Он поднялся с матраса и замер перед мольбертом, не обращая внимания на кипение праздничной жизни вокруг.

Кот носился по комнате, напуганный грохотом с улицы. Внутрь проникали вспышки салютов — даже сквозь наглухо закрытые шторы. И коту это явно не нравилось: одним рывком он забрался по шторам почти до потолка и повис на передних лапах под карнизом. Отовсюду гремела музыка, отовсюду доносились крики и смех…

Но для Мары мир уже застыл. Мрачное вдохновение обрушилось на него с первыми минутами Нового Года и приковало его к месту. И это не было похоже на щелчок в голове. Это было чувство совсем иного рода.

~ ~ ~

Телефон зазвонил утром второго января. Мара не спал и совершенно не удивился звонку. Он даже забыл, какой сейчас день.

Отложив кисть, но не отрывая взгляда от холста, Мара потянулся к телефону.

— Алло.

— Доброе утро, — сказал усталый мужской голос. — И с Новым Годом.

Маре потребовалось время, чтобы вернуться в реальность. Он вспомнил этот негромкий, чуть подхриповатый голос. Это был голос аниного мужа.

— Я нашел ее дневник, вернее, ежедневник, — продолжал мужчина.

Мара почему-то сразу вспомнил об анином пресс-папье и стопках бумаг. «Конечно, у нее был ежедневник, — подумал Мара. — Не могло быть иначе».

— В последнее время она много писала о тебе. Писала, что ты талантливый художник.

Мара не знал, что ответить. Он почувствовал, как запершило в горле.

— Не понимаю, к чему этот разговор, — выдавил Мара дрогнувшим голосом.

— Я тоже, — сказал мужчина тихо, почти шепотом. — Я тоже не знаю. Но рано или поздно он все же должен был произойти.

Они помолчали.

— Во всяком случае теперь для меня все стало ясно, — сказал мужчина, и Мара услышал, как на другом конце трубки звякнул стакан. — Вдруг все встало на свои места. Она говорила мне о тебе, но тогда я не придал этому особого значения… Это было осенью. Тогда я впервые услышал твое имя, Мара. Она хотела, чтобы я помог тебе с выставкой. А я-то тогда только посмеялся над ее жалостью к молодым художникам.

Мара не услышал в голосе аниного мужа угрозы. Но даже если она и была, Мару это в любом случае не волновало. Он сказал:

— Какое это теперь имеет значение? Ани больше нет.

Мара присел на край матраса, запустив пальцы в грязные спутанные волосы.

— Верно, — глухо проговорил голос в трубке. — Но тогда я пообещал ей, что помогу тебе, Мара. К несчастью, у меня действительно есть некоторые связи. Считай, что тебе очень повезло.

— Послушайте, мне от вас ничего не нужно. Вы же, надеюсь, понимаете, что мы с Аней…

— Понимаю, — быстро оборвал его голос. — Сегодня, когда я нашел ее дневник… Не знаю, как много ты для нее значил, Мара. Дело даже не в этом. Раньше я не мог быть уверен, потому что не знал, что с ней происходит, но теперь…

Мужчина вздохнул, словно что-то физически мешало ему говорить.

— Теперь я понимаю. Меня не было рядом, когда я был ей так нужен. Я чувствую, что во многом есть частица моей вины. И у меня есть долг перед ней, который я должен вернуть. Не ради тебя, Мара. Только ради нее. И я уже все решил, так что твое мнение меня не интересует. Просто… будет правильно, если ты сам отнесешься к этому серьезно и отберешь самые удачные свои работы. Хотя бы из уважения к ней.

Мара не ответил.

— В общем, после праздников тебе позвонят, чтобы обсудить детали. Готовься к выставке, Мара.

После этого мужчина повесил трубку.

Аня, из дневника:

Жизнь идет как по рельсам. Все что я могу — это сбавлять скорость на поворотах, но кто-то другой решает, куда мне повернуть. Время уходит, и сзади отцепляют пустые вагоны, а я как будто не могу ни остановиться, ни обернуться, ни попрощаться с ними. Если жизнь — это экспресс РЖД, то что ждет на конечной станции? Конечно, я знаю — ничего хорошего.

Все что есть у меня — краткие мгновения счастья, но и они уже бледнеют и тонут в бесконечной рутине.

Теперь я не могу, как ни пытаюсь, вернуть себе хотя бы краткий миг искреннего восторга. Я давно уже забыла, каково это — испытывать настоящую жажду и настоящий голод. «Давно» — вот то самое слово, что реет надо мной, как стервятник. Не дает мне покоя, не упускает из виду.

Ни один фильм уже «давно» не способен разбудить во мне чувства. На произведение искусства я привыкла смотреть глазами самодовольного критика, подмечающего набор приемов и аллюзий. Или скорее — глазами высушенного работой юриста, ищущего ошибки в бумагах. Но я уже не способна видеть картину целиком. Каждый год моей жизни как лишний камень на шее.

Что стало с той девочкой, которой я когда-то была?

А может, и не было ее никогда? Может, я только ее выдумала? Может, я слишком добра к себе, и никогда во мне не было ничего особенного: ни страсти, ни воли к жизни?

Но теперь уже слишком поздно поворачивать назад, чтобы искать ответы. Как там говорится: дважды в одну реку не войдешь? Мне слишком много лет, чтобы пытаться изменить себя. И, наверно, слишком много лет, чтобы без опаски смотреть в будущее.

Что меня ждет теперь?

Я не знаю. У меня уже не будет детей. Впрочем, я никогда их не хотела. Когда-то я думала, что у меня была любовь. А была ли она на самом деле или нет — сейчас уже не так важно. У меня есть работа. Это плюс. Но и она по прошествии лет все больше и больше кажется мне бессмысленной. Это минус.

Когда я начала пить каждый день? Два-три года назад? Но корни проблемы, конечно, уходят намного глубже. Я давно стала задумываться, что с моей жизнью что-то не так. А поговорить обо всем этом не с кем.

Кажется, еще в детстве, в лагере у озера, я ощутила первый толчок сомнения. Помню смутно. Вроде я заблудилась в лесу и вышла к воде, чтобы меня поскорее нашли… Но медленно садилось солнце, а вожатые все не появлялись. Тогда я впервые оказалась по-настоящему одна. И тогда же я, наверно, подумала, что быть одной вовсе не так уж плохо.

Одиночество и вода — вот что действительно меня интересует. Подсознательно я знала об этом всю жизнь. И только в последние годы я стала чаще прислушиваться к себе — не для того ли, чтобы расслышать тихий зов с глубины и отозваться на него, когда придет время? Если так, то я буду ждать этого момента. Буду ждать в предвкушении — и все же надеяться, как в детстве, наблюдая закат над прудом, что этот момент никогда не наступит.

~ ~ ~

Лиза открыла глаза, села на кровати и улыбнулась фотографии брата на уголке стола.

— Доброе утро, — сказала она.

Это был ее сотый день в санатории. И он должен был стать всего лишь одним из бессмысленного множества других. Но думать об этом ей совсем не хотелось.

Начало января Лиза целиком посвятила довольно успешному побегу от самой себя: сразу же после завтрака она направлялась в хижину в лесу, где под надзором лечащего врача до обеда работала с деревом. Работа была сложная и требовала постоянного внимания, поэтому неплохо отвлекала от ненужных мыслей. Лизе нравилось касаться пальцами грубой заготовки, следить за тем, как она постепенно обретает форму, и творить на ощупь, концентрируясь больше на точном движении рук и податливости материала, чем на зрении.

В основном Лиза вырезала только большие рамы и наносила грубый узор. А дальше за дело принимался Молохов и добавлял в поделку мелкие и изящные детали, которые Лиза едва ли могла разглядеть.

— Обычно мало кто обращает внимание на раму, замечают только картину. Но в этом-то и кроется настоящая ценность хорошей оправы любого произведения — ненавязчивость, сглаживающая углы, — самодовольно говорил Молохов, склонившись над верстаком. — В классических работах картина и рама всегда находятся в диалоге, а иногда рама может даже дополнять сюжет. Поэтому немного печально, что в последнее время рамы почти перестали использовать в своей первоначальной роли — символического обрамляющего узора. Как непослушный ребенок, сегодняшнее искусство постоянно желает избавиться от любой канвы. И отчасти в этом виновата философия: мы уже знаем, что автор мертв, а само понятие «произведение» было поставлено под сомнение постмодерном. Мы живем теперь в мире идей, а не развернутых образов, и именно поэтому все перевернулось с ног на голову: теперь и сама рама может стать предметом искусства. Взять, например, инсталляцию концептуалиста Олега Кулика, в которой зритель сам может оказаться внутри рамы. То есть, грубо говоря, рама превратилась из портала символического в портал буквальный. И сквозь него вполне возможно путешествовать между мирами.