— Элоиза, ты очаровательна!

Она улыбнулась:

— Я уже давно пытаюсь всех убедить в этом. Но ты, кажется, первый, кто мне поверил!

Филипп рассмеялся. Ему по-прежнему казалось чудом, что сегодня их с Элоизой первая брачная ночь. Может быть, это происходит не с ним, а с кем-то другим? Нет, все-таки с ним — просто судьба неизвестно за какие заслуги преподнесла ему подарок, замечательный подарок, который возможен лишь раз в жизни.

Восемь лет Филипп вынужден был воздерживаться от близости с женщиной, но, разумеется, молодой, здоровый мужской организм настойчиво требовал своего. И Филипп привык воспринимать это просто как потребность — такую же потребность, как, скажем, еда или сон. Филипп уже забыл, он просто не ожидал, что общение с женщиной может быть не просто потребностью, а радостным, восхитительным праздником души и тела.

Филипп снова поцеловал Элоизу, вложив на этот раз в свой поцелуй всю страсть, на которую был способен. Губы его скользили по лицу, по шее Элоизы… Филипп не оставил на теле жены места, которого бы он не поцеловал — кроме одного, оставив его на потом.

Филипп никогда не целовал Марину в это самое интимное место. Не то чтобы она когда-нибудь не позволила ему этого словами — просто об этом и речи не заходило. Филипп чувствовал, что для Марины это было чем-то запретным. Марина, как правило, просто лежала под ним, молча и неподвижно, словно исполняла какой-то не очень приятный для нее долг. Филипп знал женщин и до своего первого брака. То были женщины, искусные — ничего не скажешь! — в технике любви. Но — может быть, именно поэтому — настоящей духовной близости, без которой и в телесной не может быть истинной гармонии, у Филиппа с ними не было. Для этого скорее нужно юное, трепетное, невинное создание.

Все должно было совершиться скоро, теперь уже очень скоро.

Филипп осторожно раздвинул ноги Элоизы — так, что мог поместиться между ними. Он уже дошел до последней степени возбуждения и боялся, что “взорвется” раньше, чем следует. Но перед тем как все свершится, Филиппу хотелось доставить Элоизе еще одно удовольствие.

— Элоиза… — пробормотал он, хотя это было больше похоже на вздох.

Филипп хотел ее, она была нужна ему — больше, чем жизнь, больше, чем дыхание, и Филипп не знал, сколько он еще сможет продержаться.

— Да, Филипп? — проговорила она. Почувствовав в ее голосе тревожную нотку, Филипп посмотрел на нее.

— Ты… ты очень большой! — прошептала она. Он улыбнулся:

— Ты знаешь, что для мужчины это — лучший комплимент?

— Знаю.

Филипп рассмеялся.

— Филипп? — снова так же тревожно спросила Элоиза.

— Да, родная?

— Как ты думаешь, мне будет очень больно?

— Откуда ж я знаю, что чувствует женщина? Думаю, все-таки не очень.

—

Филипп?

—

Да?

— Честно говоря, меня тревожит еще кое-что… — Голос ее пресекся.

— Что, Элоиза?

С минуту Элоиза молчала.

— Филипп, — проговорила она, наконец, — я долго об этом мечтала, представляла себе, ждала… но я все-таки боюсь разочароваться. Боюсь не того, что ты окажешься не на высоте — в тебе я не сомневаюсь, я боюсь не почувствовать того волшебства, которого жду.

Филипп вдруг преисполнился решимости. Чего он, собственно, ждет, ради чего медлит, в конце концов? Филипп поцеловал Элоизу в губы.

— Лежи спокойно, — приказал он. — Не двигайся!

Прежде чем Элоиза смогла задать какой-нибудь вопрос — а вопросы у нее наверняка были, иначе бы Элоиза не была Элоизой, — Филипп раздвинул ее ноги еще сильнее — так, как представлял себе в бесчисленных сексуальных фантазиях, и коснулся губами ее влажной розовой плоти.

Элоиза невольно вскрикнула.

— Все хорошо, родная…

Слова Филиппа проникли в самое сердце Элоизы. Губы Филиппа, его язык словно желали запечатлеть в его памяти каждый дюйм, каждую складку ее шелковой плоти. Элоиза извивалась, словно в припадке, но руки Филиппа крепко держали ее. Никогда еще Филипп не испытывал такого блаженства, он благодарил судьбу за то, что теперь он женат и может заниматься этим каждый день.

До сих пор Филипп знал о таком лишь понаслышке, он и представить себе не мог, что действительность окажется восхитительнее самых смелых фантазий. Филиппу казалось, что мир исчез для него — и это при том, что сама Элоиза даже еще ни разу не прикоснулась к нему. Впрочем, в этот момент Филиппу и не хотелось этого — ему достаточно было смотреть, как извивается Элоиза на белых простынях.

Филипп понимал, что не должен пока доводить жену до оргазма, но сейчас он был слишком захвачен собственными ощущениями, чтобы думать о ней. Главное — не довести преждевременно до разрядки себя. Филиппу хотелось, чтобы это произошло, когда он будет внутри Элоизы.

Филипп приподнялся на руках, раздвинул пальцами плоть Элоизы и через мгновение уже был внутри.

Внутри Элоиза была горячей и влажной, член Филиппа легко скользил в ней и в то же время ощущал крепкое сжатие. Каким образом то и другое могло сочетаться, одному Богу было известно, но факт оставался фактом.

С губ Элоизы сорвалось имя Филиппа…

И, наконец, Филипп, поднапрягшись, преодолел последний барьер между ними. Может быть, он не должен был быть так резок, может быть, следовало спросить у Элоизы, не больно ли ей, но Филипп не мог остановиться. Так долго он ждал этой минуты… Теперь уже им правили не разум, не чувства, а чисто телесные потребности.

Филипп двигался быстро и, может быть, излишне напористо, но Элоизе, очевидно, нравилось это, ибо она двигалась под ним в том же быстром, энергичном ритме. Пальцы Элоизы больно впивались в его плечи, но Филиппу нравилось это ощущение.

Элоиза снова застонала, но на этот раз с губ ее сорвалось не имя Филиппа.

— Еще! — молила она. — Ради Бога, еще!

Филипп приподнял ее бедра, и Элоиза — то ли оттого, что перемена позиции вызвала у нее новые ощущения, то ли просто потому, что была готова к этому, достигла, наконец, высшего предела. Филипп почувствовал это по тому, как она выгнулась дугой под ним, по крику, вырвавшемуся из ее груди, и по тому, как конвульсивно сжались ее мускулы, обхватывая его.

Через пару мгновений Филипп “выстрелил” сам. В этот момент он словно разом освободился от всего того, что угнетало его долгие годы.

Неделю спустя Элоиза сидела в маленькой гостиной, срочно переоборудованной под ее кабинет, и рассеянно кусала карандаш, пытаясь разобраться в счетах хозяйственных расходов. Следовало подсчитать оставшиеся деньги, мешки с мукой, жалованье слугам и еще многое другое. Но, честно говоря, если Элоизе и хотелось сейчас что-либо подсчитывать, так только то, сколько раз они с Филиппом занимались любовью.

Кажется, тринадцать… Нет, четырнадцать. Точнее, пятнадцать, если считать тот раз, когда Филипп не входил в нее, но, тем не менее, они оба…

Элоиза вдруг почувствовала, как кровь приливает к ее щекам, хотя стыдиться было некого — в комнате, кроме нее, не было ни души, а если бы кто и был, он, разумеется, не мог знать, о чем она думает.

Но Боже правый, неужели она действительно целовала Филиппа туда? Неужели она способна на такое?

Элоиза даже не знала до сих пор, что подобные ласки не так уж и редко практикуются между мужчинами и женщинами. Энни Мэйвел, во всяком случае, о таком не упоминала.