Филиппу хватило одной секунды, чтобы понять, что там происходит. Оливер, сжавшись в комок, сидел на полу и тихонько всхлипывал; Аманда, вскинув худые ручонки, пыталась защититься от мисс Эдвардс, бившей ее по голове огромной тяжелой книгой.

Филипп рванул дверь так, что чуть не сорвал ее с петель.

— Что, черт возьми, вы себе позволяете?! — изо всех сил рявкнул он, гневно глядя на мисс Эдвардс.

Та обернулась, но не успела она произнести и слова, как Филипп вырвал у нее книгу и спрятал ее за спину.

— Сэр Филипп! — воскликнула гувернантка, но он тут же оборвал ее:

— Не смейте бить детей! — Филипп весь трясся от ярости. — Тем более книгой!

— Но я…

— Не говоря уже о том, что вы делаете это, когда никто вас не видит! — Кровь бешено стучала у Филиппа в висках. — Я не сомневаюсь, что вы умеете бить так, чтобы не оставлять синяков! Скольких детей вы уже таким образом били?

— Они непочтительно разговаривали со мной, — упрямилась мисс Эдвардс. — Дети должны быть наказаны!

Филипп угрожающе шагнул вперед, так что гувернантка невольно попятилась.

— Убирайтесь вон! — прорычал он.

— Когда вы нанимали меня, сэр, вы, кажется, сказали, чтобы я воспитывала детей так, как сама считаю нужным.

— Вот, значит, как вы считаете нужным их воспитывать? — Филипп с трудом сдерживался, чтобы не наброситься на нее. Ему безумно хотелось избить эту женщину до полусмерти.

Нечеловеческим усилием воли Филипп взял себя в руки.

— Стало быть, вы бьете их книгой? Вот для чего нужны книги, по-вашему?

Филипп посмотрел на своих детей. Близнецы испуганно забились в угол. В этот момент они, пожалуй, боялись разъяренного отца не меньше, чем садистку гувернантку. Это Филиппу, разумеется, вовсе не нравилось, но и оставить без наказания мисс Эдвардс он тоже не мог.

— У меня не оказалось под рукой розог, — надменно проговорила гувернантка.

Мисс Эдвардс сделала большую ошибку, произнеся эту фразу, — Филипп побагровел еще сильнее.

Он вспомнил свое детство: тогда в детской на гвозде постоянно висели розги у всех на виду. Вот он, этот гвоздь, все еще торчит из стены…

Первое, что сделал Филипп после смерти отца, сразу же как только вернулся с похорон, сжег эти розги. Он бросил их в камин и не отходил от него, пока они не сгорели полностью.

Глядя на горевшие розги, Филипп вспоминал то унижение, которое ему пришлось раз сто, должно быть, претерпеть от них. И каждый раз при этом Филипп старался сдержаться, чтобы не заплакать.

Томас Крейн ненавидел плакс. Если Филипп плакал во время порки, он неизменно подвергался вторичной экзекуции. Не всегда, правда, в ход шли розги — иногда ремень, иногда конский хлыст, иногда, если под рукой не было ничего подходящего, отец бил его просто ладонью…

Тем не менее, книгой, насколько помнил Филипп, отец его никогда не бил. Может, потому, что все-таки уважал книги, а может, просто не додумался…

— Убирайтесь, — еле слышно повторил Филипп. Реакция мисс Эдвардс была нулевой.

— Убирайтесь, я сказал! — что было мочи рявкнул он. — Раз и навсегда! Быстро!

— Сэр Филипп! — попыталась протестовать гувернантка.

— Я сказал, убирайтесь!!! — зарычал Филипп так, что испугался самого себя.

— Я должна хотя бы собрать свои вещи!

— Даю вам полчаса. — Филипп говорил уже спокойнее, хотя голос его все еще дрожал. — И чтобы через тридцать минут духу вашего здесь не было! Иначе я сам выброшу вас вон вместе со всеми вашими вещами.

Мисс Эдвардс покорно направилась к двери, но на пороге обернулась.

— Вы портите детей, сэр! — заявила она.

— Мои дети, как хочу, так и воспитываю.

— Ваше право, сэр. Но поверьте мне, ничего хорошего из них не выйдет. Впервые встречаю таких ужасных детей!

“Неужели она не боится за себя? — подумал Филипп. — Еще минута — и я убью ее!”

— Убирайтесь! — снова прорычал он, надеясь, что теперь, наконец, в последний раз. Терпение Филиппа истощилась. Он сделал угрожающий шаг к мисс Эдвардс, и та быстро покинула комнату.

С минуту Филипп стоял неподвижно, пытаясь успокоить кровь, бешено колотившую в виски. Он стоял спиной к детям, словно боялся повернуться к ним. Филипп не мог простить себе, что нанял это чудовище в образе женщины в качестве воспитательницы для своих детей и лишь теперь узнал, что им приходится от нее терпеть.

Они страдают так, как он сам страдал в детстве…

Филипп медленно повернулся к детям, еще не зная, что он им скажет.

Но не успел он это сделать, как близнецы бросились к нему, едва не сбив друг друга с ног.

— Папочка! — горячо воскликнула Аманда.

Сердце Филиппа готово было растаять от нежности. Давно уже дочь не называла его папочкой…

Оливер обхватил отца за талию и рыдал, уткнувшись в его живот, словно таким образом хотел скрыть свои слезы. Но Филипп чувствовал их — слезы Оливера насквозь промочили его рубашку. К тому же Филипп ощутил, как вздрагивает тельце ребенка.

Филипп нежно обнял детей, словно своими большими, сильными руками хотел защитить их.

— Не бойтесь! Все будет хорошо… Я с вами!

Никогда прежде Филипп не говорил детям “я с вами” — ему просто не приходило в голову, что его присутствие нужно детям.

— Простите меня, — взволнованно проговорил Филипп. — Простите!

Как часто он слышал от детей, что они не любят мисс Эдвардс! Но Филипп не делал из этого никаких выводов, считая их жалобы просто капризом избалованных малышей, нежеланием учить уроки…

— Ты ни в чем не виноват, папа, — старалась утешить его Аманда.

Филипп так не считал, но решил не возражать дочери: прошлого все равно не вернешь, — а теперь, Филипп знал это, все будет по-другому.

— Я подыщу вам новую воспитательницу, — пообещал он.

— Такую, как мисс Милсби? — спросил Оливер. Он перестал, наконец, плакать и лишь иногда судорожно всхлипывал.

Филипп кивнул:

— Да, такую, как мисс Милсби.

Оливер очень серьезно посмотрел на отца:

— А мисс Бридж… мама тебе поможет ее выбрать?

— Разумеется. — Филипп потрепал его по голове. — Мама наверняка захочет высказать свое мнение, у нее же ведь всегда обо всем есть свое мнение!

Дети заулыбались.

— Я вижу, вы уже успели ее достаточно изучить! — усмехнулся Филипп.

— Да, — деловито заметил Оливер. — Она слишком разговорчивая!

— Но при этом очень умная! — добавила Аманда.

— Мне она нравится, — признался мальчик.

— И мне, — поддержала его сестра.

— Что ж, — кивнул Филипп, — рад это слышать. И я очень надеюсь, что она здесь останется.

Филипп знал, что, если Элоиза останется, все пойдет по-другому. Сколько лет он избегал общения со своими детьми, все время боясь сделать что-то не так и постоянно ожидая, что они выведут его из себя… Иногда ему даже казалось, что это правильно — держаться от них подальше. Лишь теперь Филипп понял, как он был не прав.

— Я люблю вас, — тихо произнес он. — Вы знаете, как я вас люблю?

Дети молча кивнули. Глаза их сказали Филиппу то, что он мечтал услышать.

— Я всегда буду любить вас. — Присев на корточки, Филипп притянул детей к себе. — Я всегда буду любить вас!

Дорога от Ромни-Холла к Май-Коттеджу была изрыта канавами и ухабами, и к тому моменту, как Элоиза ступила на порог особняка брата, настроение ее еще ухудшилось. А когда дворецкий Бенедикта, открыв ей дверь, почему-то очень странно посмотрел на нее, Элоиза к тому же еще и чертовски разозлилась.

— В чем дело, Грейвз? — резко спросила она.

— Ваш визит запланирован, мисс? — Дворецкий по-прежнему смотрел на нее с каким-то беспокойством.