Отец умер, когда мне исполнилось двадцать пять лет.

Как раз в этот период я начал интересоваться каббалой. Из этого интереса и зародились наша встреча и наша дружба. Если я никогда не считал нужным рассказывать тебе о Скрижали, то лишь по одной простой причине: у меня это вылетело из головы. Да и времена тогда были трудные.

Вспомни, это был 1445 год. Реконкиста в самом разгаре. Арабские королевства рушились одно за другим.

Шли годы. Я женился. А несколькими месяцами позже — ты тоже.

Наступило фатальное 1 ноября 1478 года. Булла Папы Сикста IV, пресловутая «Exigit sincerae devotionis», дала Изабелле с Фердинандом право назначать инквизиторов веры.

Именно в этот момент наши с тобой судьбы разделились. Как тысячи наших, я предпочел обращение в христианство, тогда как ты и твои, вы эмигрировали в Гранаду, в этот последний арабский город, где наши братья еще могли обрести некоторую передышку.

А теперь, друг Самуэль, на тот случай, если твой интерес несколько упал при упоминании этих исторических дат, я желал бы, чтобы он снова возрос. Поскольку настал момент, когда мое доверие требует самого пристального внимания.

Примерно шесть месяцев назад я, как обычно, сидел за моим рабочим столом. Уже несколько недель я трудился над редакцией одного аналитического эссе из Танна деве Елиияху, этой этической мидраш, которая… Но не тебя мне учить тому, чему учит школа Илии.

Так что я продолжу.

Вдруг без всякой причины меня словно что-то толкнуло. Мое внимание мне не подчинялось и само собой сосредоточилось на сундуке орехового дерева, стоящем у стены.

Сначала я лишь испытал раздражение. И попытался снова сосредоточиться на работе, но тщетно. Почему этот предмет мебели, стоящий на том месте спокон веку, вдруг так настойчиво привлек мое внимание? И тут я вспомнил… Это в нем хранилась Скрижаль.

Более сорока лет я не интересовался этим предметом. Тем не менее я выполнил наказ моего отца и передал слово в слово легенду Дану, моему единственному сыну. Но тогда почему? Почему этой ночью я вдруг вспомнил о ней?

Нехотя я встал из-за стола и направился к сундуку. Не знаю почему, но я немного помедлил, затем, очень медленно, поднял крышку. Табличка по-прежнему лежала там, на том же месте. Я взял ее и, как и мой отец почти полвека назад, вынул ее из обертки. И тогда… поверишь ли ты мне, Самуэль, друг мой? Тетраграмматон снова появился:

Йод. Хе. Bay. Xe. Непроизносимое имя Бога.

Я попятился. Осмелюсь сказать, в ужасе.

Сердце билось так, словно вот-вот лопнет, я пытался вдохнуть, хватаясь за воздух, как потерявший равновесие канатоходец.

Это был не сон, не иллюзия, рожденная стареющим мозгом. Нет. Я это утверждаю! Я ВИДЕЛ буквы. ИМЯ, которое пишут, но никогда не произносят. Я видел их такими, какими видел мой предок Ицхак на берегах Евфрата.

Веришь ли ты мне, Самуэль, друг мой?

А придется. Придется, потому что дальнейшее еще больше потрясает.

Через несколько минут тетраграмматон, как огонек пламени, который медленно колеблется, а затем угасает, исчез. Я стоял, остолбенев, задаваясь вопросом, не привиделось ли мне все это. Но недолго. На синей поверхности начал появляться текст, будто написанный невидимой рукой.

По мере того как он проступал, мне казалось, будто фразы отрываются от поверхности и поднимаются к небу, прежде чем проникнуть в мой взор. Я ощущал, как они проникают мне в душу с яростью потока, мчащегося с вершины.

Фраза следовала за фразой. Совершенно ясные.

Никаких сомнений быть больше не могло. Адонаи говорил со мной. Элохим говорил со мной. По каким-то еще не ясным мне причинам Всевышний избрал меня, меня, Абена Баруэля, дабы я стал получателем Его послания.

Я прочел столько книг, Самуэль! Всю свою жизнь я посвятил стремлению понять непонятное, разгадать неразгадываемое, узреть незримое. Не раз мне казалось, что я познал Истину, или то была Ложь?

Я изучил Тору, впитал в душу Талмуд и Зогар. Влекомый жаждой знаний, я обратился к другим священным книгам. Сначала я изучил ту, что мусульмане называют «Руководство», я имею в виду Коран. И обнаружил там на своем месте Авраама и Моше. Затем мне захотелось разобраться, где правда, где ложь в мифе о Иешуа, Иисусе Христе. И в этом четверо евангелистов оказали мне огромную помощь.

Как видишь, Самуэль, я читал. Задыхаясь, пробирался по пустыням и зеленым долинам, поднимался к звездным небесам, отчаянно пытаясь сосчитать звезды. Я познал восходы отчаяния и закаты мудрости. Но ничто — слышишь, Самуэль? — ничто и близко не походило на смысл того послания, что было мне доверено.

Не знаю, сколько времени я простоял, глядя на голубую поверхность. Сапфировая табличка снова опустела. Опять стала гладкой и чистой, но, несмотря на все усилия, я никак не мог оторвать взгляд от этой пустой поверхности.

Над Тахо уже алела заря, когда я, наконец, решил, что пора прийти в себя. Я и так уже потратил много времени.

Хоть мне и было однозначно запрещено передавать кому бы то ни было содержание Откровения, я все же позволил себе поведать тебе результат. Он касается моей личной судьбы.

В самом начале письма я сообщил тебе о моей грядущей смерти потому, что мне о ней было сказано. Сегодня 3 февраля. Мне было предсказано, что служители Святой Инквизиции, по всей вероятности, в сопровождении алькальда и альгвасилов, придут за мной 9-го, через шесть дней. Я уже знаю, в чем меня обвинят: «Переодевался в день шаббат и отказался в день субботний есть сало». Доносчик мне неизвестен. Но мы ведь с тобой знаем, что это может быть кто угодно: сын может донести на отца, жена на мужа, брат на брата. Даже сам обвиняемый, которого заставляют угадать, в каком преступлении его обвиняют, о чем несчастный и знать не знает, и покаяться в нем.

Так что когда ты будешь читать эти строки, меня уже не будет.

Занятное ощущение, правда? Ты держишь в руках этот исписанный листок, еще хранящий тепло моих пальцев, тогда как плоть моя уже превратилась в пепел.

Полагаю, первой твоей реакцией будет недоумение по поводу этого запоздалого послания. В конце концов, чудесное событие, коему я был свидетелем, произошло шесть месяцев назад. Но я не мог написать тебе раньше. Не мог, потому что должен был выполнить одну миссию. Поставленный в известность о моей грядущей смерти, я должен был спрятать Скрижаль в надежное место.

Именно этой задаче я и посвятил все оставшееся у меня время. Да, Самуэль. Именно это я и сделал. Я спрятал Скрижаль.

Отсюда вижу твое возмущение. Слышу твои гневные и обиженные вопросы. Должно быть, ты вскричал: «Как же так?! Мой друг Абен Баруэль обладал божественной табличкой, в которой содержится ответ на все вопросы, которые задают себе люди на протяжении вечности, и вот, вместо того чтобы поделиться ключом к тайне, он присваивает его себе. Прячет его. Абсурд! Святотатство!»

Нет, Самуэль, не абсурд и не святотатство. Я не могу вдаваться в подробности. Само содержание послания, что я получил, вынудило меня поступить именно таким образом. По причинам, которые я не имею права тебе объяснить, было необходимо, чтобы Скрижаль оказалась вне пределов досягаемости. Было необходимо, чтобы она сделалась предметом поиска. Отныне стало совершенно необходимо, чтобы она превратилась в своего рода Грааль, на поиски которого люди — ты, в частности, — непременно захотят отправиться. Захотят отыскать, а, следовательно, заслужить. Я открываю скобки, дабы уточнить, что использую слово «Грааль» отнюдь не случайно. Разве христианская легенда не гласит, что Грааль — это чаша, в которую собрали Кровь Иешуа, Христа? А Кровь разве не основная субстанция жизни, синоним сердца, центра? Возможно, ты этого не знаешь, но египетский иероглиф сердца также обозначает вазу и… скрижаль. Да-да, скрижаль.