.

Мануэла не смела глядеть Рафаэлю Варгасу в глаза. Вечером, когда разбивали лагерь, она предпочитала держаться в сторонке. Одна лишь мысль оказаться с ним рядом вызывала у нее приступ паники. Когда он к ней обращался, она старалась свести разговор к праздной болтовне. С тех пор как они покинули Саламанку, молодая женщина чувствовала себя в роли подсадной утки все хуже. Что с ней происходит? Неужели чувства, что она питает к Варгасу, поколебали ее изначальную решимость? Да, никаких сомнений.

Все эти годы Мануэла отказывалась подпускать к себе мужчин не столько из-за излишней скромности, сколько из стремления к независимости. Сама мысль, что ее сердце может оказаться в зависимости от мужчины, каким бы чудесным он ни был, казалась ей невыносимой. Но что сильнее всего выводило ее из равновесия — в чем она едва осмеливалась признаться самой себе, — это непреодолимое, жгучее желание, которое вызывал у нее Варгас. Когда он двигался, разговаривал, движения его рук и губ, взгляды, которые он бросал на нее, — все будоражило ее чувства. А когда она засыпала, то видения обнаженных, бесстыдно сплетенных тел тревожили ее сон.

Все это напоминало ей чувство, которое она испытала однажды, давным-давно. Ей было лет шестнадцать. Один из друзей отца, мужчина лет сорока, просто очаровал ее. И она, воспитанная в понятии, что томление плоти — грех, мечтала о том, чтобы нарушить эти запреты. Ночи напролет она предавалась фантазиям, испытывая непонятные и очень яркие ощущения, источником которых было ее собственное тело. Позже она поняла, что это не мужчина ее очаровал, а таинство любви. Сейчас ощущения были те же, только куда сильней.

Она разум потеряла. Рафаэль Варгас — священник. Он принадлежит Богу. Да еще эта миссия, которую ему доверили. Нужно держаться. Ей следует думать только о долге. Ни о чем другом.

На седьмой день путешествия, после полудня, на горизонте показались крепостные стены Бургоса. Столица объединенных королевств Кастилии и Леона сверкала под июньским солнцем, как диадема.

Когда до городских стен оставалось не больше двух лье, Эзра с Саррагом потребовали остановиться. Они окончательно выдохлись.

— Если в намерения Баруэля входило нас уморить, — вздохнул раввин, тяжело опускаясь на землю под оливой, — то ему это почти удалось.

— Не волнуйтесь, — пропыхтел шейх, — вы отойдете в мир иной не один. Я составлю вам компанию.

— Какой нынче день?

— Пятница, — ответил Варгас.

— Нет! Не говорите ничего, ребе! Из-за вас мы потеряли уйму драгоценного времени! С самого нашего отъезда из Гранады каждую пятницу, на закате, будь то дождь или ветер, вы заставляли нас останавливаться и торчать на месте до следующего вечера. Поверьте, если вы пропустите один шаббат, то я уверен — с учетом обстоятельств, — что Создатель на вас не обидится ни в этом мире, ни в мире ином.

— Дорогой мой, запомните раз и навсегда, что только смертельно опасная ситуация может послужить причиной для несоблюдения шаббата. Но что куда хуже и серьезней — настало время молитвы, а я полностью лишился сил. Стыдно сказать, но я совершенно не способен выполнить мой долг перед Всесильным.

— И Шайтан пернул… — расхохотался Сарраг. У его компаньонов отвисла челюсть.

— Что вы только что сказали? — переспросил монах.

— И Шайтан пернул, — невозмутимо повторил шейх. — Мухаммед, когда говорил об упрямом нежелании дьявола подчиниться воле Аллаха, обычно отпускал такой комментарий: «Когда вас призывают к молитве, Шайтан поворачивается спиной и пускает ветры, чтобы не слышать этого призыва». — И подытожил: — Поэтому я и сказал: и Шайтан пернул…