Делария не просто «стучала», она довольно артистично передавала нюансы и интонации провинившихся леар, выдерживала паузы:

— …вчера шаа Чатима в разговоре с шаа Уоне несколько раз нехорошо говорила про род Арэнк, особенно досталось шаазе Кайе. И слово «подкидыш Язы» тоже не раз упоминалось! Их слышали трое посудомоек и лишь ша Кичи, невзирая на свое более низкое положение, возмутилась оскорблениями и пыталась совестить обеих мерзавок. За что от них получила плетьми…

— Прискорбно! — тон Амилы был до жути ледяным. — Этих двух — к лишению; тех, кто промолчал и не доложил, — в поле. Ша Кичи назначить главной по кухне!

— Но… она же черная? — засомневалась Делария.

— Для рода Арэнк каждый леар шаазата ценен одинаково, мы всегда это подчеркивали и доказывали своими делами. Главное — верность шаазату и преданность Арэнк!

— Я сообщу волю шаазы, — с воодушевлением и беспредельным подобострастием выдохнула Делария.

— Это уже какие по счету? — задала странный вопрос Амила, еще больше заинтриговав меня.

— Двадцать восьмые. Своих наказали, осталось еще тридцать три, но те соседские.

И вновь меня поразил заискивающий и восторженный голос Деларии, отчитывавшейся перед Амилой. Будто ее допустили к трону и доверили нести королевский шлейф.

— Большинство из третьего и четвертого, — сухим, надтреснутым голосом, словно вся тяжесть мира давила на нее, задумчиво произнесла Амила.

— Но ведь эраты Керук и Тито немедля выдали своих?! — осторожно заметила ее собеседница. — И главное, сам шаэр сейчас там, на Черной площади Лараны, следит за исполнением наказания. Это значит, он солидарен с Арэнк? Признает ваше право? И готов разделить ответственность?

— Иси просто воспользовался ситуацией, чтобы чужими руками предупредить своих недовольных о последствиях, если кто-то вздумает напасть на первый шаазат, как и на нас, — слишком спокойно ответила Амила, в ее ровном тоне крылось нечто более глубокое и злое, а может — мстительное.

Приоткрыв глаза, я увидела собеседниц. Они стояли возле террасы и свет, бьющий в глаза, мешал их хорошенько разглядеть. Обе смотрели на «экран», или ледаю два на два, транслирующую столпотворение на городской площади. Ого! Мои глаза сами по себе широко распахнулись: огромная толпа крылатых, стоявших рядами, паривших в небе потрясла и напугала. От траурных серо-черных цветов рябило в глазах. За их спинами не было видно построек, а над головами возвышалась черная твердыня тюрьмы.

В центре площади на коленях стояли заговорщики, их серые крылья трепетали за спинами, а фигуры походили на сжавшиеся пружины: тронь — и они либо сломаются, либо распрямятся, жестко сопротивляясь судьбе. Позади каждого конвоир. Ряды серокрылых суровых мужчин — тех, кто готовился расстаться с жизнью и тех, кто сопровождал их на эту казнь, — выглядели настолько впечатляюще и пугающе, что у меня сжалось сердце.

В стороне от коленопреклоненных преступников стояли разнополые группы леаров. Мне показалось, собравшиеся по семейному признаку и явно не для средневековых забав, когда горожане приходили поглазеть на казнь преступников и подбадривали палачей. Нет, каждый из них замер с выражением ужаса на лице, трагедии и безнадеги.

Прямо перед экраном замерли двое белых шаазов, таких похожих, но в тоже время неуловимо разных — отец и сын. Знакомые лица, свои, но в то же время далекие, бесстрастные, бездушные. Не просто леары, а — палачи! Высшие судии! И великолепные белоснежные крылья у обоих не трепещут, как у осужденных, ни одно перышко не шевелится у этих жутких карающих ангелов.

И все-таки я выдохнула с невыразимым облегчением: мой муж жив! Трагические события минувшей ночи привязали меня к нему больше, чем обряды и браслеты. Йелли, не раздумывая, спас меня в ущерб себе, тратил магию на мою защиту, а не собственную. Ради меня, кроме бабушки, никто не жертвовал чем-то важным. Временем, вниманием, тем более — жизнью.

Затаив дыхание, я смотрела, как эрат Арэнк подошел к очередному преступнику, стоящему на коленях, соткал над его головой знакомый голубой купол. Щелкнул пальцами, превратив купол в волну, а та — прошила насквозь поверженного преступника. И вот у ног эрата уже не мощный русоволосый мужчина с красивыми светло-серыми крыльями — а безжизненное тело брюнета с распростертыми, абсолютно черными крыльями. Конвоир жестоко, бесцеремонно схватил труп за крылья и потащил прочь с площади.

Я задыхалась от страха, ни вдохнуть, ни моргнуть, и все-таки глаз не могла отвести от страшного зрелища леарской казни. Выходит, Йелли выпил жизненную силу и всю магию до суха из преступника, отправив его на тот свет?! А черные — пустышки, поэтому никаких тебе природных катаклизмов после смерти. За крылья уволокут в неизвестность и забвение. Глаза защипало от слез, но «кино» продолжалось, вопреки моему желанию, вопреки моим земным представлениям о гуманности, вопреки...

Ниол махнул рукой, и конвоиры вывели из толпы группу серокрылых леаров. Мужчины впереди, ссутулившиеся, обреченные. Женщины на руках несли самых маленьких детей, младшие держались за старших родственников. Насчитала пятнадцать леаров, от скорбно-обреченного вида которых во мне будто все замерзло.

Эрат Арэнк подошел к очередному коленопреклоненному шаа, который с невыразимой болью и страданием смотрел на своих родственников, и громко спросил о чем-то на леарском; конечно же, чтобы услышал каждый на площади и во всем Леарате благодаря ледае. Его голос скрипел, как у простуженного и вместе с тем звучал бесстрастно.

— Кайя, ты проснулась? — взволнованно спросила Амила, обернувшись ко мне. — Не надо тебе на это смотреть. Поверь, там страшно и мерзко для всех… А ты и так слишком много пережила!

— Нет, я должна! Нельзя спрятаться под одеяло от жизни, мне все равно рано или поздно придется столкнуться с какими-нибудь неприятными или мерзкими ее сторонами, — прохрипела я, набравшись храбрости. Вдох-выдох. Я почти приказала: — Амила, я очень прошу, переводи!

Не знаю почему, но она послушалась. Видимо железная леди приняла мои доводы.

— Ты знаешь законы Леарата? — скрипел Йелли.

— Да, эрат! — ответил шаа.

— Ты считаешь, что мечты о власти стоят благополучия твоего рода?

— Нет, эрат! — прорыдал серокрылый мужчина, скрючившись в ногах Йелли. — Простите, молю, пожалейте их!

— Когда ты пришел убивать меня и мой род, ты думал о жалости и прощении? — скрежетал эрат.

— Нет, эрат, но я не…

— Ты не думал, что можешь проиграть, так? Когда шел убивать меня и мой род, ведь ты был уверен в успехе! И уж точно не думал, что твою семью и весь род постигнет заслуженная кара?

— Нет, я просто не…

— Да! Ты не ду-ума-ал! — ожесточенно протянул Йелли, чуть наклоняясь к несостоявшемуся убийце. Дальше каждое его слово походило на гвозди, которые он забивал в крышки чужих гробов: — Вас было порядка шестидесяти, все опытные воины, умеющие убивать! Все серые — сильные маги! Вы не думали, что моя семья и несколько преданных нам телохранителей легко и просто остановят нападение! Уничтожат вас! Ты не подумал о возмездии, ты предал не только своего эрата! Ты предал собственный род! Украл у них силу, вечную молодость и долголетие. Ради своих амбиций и жажды власти собственными руками ты лишил своих детей дома, благополучия и надежного будущего. Лично выкинул на обочину! Ты сам лишил магически одаренных потомков силы.

— Молю, пожалейте моих детей… — голосил приговоренный.

— Разве ты пожалел тех, кто встал на защиту своего эрата и шаазата? Тех, кто до конца выполнил свой долг, сохранил честь рода, слово и был предан до конца? За что ты убил их? Вы походя осушили и убили шестнадцать наших женщин, больше двадцати мужчин, которые не смогли оказать вам должного отпора и спастись, а просто встретились на вашем пути к цели! Вы напали ночью, как воры и убийцы, прокрались во дворец. А теперь ты молишь о пощаде?..

Вперед выступил Ниол, мне показалось, что Йелли на грани и может сорваться, настолько глухо скрипел его голос на последних словах. Словно Йелли обвинял убийцу в том, что сейчас происходит. В том, что он вынужден сейчас делать — карать женщин и детей. Это выворачивало его наизнанку, но переложить обязанность на других он не мог. Свекор обернулся и посмотрел на обреченно поникших родичей леара, который унизительно валялся в ногах эрата Арэнк и молил о пощаде.