— Если это ему и не поможет, — проронил Бенедикт, поднимаясь и направляясь к дверям, — то, во всяком случае, и не повредит. Пошли, Филипп, у меня есть ключ от дома Крабтри. — Он вдруг пристально посмотрел на Филиппа. — Ты веришь в успех?

— Не знаю. Но очень хотел бы, — вздохнул тот. Бенедикт посмотрел на Филиппа еще пристальнее, словно прикидывая, стоит ли ему доверять. Одно дело — позволить этому типу жениться на Элоизе и совсем другое — доверить ему лечить ребенка странными средствами.

Филипп понимал Бенедикта и не осуждал его — он сам был отцом.

Филипп вышел из дома вслед за Бенедиктом. Он очень надеялся, что предложенное им лекарство не подведет. Сейчас от этого зависел авторитет Филиппа в глазах Бенедикта, а значит, и всех Бриджертонов.

Трудно сказать, что именно помогло больному — ивовая настойка, горячие молитвы Элоизы или то была просто удача, но, как бы то ни было, к утру маленькому Чарли стало лучше. Он был все еще слабым и вялым, но явно шел на поправку — лихорадка, во всяком случае, прошла. К полудню уже стало ясно, что помощь Элоизы и Филиппа больше не нужна, и они, уставшие и изможденные, сели в свой экипаж. Оба думали лишь об одном: поскорее, наконец, добраться до кровати и спать — ничего больше, только спать!

Первые десять минут они ехали в полной тишине. Элоиза слишком устала, чтобы говорить. Однако, несмотря на бессонную ночь, она чувствовала себя слишком возбужденной, чтобы заснуть, — сказывалось, должно быть, нервное напряжение. Элоиза бесцельно смотрела в окно на мокрый после дождя пейзаж. Почему-то дождь прекратился именно в тот момент, когда Чарли стало лучше, что поневоле заставляло Элоизу поверить в мистическое вмешательство самого Бога, услышавшего ее молитвы. Но стоило ей перевести взгляд на Филиппа, сидевшего в карете с закрытыми глазами — хотя Элоиза была уверена в том, что он не спал, — как она снова подумала, что мистика здесь ни при чем, а улучшение наступило благодаря ивовой настойке. Элоиза не могла бы этого доказать, но почему-то была убеждена в этом.

Впрочем, чудо здесь, пожалуй, тоже сыграло свою роль — чудо стечения обстоятельств. Если бы Элоиза не решила вдруг заглянуть к близнецам во время урока, она не пошла бы к Филиппу в оранжерею, чтобы сказать ему, что мисс Эдвардс надо уволить. Если бы она не пришла к нему в оранжерею, они бы не поссорились. А если бы не поссорились… Черт побери, можно смело сказать, что Чарльзу Бриджертону крупно повезло!

— Спасибо тебе, Филипп, — произнесла Элоиза, не уверенная, впрочем, говорит ли она это вслух или про себя. Но очевидно, все-таки вслух, так как Филипп откликнулся, правда, не открывая глаз:

— За что, Элоиза? — Голос его был сонным.

— За Чарльза, — кратко пояснила Элоиза.

Теперь Филипп, наконец, открыл глаза и повернулся к ней:

— Не уверен, что за это следует благодарить меня. Может быть, настойка здесь и ни причем…

— Очень даже причем, — уверенно кивнула Элоиза. — Я лучше знаю!

— Что ж, спорить не буду! — усмехнулся Филипп. — Ты у меня всегда все знаешь…

Элоиза вдруг почувствовала, что именно этого она хотела и ждала всю свою жизнь. Не горячих клятв в любви и жгучих поцелуев, не нежных объятий и буйства постельных страстей, как ни замечательно все это. Ей необходимо просто сидеть рядом с человеком под мерное покачивание кареты и знать, что ты нужна ему так же, как он нужен тебе. Элоиза дотронулась до руки Филиппа.

— Это было так ужасно… — проговорила она. На глазах ее — Элоиза сама не ожидала этого — выступили слезы. — Ты знаешь, Филипп, никогда в жизни мне не было так страшно! Не могу представить, что стало бы с Бенедиктом и Софи, если…

— Я тоже не могу, — тихо произнес он.

— Если бы это случилось с кем-нибудь из наших детей… — начала Элоиза и вдруг запнулась. “Наших детей” — впервые, сама не сразу это осознав, она сказала это об Оливере и Аманде.

Филипп долго молчал. Потом заговорил, глядя не на жену, а в окно:

— Честно говоря, я все время думал: “Слава Богу, что это случилось не с Оливером и не с Амандой!”. — Он виновато вздохнул. — Разумеется, это грех — ведь чей бы ребенок ни был…

Элоиза сильнее сжала его руку.

— Конечно, так думать нехорошо, Филипп. Но не казни себя слишком сильно — все мы не святые, и ты тоже. Ты всего лишь отец — и, надо сказать, отличный отец!

Филипп внимательно посмотрел на нее, покачав головой:

— Ты преувеличиваешь. Отец я далеко не идеальный. Но надеюсь, со временем все-таки сумею стать лучше…

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовалась она. Губы Филиппа скривила ухмылка:

— В первую очередь гувернантку. Да, ты права — эту стерву надо было уволить немедленно! Я предпочитал не вмешиваться, пусть, думал, сама их воспитывает, ей видней… А она била их — ты представляешь, била! Книгой.

— Что?! — Глаза Элоизы округлились.

— Эта Эдвардс била их книгой. — Голос Филиппа был спокоен — все свои эмоции по поводу этого инцидента он растратил еще тогда. — Я вошел, а она держит книгу и бьет ею Аманду… А Оливер уже был побит…

— Ничего себе! — Элоиза была вне себя от ярости. — Я тоже не любила ее, знала, что она бьет детей указкой по пальцам. Но это, в конце концов, не так уж и страшно — меня тоже в детстве сто раз били указкой по пальцам, да, думаю, всякого хотя бы раз били… — Элоиза нервно поерзала на сиденье. Она чувствовала дискомфорт, ощущая и собственную вину в том, что дети столько времени терпели это чудовище. — Я должна была бы обратить на это больше внимания…

— Твоей вины здесь нет — ты в моем доме всего лишь третью неделю. Если я жил столько времени рядом с этим монстром и ничего не замечал, то почему, спрашивается, ты должна была что-то предпринять?

Элоиза промолчала: все, что бы она сейчас ни сказала, лишь заставило бы Филиппа острее чувствовать свою вину.

— Надеюсь, ты уволил ее? — спросила она после долгой паузы.

Филипп кивнул:

— Я сказал детям, что ты поможешь мне подыскать им новую воспитательницу.

— Разумеется, помогу!

Филипп снова виновато вздохнул.

— Видишь ли, я… — Он вдруг закашлялся и начал глядеть в окно. — Я…

— Что, Филипп? — осторожно спросила Элоиза.

— Видишь ли, — заговорил он, не оборачиваясь к ней, — я избегал своих детей, потому что боялся, что, общаясь с ними больше, я не выдержу и сам начну их бить, как мой отец когда-то меня…

— Филипп, прекрати! Не выдумывай! Я тебя знаю — ты никогда не станешь таким, как твой отец, никогда!

— Я и сам всегда так считал. Но однажды я чуть было не дошел до этого. Однажды я пошел на конюшню и взял кнут, представляешь! Я был очень зол тогда, чертовски зол…

— Но ты же ведь не побил их! — Несмотря на то что Элоиза еще не дослушала историю Филиппа, она знала, что конец у нее может быть только такой.

— Но хотел.

— Но, в конце концов, не побил же! — с горячностью повторила она.

— Я тогда был чертовски зол… — Погруженный в свои воспоминания, Филипп разговаривал словно с самим собой. — Я тогда сам испугался своей злости… — Он повернулся к жене: — Ты знаешь, что это такое — испугаться своей собственной злости?

Элоиза помотала головой.

— А я ведь сильный мужчина, Элоиза… Я могу и покалечить!

— Для этого не нужно быть сильным. Покалечить ребенка могу и я.

— Но ты ведь этого никогда не сделаешь! — Филипп снова посмотрел в окно.

— Ты тоже.

Филипп молчал.

— На кого ты был тогда зол? — спросила Элоиза. Филипп непонимающе взглянул на нее.

— Они приклеили волосы гувернантки — той, прежней, — к подушке… — начал он.

— Я знаю, — нетерпеливо перебила его Элоиза. — Я спросила не об этом, Филипп.

Филипп молчал, по-прежнему не понимая ее вопроса.

— Ты злился на детей, — уточнила Элоиза, — или на себя за то, что не можешь их заставить вести себя как следует?

Филипп по-прежнему не отвечал. Но Элоиза знала ответ.

— Филипп, — Элоиза снова дотронулась до его руки, — я знаю, что ты никогда не станешь таким извергом, как твой отец!