Он кивнул, не раздумывая, — пусть даже Лиза не могла этого увидеть; она все еще стояла к нему спиной.

— Хорошо, я слушаю.

— Пообещай мне, что не покончишь с собой. Пообещай, что не пойдешь в воду, что бы ни случилось. Ради своего кота… и ради меня.

Мара задумался. Лиза стояла перед ним, и он видел ее чуть расставленные в стороны локти — наверно, сейчас она нервно ломала пальцы, касаясь груди. Он знал, что может сказать ей все что угодно, только для того, чтобы ее успокоить. Он никогда не придавал особого значения обещаниям: часто нарушал свое слово и прежде не относился к этому всерьез. Но теперь, стоя под трибуналом окруживших его сосен, Мара знал, что не сможет просто солгать. Он не мог обмануть Лизу, поэтому он думал так долго.

— Я не могу этого обещать, Лиза, — тихо сказал он после минутного молчания.

— Понятно.

— Но я могу попытаться бороться с самим собой, пока ты борешься с болезнью.

Она долго молчала. Мара дал ей время. Он засунул руки в карманы и поднял голову к небу.

— Ты будешь бороться — что бы ни случилось? — уточнила Лиза.

— Я постараюсь.

— Будешь пытаться найти другой выход — даже если тебе будет очень плохо, очень-очень?

— Да.

Лиза медленно обернулась и взглянула на него покрасневшими глазами и с грустной улыбкой:

— Даже если тебя потащит в пещеру бешеный медведь?

— Буду отбиваться изо всех сил.

— Даже если планету захватят осьминоги и сделают тебя своим рабом?

— Да, — вздохнул он. — До последнего буду сопротивляться. Хотя бы попытаюсь — ради тебя и ради моего кота.

Мара думал, что не врет ей — сейчас он действительно был, как никогда, полон жизни. Он не мог знать, хватит ли у него сил в тот самый решающий момент, когда он вернется домой и снова останется в одиночестве; но теперь — так он сказал самому себе — у него не оставалось выбора: он должен собрать все разбитое и сломанное по кусочкам, попытаться начать все с самого начала. Хотя бы попытаться. Если для нее это важно.

Мара медленно поднял глаза: теперь Лиза улыбалась ему по-настоящему.

— Ладно, Мара, я тебе верю. Только не вздумай меня обмануть. Будем считать, ты дал мне половину обещания.

— Но у меня тоже есть условие, — поспешил добавить Мара.

— Что еще за условие? — Лиза нахмурилась. — Надеюсь, ты не попросишь меня делать что-нибудь неприличное?

— Я хочу, чтобы ты тоже пообещала мне кое-что.

— Вот как?

— Я хочу, чтобы ты не забывала обо мне. Хочу, чтобы ты меня помнила.

Лиза помолчала.

— Это несложно — я и так тебя никогда не забуду, — сказала Лиза наконец, пожав плечами. — Но, знаешь ли, у тебя эгоистичные желания.

— Это еще не все, — сказал Мара.

Он приблизился к ней, поймал низко висевший конец ее шарфа и накинул Лизе на плечо. Теперь она не сопротивлялась, только рассеянно следила за его движениями.

— Я хочу, чтобы ты помнила обо мне и пообещала, что будешь сражаться с болезнью, пока я буду учиться жить заново.

Подумав несколько секунд, она сказала:

— Хорошо, Мара. Давай попробуем. Давай попробуем вместе победить одиночество, страх перед существованием и слепоту.

Вдруг Лиза засмеялась:

— До чего серьезно это звучит! Мы как будто собираемся объявить войну целому миру.

— Скорее, самим себе, — сказал Мара и улыбнулся в ответ.

— И что теперь? Скрепим клятвы кровью?

— Думаю, без этого можно обойтись.

— Ладно, тогда обойдемся рукопожатием.

Лиза протянула ему свою маленькую, покрасневшую от холода руку. Мара сжал ее в своей ладони.

— Начинаем жизнь с чистого листа — так ведь говорят? — сказала Лиза и сделала глубокий вдох, как будто это и правда был первый вдох в ее жизни.

— Постараемся, Лиза. Разве мы можем обещать друг другу большее?

Она внимательно посмотрела ему в глаза и кивнула.

— Так и есть. Не можем. Но постараемся из всех оставшихся сил.

Когда они спустились к реке, солнце поднялось довольно высоко, окрашивая воду красноватыми лучами и подрумянивая купол деревенской церкви и шпиль колокольни на другом берегу. Спуститься к воде оказалось невозможно — с этой стороны побережье было скрыто упругой стеной из зарослей трав, шиповника и ежевики. Под резким уклоном вниз убегала нерасчищенная рыбачья тропинка, но идти по ней они не решились.

Мара и Лиза присели на поваленную сосну над деревянным причалом и молча наблюдали за восходом над сельскими домами. По воде до них доносились крики петухов и глухие удары топора с одного из ближайших к реке дворов.

Они думали о своем, и говорить сейчас совсем не хотелось. А на том берегу продолжалась вялая, только пробудившаяся ото сна деревенская жизнь, с ее бытовыми заботами и скромными мечтами. Двух молодых людей на поваленной сосне эта жизнь не касалась — их разделяла непреодолимая пропасть, и только холодный утренний ветер с реки связывал их с настоящим миром, напоминая о сказанных друг другу словах и о том, что они еще живы.

Через полчаса или минут через сорок, когда оставаться на поваленном дереве было уже невыносимо мокро и холодно, они встали — одновременно, словно сговорившись, — и пошли по тропе терренкура вдоль воды. Вскоре, невидимый за лесом, показался излом реки, а за ним — небольшой пешеходный мост, крытый железными листами и стоявший на довольно угрожающего вида подсгнивших столбах. Мост находился на узком участке реки, но его длина была все равно внушительной: не меньше дюжины метров. Учитывая состояние моста, явно построенного местными жителями не один десяток лет назад, идти по нему было небезопасно.

Но Лиза, казалось, не обратила на это внимания — в каком-то трансе она первая пошла по мосту, а за ней, осторожно ступая по скрипящему настилу, последовал Мара.

Перейдя мост, они оказались на окраине деревни, с другой стороны от железнодорожной станции, и сразу, словно руководствуясь внутренним компасом, направились к церкви.

На деревенской площади, поросшей сухой травой, в этот час было уныло и пусто. По пути они не встретили ни одного случайного прохожего. Кое-где лежали подтаявшие сугробы, на крышах осевших домов чистили перья вороны; но особенно много их было на колокольном шпиле, который птицы, скорее всего, избрали своим обиталищем. От их громкого самодовольного каркания тишина над деревней казалась кладбищенской и зловещей. «Наверно, большая часть местных жителей работает при санатории, — решил Мара. — А остальные либо бухают по домам, либо уехали на заработки в ближайший город».

На доске объявлений перед церковью висели промокшие листки с расписанием церковных ритуалов: литургий, собраний и праздничных служб. Вход в колокольню был открыт, и на решетке одиноко висел оставленный звонарем замок.

— Поднимемся наверх? — предложила Лиза. — Я ни разу не была на колокольне.

Мара огляделся по сторонам, но так и не заметил признаков жизни, кроме двух ворон, меланхолично клевавших в кусте у церковной ограды маленький кошачий труп.

— Давай, — сказал Мара, резко повернувшись к Лизе.

Ему эта идея не понравилась, но он не хотел, чтобы Лиза заметила эту неприятную сцену у ограды. Он быстро открыл решетку и, взяв Лизу за руку, первым ступил на каменный пролет.

Они начали взбираться по крутой винтовой лестнице. Мара чувствовал себя неуверенно и двигался очень медленно, в отличие от Лизы, которая, кажется, в почти кромешной темноте под глухим каменным сводом чувствовала себя как зверек в родной норе: она ни разу не споткнулась и поторапливала Мару, подталкивая его в спину. Они преодолели несколько витков по выщербленным многовековым ступеням и вышли на освещенную деревянную лестницу под колоколами.

— Смотри, сколько их тут! — воскликнула Лиза, указав на ворон, сидеших на перилах.

Когда Мара и Лиза приближались к птицам, те неохотно поднимались в воздух и перелетали на балки под самым шпилем звонницы. Чем выше Мара и Лиза взбирались по лестнице, тем больше ступени были завалены просыпанным зерном и черными перьями.