— Нет. В некотором смысле это прогресс, что вы решили вспомнить о том, что женщин много и далеко не все из них заслуживают подобных терзаний.

— И как отличить? — Злобно уточнил принц

— Как минимум, выкинув из списка девиц, прыгающих в койку при первой встрече. — Хмуро припечатал его собеседник, понимая, что в таком состоянии его шеф за фальшивые нотки может не задумываясь ударить. Но тот только пожал плечами и отдал листок с адресом.

— Я буду готов через минуту.

Девушка встретила его в дверях. Загорелое и подтянутое тело явно было подготовлено для ночного гостя в лучшем виде. Упаковка в виде полупрозрачного пеньюара подчеркивала все прелести хозяйки дома. Он тщательно отслеживал и душил в зародыше все свои мысли про пластик, кукольность и продажность. Сейчас это было лишним. Важность подобных мыслей была невелика по сравнению с тем, чтобы выкорчевать русалку. Конечно, для начала можно пригубить вина, улыбнуться и даже произнести пару комплиментов. Но его цели были гораздо более прямолинейны и прагматичны. Он выждал только пару минут, прежде чем перейти к делу. Женщина сначала приятно удивлялась его напору, кокетливо изворачиваясь:

— О! Мой тигр соскучился по ласке и женской руке…

Но очень быстро поняла, что происходит. В её широко распахнутых глазах колыхался душный страх от его грубости и отсутствию даже намека на галантность. Хищник, который берёт своё, не задумывается о чувствах и реакциях жертвы. Всё, что оставалось, это надеяться уйти живой. И она руководимая каким-то древним женским чутьём просто старалась не думать и не чувствовать, молясь чтобы быстрее закончилась ночь.

А он никогда не ощущал себя таким грязным. В наполненной чужими запахами и вещами комнате. Глядя на податливо распластанное женское тело. Контролируя собственные движения. И отпуская на свободу всю накопленную за прошедшие дни злость. Сложнее было перестать ощущать насмешливый взгляд русалки. Как будто она сидела в кресле за спиной и небрежно комментировала.

— Ага. Конечно, вам принц позволено всё. И это тоже. Не отвлекайтесь, главное. А то, ваша «возлюбленная» еще и сбежит, от таких то ласк. И что вы тогда будете делать, сидя в полном одиночестве в своей дорогостоящей конуре…

Это было безумием, на которое он отвечал только негромким рычанием. Но становилось только хуже. А с последней судорогой семяизвержения он просто начал одеваться. Глядя на пытающуюся улыбаться женщину он кинул её какой-то халатик, прикрыться. Она будет молчать о произошедшем, как сделала бы любая из его многочисленных любовниц. И не из-за денег, что он небрежно оставил на столике в прихожей. Не из-за власти его семьи. Причиной был страх простой первобытный страх. Этой ночью он не разыгрывал маньяка, а был им. Позволив тьме просочиться наружу. Но это ничего не изменило. Фокус провалился.

Выйдя на улицу, он пошатывался. В темноте улиц были видны только несколько окон, в которых еще теплился свет. Насмешливый голос в его голове произнес.

— Принцу стоит быть осторожнее со своими желаниями.

Он устало закрыл глаза, прежде чем отозваться на него.

— Что ты от меня хочешь?

— Мне нужна была только одна ночь. И я её получила.

— Отпусти меня.

— Трудно отпустить того, кто никогда и не был моим. Вы свободны. Я свободна. Мир огромен. Мы, возможно, даже никогда не встретимся.

— Тогда почему мне так больно…. Это ведь не любовь. Я знаю любовь. Она легка и доверчива как бабочка. Я тысячу раз видел её и слышал прикосновение крыльев. Она не вбивает осколки стекла в сердце. А ты… Кто ты?

— Принц, вы задаете слишком много неправильных вопросов.

— Где ты? Давай встретимся, и я спрошу об этом глядя в твои глаза.

Смех таял, а холодные капли забирались за ворот рубашки и заставляли вернуться в реальный мир. Через пару кварталов Бернар догнал его и молча пошел рядом. Они слишком хорошо знали друг друга. И оба знали, что некоторые вещи лечит только время. Целый вагон времени. И то без гарантированного результата.

Хрусткие в утреннем морозце лужи. Старый клен хмуро шелестел ветвями с остатками ярких остроконечных листьев. От сестринского корпуса до церквушки было рукой подать, но иногда преодолеть даже такое расстояние бывает не просто. Особенно, когда ветер наполнен предчувствием зимы. Тяжелая дверь напоминала о том, что Царствие Божие дается не просто так, поэтому когда удалось её приоткрыть и прошмыгнуть внутрь — это ощущалось настоящей победой. Голова под серой шерстяной и колючей косынкой чуточку гудела и чесалась, а ноги все никак не могли согреться, после короткой ночи.

Храм казался прибежищем, собравшим неприкаянные души в это неприветливое утро. Тепло и мерцание свечей. Запах ладана. И голос священника. «Как у Бога за пазухой», как говорил старенький священник, объясняя молодым послушницам, почему нужно стараться каждый день бывать в доме Божьем — «такого вы больше нигде не ощутите». Клонило в сон, и нестройный хор сестер усыплял еще больше. Народу на службе не много, еще и потому, что не сезон. Да и так скромный монастырь мало кто посещал: новые невзрачные корпуса, отсутствие громких святынь и прорекламированных чудес, все это вместе редко приходится по вкусу людям. Даже из епархии здесь не любили бывать — слишком тихо и провинциально. Даже похвалиться нечем, кроме нового колодца, выкопанного безвестным благотворителем.

Но мысли надо поворачивать от обсуждения и осуждения других. Мало кто помнил, каким было это место еще пять лет назад. Всё меняется и, возможно, даже паломники потянутся, соблазненные нетронутой тишиной и красотой этой глухомани. Слава Богу за все. Одернула себя девушка и попыталась сосредоточиться на славословии. Но молитва была неподъемным грузом, и сознание норовило сбиться что-то более близкое и понятное. Она не сразу поняла, что вместо слов, обращенных к Богу, прокручивает беседу с настоятельницей.

После ужина они сидели в её скромном кабинете. Единственным украшением комнаты был небольшой резной иконостас и лампадка. В остальном — еще одна комната старого дома, который отдали под монастырь. Со старым и подчеркнуто колченогим столом. Настоятельница что-то вязала и разговаривала вслух. Многие её фразы просто были неспешным рассказом о планах на будущий год и заботах. Ремонт крыши и приезд епископа вперемешку с уборкой овощей и спорами о границах монастырского участка в районной управе. Личный вопрос уставшей женщины с яркими молодыми глазами прозвучал неожиданно:

— Всё хочу спросить. Что тебя гнетет на самом деле?

Она в ответ удивленно хлопала глазами, но ответ выскочил мгновенно, как будто после долгих размышлений о происходящем.

— Больше всего — ложь. То как привычно становится говорить людям то, что они хотят слышать. Раз за разом. Но это не то чтобы гнетет. Это часть моего образа жизни. Часть работы.

— И ты каждый раз возвращаешься к этой своей…. работе…

— Да. Ничего не делать — еще страшнее. Если я остановлюсь, то сгорю от воспоминаний.

Пожилая женщина остановила мелькание спиц и внимательно глядя на неё ответила, осторожно покачав головой.

— Кто знает — Бог милостив.

Но её собеседница продолжала рассматривать собственное рукоделие и сказала, не поднимая глаз.

— Я уже пробовала. Вы знаете. И не раз. Но иногда с памятью справиться труднее, чем с внешним врагом. Слишком много боли и отчаяния. Слаба я еще в том, чтобы как-то смириться со всем этим. Молитесь обо мне, матушка.

Настоятельница встала, отложив вязание. Разговор этот уже давно крутился в её голове, но послушница, приехавшая на этот раз, только с поломанным ребром, была непростой. Далеко не всё о себе она рассказывала. Но даже того, чтоб было видно, хватало.

— Ты лукавишь, деточка. Монастырь это не санаторий, не укрытие и даже не больница, куда можно приползти, чтобы зализать раны нанесенные миром. Это фронт, где идет своя война. Духовная война…

— И мне здесь не место?

Пожилая женщина вздохнула. Горечь вопроса и взгляд исподлобья показали, что слова попали по больному месту.