Она его покинула. Она его покинула. Он не мог в это поверить.

Не мог вынести мысль, что вернется в комнаты наверху и столкнется там с этим бесполезным докторишкой или, чего хуже, с еле стоящим на ногах отцом Элизабет со скорбным лицом. Если Джордж увидит его, то непременно спросит: а почему вы еще живы? Какой мне от вас прок? Почему бы вам и вашей жалкой жене тоже не умереть?

Из двери вышла девушка и уставилась на него. Это была Полли Оджерс.

— Прошу прощения, сэр. Я не знала, что стряслось... В смысле, что еще стряслось... Услыхала шум, грохот и всё прочее. Я не знала, что это.

— Ничего, — ответил он сквозь зубы. — Это ничего.

— А... Спасибо, сэр. Простите.

Она собралась уходить.

— Шум разбудил ребенка?

— О нет, сэр, она такая соня! А аппетит-то какой! За четыре дня уже так подросла, точно вам говорю!

Джордж последовал за ней в комнату. Миссис Саймонс, юная кормилица, присела в реверансе.

Он посмотрел на малышку. Урсула Уорлегган. Но Элизабет его покинула. И это всё, что после нее осталось. Она оставила ему Урсулу.

Он долго стоял не шевелясь, и девушки за ним наблюдали, стараясь не отвлекать от размышлений.

Когда Элизабет умирала, он держал ее за руку. Бенна сказал, что надежды нет, и тогда Джордж вошел в омерзительную, тошнотворную комнату, сел рядом и взял Элизабет за руку. Одна ее рука ужасно распухла, но другая осталась белой и тонкой, как прежде. Он решил, что Элизабет без сознания, но она шевельнула пальцами. Это была левая рука, с обручальным кольцом, с его кольцом, объявляющем о гордости от этого завоевания, кольцом, которое он надел ей на палец в старой и обветшалой церкви Майлора у реки Фал менее семи лет назад. С гордостью и ликованием. И вот чем всё кончилось.

Ближе к концу она повернулась и попыталась улыбнуться пересохшими и обескровленными губами. Потом улыбка исчезла, а лица коснулась смерть.

— Джордж, — прошептала она. — Так темно! Я боюсь темноты.

Он сжал ее руку, как будто хотел удержать в этом мире, вырвать у кошмара, утаскивающего ее в могилу.

Джордж вспомнил всё это, глядя на младенца, которого оставила ему Элизабет.

Он не был философом или провидцем, но если бы был, то удивился бы тому, что его прекрасная, хрупкая и белокурая жена родила троих детей, и ни один ничуть не похож на нее. Хотя Элизабет была достаточно крепкой физически, вероятно, вырождение старинного рода Чайноветов стало причиной того, что она не передала свою внешность детям, они были больше похожи на отцов. Джеффри Чарльз уже сейчас был вылитым Фрэнсисом. Валентин с возрастом станет всё больше похож на человека, только что покинувшего дом. А маленькая Урсула вырастет коренастой, сильной и с крепкой шеей, как у кузнеца.

Девочка заворочалась в колыбели, такая крохотная, такая хрупкая. «Позаботься о детях», — прошептала Элизабет. Хорошо, он это сделает, какой теперь прок от ненависти. Ему нужна была жена, та, ради кого он старался, краеугольный камень его существования. Все его труды, все планы, схемы, накопления и переговоры, все достижения... без нее всё это бессмысленно. Он мог бы опрокинуть колыбель, как только что мебель в комнате Агаты, перевернуть вместе с хрупким содержимым, ведь вся его жизнь перевернута с ног на голову, разрушена и пуста в результате одного удара судьбы. Джордж винил судьбу, так никогда и не поняв, что должен винить себя.

Полли Оджерс наклонилась и убрала край одеяльца с ротика малышки.

— Какая милашка, — сказала она.

— Урсула, — пробормотал Джордж. — Маленькая медведица.

— Что-что?

— Ничего, — ответил Джордж.

И впервые достал платок, чтобы вытереть слезы.

Росс пришел домой, ведя лошадь в поводу. От потрясения и ужаса его ноги стали ватными, так что он добирался до дома медленно, шаг за шагом, идя рядом с Шериданом, больше полагаясь на его инстинкты.

Он шел через деревню Грамблер, мимо церкви Сола и по вересковой пустоши. В траве шелестел ветер.

Для Росса это был самый знакомый путь в мире, он бегал от одного дома к другому и в детстве, и в юности, ездил верхом и ходил пешком несчетное число раз. Но сегодня его вел Шеридан.

Мимо прошла пара человек, пожелав доброго вечера. Это была корнуольская традиция, не просто вежливость, а часто любопытство — кто идет в темноте. Но сегодня он не отозвался. Его сковал ужас. В армии он достаточно навидался, но это было другое. Как она сгнила заживо, но при этом осталась всё такой же прекрасной, от этого образа ему уже не избавиться никогда. Вот к чему привела любовь. Вот какой стала красота. Всё пожрут черви. Боже правый!

Росс содрогнулся и сплюнул. В его желудке гнездилась тошнота, как гангрена, которая ее убила.

Он подошел к молельному дому около Уил-Мейден. Там горел свет. Наверное, это Сэм. Может быть, несколько преданных членов общины молятся и слушают, как он читает. Может быть, стоит войти, встать на колени в уголке, попросить совета и помолиться, чтобы Господь даровал ему смирение.

Что-то шевельнулось в темноте.

— Это ты, Росс?

— Демельза, — отозвался он. — Что ты здесь делаешь?

— Решила прогуляться, посмотреть, не идешь ли ты... Почему ты пешком?

— Мне нужно было немного времени.

— Я знаю, что случилось, — сказала она. — Кэролайн прислала Майнерса с сообщением.

— Хорошо, что ты знаешь.

Они повернули к дому.

— Мне так жаль, — сказала Демельза.

— Давай не будем об этом.

Они спустились вниз по долине. Дома Демельза тут же выгнала детей из гостиной, а Росс сел у камина и выпил бренди. Демельза помогла ему снять сапоги.

— Хочешь побыть один?

— Нет, если ты останешься.

Демельза велела детям не шуметь на кухне, принесла шитье и села с другой стороны камина. Росс пил около часа. Она тоже выпила пару небольших бокалов. Наконец он поднял взгляд.

— Прости, — сказал он.

— Хочешь поужинать?

— Нет. Никакой еды. Но ты поешь. Дети в столовой?

— Не знаю. Я не голодна.

— День сегодня такой темный, — сказал Росс. — Иногда мне кажется, что в декабре бывают такие дни, когда человек приходит в полное уныние. Этот один из них.

— И на то есть причина. А она...

— Я бы предпочел об этом не говорить.

Они посидели так еще около часа. Росс больше не пил, но откинулся на спинку кресла и задремал. Демельза вышла и пожелала спокойной ночи детям, потом отрезала себе кусок хлеба с сыром.

Когда она снова появилась в гостиной, Росс произнес:

— Пожалуй, я пройдусь.

— В такой час?

— Да... Это поможет. Не жди меня.

— Может, мне пойти с тобой?

— Наверное, я уйду очень далеко.

— Только не забудь вернуться.

Когда Росс вышел, вставала ущербная луна, невидимая за облаками, но освещающая путь. Он добрался до пляжа Хендрона и прошелся по нему. Было время отлива. Песок проваливался под его ногами и хрустел, как лед. У ног двигалась его тень, нечеткая, словно призрачная.

Росс прошел по тому же пути, что и страдающий Дрейк несколько месяцев назад, но у Святого источника покинул пляж и взобрался по каменистым ступеням, пока не нашел старую тропу, которой пользовались паломники много веков назад. Он ковылял вверх и вниз, огибая песчаные дюны, а внизу бормотало море. Он миновал Темные утесы, бухту Элленглейз и Хоблина и спустился в долину. Не считая то ли одинокой фермы, то ли жилища цыган, местность была пустынной, здесь гулял ветер и разносил песок, кроме прибрежной травы и редких пучков вереска и дрока ничего не росло. Ни единого деревца. Росс много лет уже не ходил этим путем. Он не помнил даже, чтобы бывал здесь после возвращения из Америки шестнадцать лет назад. Сюда незачем было приходить. Разве что ради того, чтобы сбежать от самого себя.

Пару раз он присел, не столько для отдыха, сколько чтобы поразмышлять. Но стоило начать думать, как он снова вскакивал и шел дальше. Небо постепенно светлело — время от времени показывалась луна — неясная и кривоватая. Силуэты утесов стали более четкими, как высохшие лица стариков. В мелких и темных бухточках застрявшие на скалах водоросли воняли разложением.