«О чем он сейчас думает?» — поймал себя на мысли Кириллов. Он понимал, что нельзя отвлекаться на что-то иное, кроме отслеживания циклограммы. Но это навязчивое: «О чем думает Главный?» не оставляло его.
Кириллов прильнул к окулярам перископа, сжав рукоятки поворота до боли в пальцах. Это снимало напряжение и отгоняло посторонние мысли.
Когда до выдачи команд на пуск ракеты оставались считанные минуты, Королев дал знак своему заместителю Леониду Воскресенскому. Тот занял место у второго перископа.
— Готовность одна минута! — Кириллов произносит слова четко и отрывисто… — Пуск! — почти кричит «стреляющий».
Оператор Борис Чекунов нажал кнопку. Теперь все должно идти по циклограмме: отход кабель-мачты, включение водяных инжекторов системы охлаждения, зажигание, выход двигателей на предварительный режим, затем — на промежуточный…
Королев снова достал платок и провел им по лбу. Цепким взглядом он следил за Кирилловым и Воскресенским.
Кириллов не отрывался от окуляров, пальцы не отпускали рукоятку. «Нервы что-то разгулялись», — успел подумать, когда сознание обожгла другая мысль: «Что с кабель-мачтой?» Эта «пуповина», связывающая ракету с наземными источниками питания, пока та висит на железных опорах стартового стола, не отошла в положенный момент. Мозг работал с лихорадочной быстротой: «Сейчас сработает зажигание, появятся клубы дыма и отблески пламени от вышедших на предварительный режим двигателей, а кабель-мачта будто приросла. Вот сволота!.. Нужно что-то делать, еще есть возможность остановить процесс, есть еще целых 8 секунд! Нет, уже 7… 6… 5…»
Кириллов с трудом держал себя в руках и продолжал мысленно проигрывать ситуацию: «Если остановить пуск — значит, сливать топливо, снимать ракету со стартовой позиции, отправлять в МИК, разбирать, искать причину. Дел — на много недель. А каково тому, кто сидит в корабле, ждет старта и ничего не подозревает!.. Но если мачта не отойдет, она пропашет по борту ракеты. Останутся ли шансы на нормальный полет?..»
— Не отошла кабель-мачта, — прохрипел «стреляющий».
Это прозвучало жутко и грозно. Его самого бросило в дрожь, когда он произнес эти слова. Кириллов оглянулся и увидел лицо Королева — в его глазах светилась мольба. Съежившись, он продолжал сидеть, а быстротечные секунды казались вечностью.
Главного ужалила мысль: «В корабле человек. Почему Кириллов медлит? Надо давать отбой!»
Если бы можно было в тот момент записать все мысли Главного, то на прочтение их впоследующем ушло бы немало времени. Но порой мысль так стремительна, что отслеживанию не подлежит. Иногда ее сравнивают с молнией. Натяжка в этом. Большая натяжка. Мысль много быстрее, она неуловима.
«Почему Кириллов медлит? Отбой! Надо немедленно давать отбой, сброс всей схемы!» — определил для себя Королев.
Однако отбоя «стреляющий» не дал. Не растерянность — осознанность руководила им, осознанность, опирающаяся на знания и интуицию. Они подсказывали: заработают двигатели на полную, пойдут вибрации, и эта дрожь оттолкнет мачту. Она должна отойти. Должна! Иначе не может быть. Кириллов бросил взгляд на Королева. Тот стоял молча. Бледный сосредоточенный. Понимал: говорить что-либо под руку «стреляющему» в такой момент не следует. Воцарилась томительная пауза. Перед Королевым разверзалась бездна, все несчастья и горести мира свирепым потоком обрушились на его голову. «Все, время упущено!» — больно кольнуло сердце.
А там, в теле ракеты, в ее системах и узлах, в сложнейшем сплетении всевозможных устройств, которые последовательно вступают в работу, происходило то, что приводит к пуску носителя.
Сработал главный клапан. Тяга двигателей стала нарастать. Усилились и вибрации.
— Отошла! — не слыша собственного голоса, прокричал «стреляющий». — Отошла!..
…Поднявшись наверх, Королев обвел усталым взглядом мертвый пейзаж. Посреди ржавой бесплодной степи слегка дымилось стартовое сооружение. Прозрачный купол неба, словно колпаком, накрывал раскинутые в стороны фермы, кабель-мачту и огромный котлован. Некоторое время главный конструктор, не скрывая радости, разглядывал это поразительное сооружение. Потом поднял голову вверх, но в блеклом небе не было ничего, кроме тающего следа инверсии и солнца, обрамленного размытым ореолом. Королев в сомнении покачал головой:
— Не понимаю, почему это произошло…
Он стоял один. Хмурый, злой. Никто не решался подойти к нему и сказать, что все идет нормально, что телеметрия поступает регулярно, что «боковушки» отделились… Королев медленно крутил тяжелой головой и терзался тревожащим его «почему». Ответ пока не приходил.
Перед тем как сесть в машину, он обернулся и с горькой усмешкой произнес:
— Космонавтам надо сказать всю правду! — В его голосе звучала решительность.
— Надо ли? — с сомнением ответил Воскресенский. — А если ударятся в панику, сочтя, что повторение такого возможно, а то и неизбежно?
— Надо, — повторил Королев. — Пусть знают, что мы тоже рискуем.
Подошел Кириллов:
— Разрешите доложить, Сергей Павлович…
— Не надо, — прервал Королев. — Вы уже все доложили делом. — И добавил: — Спасибо, Анатолий Семенович. Спасибо!
Главный повернулся к Воскресенскому:
— Смотри, Леонид, — железной выдержки человек. Побольше бы нам таких…
В его устах такая характеристика стоила многого.
Это «железной выдержки человек» Королев повторит на приеме в Кремле в честь полета космических кораблей «Восток-3» и «Восток-4». Но тогда только очень немногие поймут, что вкладывал в них главный конструктор.
Что дальше? Наверху уже привыкли, что каждый год знаменуется «новой выдающейся победой в космосе страны победившего социализма». Королеву же хотелось, чтобы каждый старт был новым звеном в цепи последовательных технических и научных достижений, чтобы отдача от тех огромных затрат, которые несло государство, включившись в «космическую гонку», была конкретной и весомой.
Мужчины-летчики, пройдя определенную подготовку, работали на орбите двое и трое суток. Обследование пилотов после таких полетов показало, что наращивать продолжительность космических рейсов можно. А как поведет себя в космосе женский организм? Конечно же, с позиций космической медицины это интересно. Если заглядывать далеко вперед, то можно сказать, что женщина не только имеет право на место в космическом корабле, но и получит его. Когда Циолковский мечтал об «эфирных поселениях», он не полагал, что обитать в них будут представители лишь одного пола. Только вот тогда, в 1961 и 1962 годах, идея послать в космос женщину была явно не ко времени. Единичный эксперимент ничего не давал науке, тем более что полет мог быть только непродолжительным. Но ведь если бы все удалось, то снова можно было бы заявить: впервые в мире.
Не знаю, так ли рассуждал Королев или были у него иные соображения, но подготовка к такому полету велась весьма активно. Как-то при встрече с Карповым главный конструктор заметил: «Надо подумать о создании девичьего отряда из пяти-шести человек и начать готовить их к полету. Надеюсь, вы понимаете, сколь это важно для медицинской науки… и вообще». Карпов согласился, хотя слова «девичий отряд» и «космос» представлялись ему, военному врачу, в ту пору несовместимыми. Да и согласие его было скорее армейской привычкой воспринимать даже сдержанные пожелания начальства как приказ, который следует выполнять. Он прекрасно понимал, что космическая медицина еще столь молода, что не вправе делать какие-либо обобщения и выводы, а тем более — давать гарантии на успех торопливых экспериментов.
Между тем летом 1962 года в США в комиссии по вопросам науки и астронавтики выступили две женщины — Джейн Харт и Джерри Кобб. Они были готовы пройти испытания по программе НАСА и призывали президента Соединенных Штатов и конгресс послать их в облет Земли на космическом корабле. Вскоре вышла книга «Женщина в космосе», на обложке которой красовалась леди в скафандре. Но это была не более чем реклама.
Однако толчок был дан. Королеву не хотелось, чтобы кто-то опередил его в замыслах и планах. Что касается сомнений медицинского толка, то он успокаивал себя тем, что и в авиации, и в парашютизме женщины преуспели и порой «мужиков затыкают за пояс».
