– К тому же срок был еще маленький…

– Для них – очень удачный, – вздохнул Дохлый. – Семь месяцев – вполне можно рожать. Что, собственно, вы и сделали.

– Я об этом не подумала.

– Расскажи, как все было, – велел Палыч, оставив без внимания глупое замечение молодой женщины.

Дохлый кивнул, показывая, что нужно подчиниться, и Анна приступила к рассказу, суть которого она излагала еще в самом первом письме наемникам.

– Схватки начались в самолете. Врача на борту не оказалось, помогали только стюарды и какая-то женщина из пассажиров, так что я едва не умерла от страха, пока мы садились. Из аэропорта поехали в больницу, кстати, весьма неплохую, ухоженную… Явно частную. Я потом еще думала, что мне повезло со страховой компанией: обеспечили идеальные условия… – Ближе к концу короткого рассказа Анна стала сбиваться, было видно, что воспоминания о тех событиях даются ей крайне тяжело. – В «Скорой» мне стало совсем плохо, так что дальнейшее почти не помню, наверное, чем-то накачали. Но я родила, мой Костя появился на свет… Я помню его крик. Я помню его голос. Я могу узнать его голос…

История прервалась коротким всхлипом, однако воды молодой женщине никто не предложил, теплого слова – тоже. Два человека, которых ей рекомендовал связанный с незаконным бизнесом одноклассник, молча ждали продолжения рассказа.

– Когда я проснулась, они сказали, что он умер. Что мой Костя умер… У меня не было визы на пребывание, поэтому страховая немедленно отправила меня домой. – Анна тяжело вздохнула. – Сначала я ни о чем таком не думала, потом удивилась, что мне не переслали тело. Написала письмо. В страховой компании ответили, что Костю кремировали, я возмутилась, решила приехать, разобраться, но в консульском центре мне сказали, что я внесена в «черный список».

– Причина?

– Махинации со страховкой.

– Ловко, – хмыкнул Дохлый.

Заявление женщину покоробило, однако от комментариев она воздержалась.

– От бабушки мне осталась квартира в центре столицы, я ее продала, а вырученные деньги потратила на фальшивые документы и ваш контракт.

– Мы получили только аванс, – уточнил Дохлый.

– У меня есть вся сумма.

Одноклассник предупредил, что без денег наемники и пальцем не пошевелят. А они, эти самые ребята, назначившие встречу в маленькой квартирке на окраине города, стали для молодой женщины последней надеждой.

– Сама зачем приехала? – грубо осведомился Палыч. – Ты понимаешь, что можешь помешать?

– А вы понимаете, что мой сын может быть жив? – Анна вытряхнула из пачки длинную сигарету, щелкнула зажигалкой, глубоко затянулась, после чего продолжила: – И если он жив, я должна быть здесь. Я никому не верю, даже вам. Я хочу принимать участие в поисках. Я…

– Где твой муж? – перебил женщину Палыч. – Ну, в смысле, отец ребенка. Где он?

– Сбежал, когда узнал, что я забеременела.

В принципе, любви там и не было, просто секс. И неожиданное решение Анны оставить последствия этого самого секса. На Гришу она обиды не держала и поддержки от него не ждала.

– Родители?

– Они ждут… Надеются. Как и я, надеются, что Костя жив. А он…

– Мертвый, если судить по документам, – заметил ломщик.

– Я хочу, чтобы вы проверили.

– Как?

– Не издевайся над девочкой, Дохлый, – хмуро велел Палыч. – Ты знаешь как: надо искать деньги. Это самый верный след.

– То есть вы допускаете, что Костю могли похитить?

Анна надеялась. Сама понимала, что вероятность благоприятного исхода мизерная, но надеялась. Верила. И потому она с такой радостью ухватилась за слова Палыча.

– Тебя срисовали в самолете и подсыпали лошадиную дозу метилэргометрина или какой-нибудь другой дряни, чтобы вызвать преждевременные роды. Еда была со специями?

– Кажется…

– Туда и махнули.

– Кто?

– Кто-то из стюардов работает на «ангелов», – как маленькой, объяснил Палыч. – Они высматривают потенциальные цели и сообщают о них на землю.

– Но зачем?

– Вариантов много, – развел руками Дохлый. – Например, подсуетился коммерческий детдом.

– Все равно не понимаю, – растерялась Анна. – Объясните, пожалуйста.

– Если коммерческий детский дом заявит, что ему на крыльцо подкинули младенца, то он автоматически получает дотацию из казны – четыреста тысяч в год.

– Ого! – не сдержался Палыч. – Четыреста штук? Я думал, меньше.

– Четыреста.

– Почему, в таком случае, мы занимаемся всякой ерундой?

Сначала Анна вздрогнула и лишь через секунду поняла, что хмурый наемник шутит. Однако Дохлый ответил напарнику предельно серьезно:

– Потому что мы не хотим воровать детей в роддомах, или подкупать судей, чтобы они отнимали детей у иностранцев, или подкупать полицейских, чтобы они забирали детей у нелегалов, или подкупать чиновников, чтобы они…

– Можешь не продолжать. Я лучше буду убивать взрослых, чем делать деньги на детях. – Палыч посмотрел на Анну и мрачно произнес: – Обычно на этих словах гражданские осведомляются насчет моей совести.

– У меня украли ребенка, – жестко напомнила женщина, сдавливая окурок в пепельнице. – И если тебе понадобится убить, чтобы его вернуть, я хочу, чтобы ты убил. Если в какой-то момент ты решишь, что нужно убить еще, а моего взноса недостаточно, я продам вторую квартиру, продам все, что у меня есть, продамся в рабство, но заплачу тебе, и ты убьешь столько людей, сколько нужно для освобождения моего сына. – Она помолчала, после чего негромко спросила: – Нет желания осведомиться насчет моей совести?

Ответом стала улыбка.

– Без дополнительной платы, – спокойно произнес Палыч, которому очень понравилось услышанное. – Я верну тебе сына без дополнительной платы и убью столько людей, сколько понадобится. – Помолчал и веско добавил: – Даю слово.

– Пожалуйста, объясните суду, что вы имели в виду.

Падда скривился, проклиная в душе длинный язык тупого клиента, но тут же вскочил на ноги и попытался сгладить ситуацию:

– Ваша честь, обращаю ваше внимание, что данное высказывание стало следствием тяжелейшего эмоционального состояния, в котором мой клиент пребывает несколько последних недель, и…

– Ваш клиент только что заявил, что его преследование вызвано ненавистью, которую к нему испытывают окружающие, – мягко напомнил судья. – Заявление весьма жесткое, я бы даже назвал его вызывающим и содержащим признаки неуважения к суду. Потому я хочу, чтобы господин Раков конкретизировал обвинения.

– Ваша честь, я уверен, что мой клиент случайно использовал столь сильное определение…

– Нас ненавидят, – громко произнес Кирилл. – Я чувствую это каждой своей клеточкой.

Сейчас он не собирался внимать доводам рассудка, точнее, адвоката. Раков решил высказаться.

– За что вас ненавидят? – уточнил судья.

Присяжные навострили уши. Прокурор, за которого говорливый обвиняемый делал половину дела, довольно усмехнулся.

– Нас ненавидят за то, что мы другие. Не такие как все. Не из стада. И нам не могут этого простить, – громко заявил Кирилл. – Нас ненавидят за то, что мы свободны, что отвергаем ваши глупые ограничения и тупое понятие ответственности. За то, что каждый из нас живет так, как ему нравится. Мы свободны, мы – личности, мы живем для себя и наслаждаемся жизнью!

– Кто вас ненавидит?

– Вы все. Я читаю ненависть в ваших глазах. Злобу. Превосходство. Вы трахаете ваших тупых телок, они выдавливают из себя уродов, которых вы мечтаете превратить в свое подобие, не позволяя им прикоснуться к настоящей жизни. Вы смотрите на нас как фашисты только из-за того, что мы другие. Мы гордые. Мы – личности. Каждый из нас – личность. Я до сих пор с умилением вспоминаю то невероятное ощущение любви и сопричастности, которое охватило меня на слете «Человек будущего». Мы стояли на Олимпийском стадионе и пели «I will survive», мы были такими разными, такими непохожими, но мы были вместе. Сто тысяч независимых личностей, стоящих плечом к плечу. Полное единение, которое никогда не испытать вам – оболваненным членам тупого стада.