Солвей, судорожно хватая воздух, медленно поднялся на колени, потом на ноги и стоял, покачиваясь. Его голова была рассечена, волосы стали липкими от крови. Плечи ныли от ударов и полученных ссадин. Наступила полная тишина. Тишина на перекрестке и в лесу. Ее прерывало лишь далекое уханье совы, комментирующей ночные происшествия.

Артур Солвей не привык к насилию и теперь был в ужасе от того, что сотворил. Казалось, прошли долгие минуты, прежде чем из головы перестала хлестать кровь, и он снова обрел зрение и дыхание. Еще через некоторое время он сумел заставить ноги двигаться и медленно, шаг за шагом заковылял к сопернику.

Стараясь не испугать гнедую, он сделал большую дугу и приблизился к мистеру Уитворту, чья нога по-прежнему застряла в стремени, но изогнулась под неестественным углом. Луна осветила лицо Оззи. Оно было почти так же черно, как дорога. Рот открыт, язык торчал наружу. Глаза тоже были открыты. Но неба они уже не видели.

Артур Солвей нашел в себе силы побороть волну слабости. Он развернулся и покачиваясь скрылся с поля битвы.

Викария церкви святой Маргариты нашли около полуночи верный Гарри и ещё один слуга. Не дождавшись возвращения хозяина, они отправились на поиски. Мистер Уитворт по-прежнему болтался одной ногой в стремени. Его лошадь, видимо понимающая, что с хозяином случилась беда, не сдвинулась ни на ярд. Трава поблизости была съедена подчистую и не тронута только на расстоянии в несколько футов.

Смерть мистера Уитворта при таких драматических обстоятельствах стала новостью дня. Мистер Уитворт был известен как замечательный наездник (разве он не выезжал на охоту?), а его лошадь — как надежное и кроткое животное, и потому сразу же заподозрили, что дело нечисто. Как известно, бродяги и разбойники жили в лесах и на вересковых пустошах примерно в миле от этого места. Но ничто не указывало на убийство. На теле обнаружилось несколько порезов и ушибов, но вполне соответствующих такого рода несчастному случаю. От плаща оторван лоскут, но такое могло случиться, когда наездник зацепился за сучок. Да и кошелёк с пятью гинеями висел на поясе мертвеца. Но если его не ограбили, то зачем же убили?

Хотя люди духовного звания обычно пили не меньше прочих, Осборн Уитворт выпивкой не увлекался. Может, дорогу перебежала лиса или кобыла наступила на змею и испугалась. Утративший бдительность Осборн, вероятно, потерял стремя и налетел на ветку. Его мать, леди Уитворт, немедленно приказала пристрелить лошадь.

Подозрительно выглядела лежащая на поляне крепкая деревянная палка, которую могли использовать как оружие. Она была хорошо обработана и сделана из добротного каштана, а потому маловероятно, что владелец захотел бы с ней расстаться. Но никто не потребовал ее вернуть и не заявил, что прежде видел. На рассвете два отряда прочесали лес и обнаружили укрывшегося под поваленным деревом старика. Но он оказался так слаб рассудком и немощен, что сложно было его заподозрить даже в убийстве зайца. В Тресиллиане стояли табором цыгане, но они клялись в невиновности, а пять гиней в кошельке мертвеца показались констеблям куда лучшим свидетельством их невиновности, чем все возмущенные крики.

Оставалась версия, что какой-то бродячий разбойник, встретив молодого священника, набросился на него, а потом сбежал, не обыскав тело. Но это было маловероятно. После осмотра тела коронер вынес очевидный вердикт: смерть в результате несчастного случая.

Объявили официальный траур, поскольку Осборн пусть и не был святым, но справлялся со своими обязанностями и немало сделал для церкви. Все считали, что его ждало большое будущее.

Его мать, не менее величественная, немедля приехала в дом викария и взяла в свои руки бразды правления заброшенным хозяйством. Жена викария была оглушена происшедшим и совершенно не способна заниматься делами и принимать необходимые решения. Хотя леди Уитворт часто напоминала ей о многочисленных обязанностях, Морвенна пребывала в ступоре. Нередко, когда она не надевала очки, ее взгляд был каким-то оцепенелым, как случается у близоруких, но теперь ее прекрасные глаза стали похожи на окна с задернутыми шторами. Это от шока, объясняла леди Уитворт многочисленным посетителям, но в глубине души она всегда была невысокого мнения о невестке, считая, что ее нынешняя леность — не что иное, как попытка избежать ответственности. К счастью, прислуга была умелой, и мисс Кейн взяла на себя заботу не только о маленьком Джоне Конане, но и о девочках.

Тело лежало наверху, черное и раздувшееся после смерти, как гора; за задернутыми шторами, в изголовье и ногах по свече, и всегда кто-нибудь сидел рядом. Заказали особый гроб с шелковой отделкой. Похороны назначили на понедельник пасхальной недели, ожидалось много народу. Леди Уитворт, распустив все паруса, как несущийся в сражение флагман, быстро разослала по всей округе письма с настойчивой просьбой прибыть, не только многочисленным друзьям, но и всем священнослужителям.

Утром в пятницу появилась Элизабет, она повидалась с Морвенной и леди Уитворт и выразила им соболезнования. Лишь она, вероятно, разглядела под внешней безучастностью Морвенны бурлящие эмоции, и предположила, что та находится на грани нервного срыва. Элизабет пыталась поговорить с ней наедине, но то кто-нибудь заходил, то шныряла туда-сюда леди Уитворт.

На следующее утро Элизабет заглянула в библиотеку, чтобы поменять несколько книг, и была поражена внешним видом Артура Солвея. Он сослался на то, что всю прошлую неделю страдал от сильнейшей лихорадки, и хотя она прошла, но теперь частично вернулась. Солвей беспрестанно утирал пот со лба, его очки запотевали, словно он наклонился над кипящим чайником, руки тряслись. И впервые в жизни Элизабет видела на нем парик.

— Как Ровелла? — спросила Элизабет.

— О... хорошо, благодарю, мэм. Она не простудилась. И... и... я вообще сомневаюсь, что она... что она может что-то подхватить. Она... она... она здорова.

— Такая трагедия с мужем Морвенны... Я знаю, сестры отдалились друг от друга, но скажите Ровелле, что ей следует повидаться с Морвенной. Самое время для примирения.

Артур уронил три книги и долго их поднимал. Справившись с этим, он остановился и снова протер стекла очков.

— Ох, она не может, мэм. Она... она не может.

— Вы хотите сказать, не хочет? — удивилась Элизабет. — Пожалуй, если я зайду, то смогу ее переубедить.

— Нет-нет, не получится, мэм. Ровелла... она уехала.

Его рука судорожно дернулась и чуть не сбила со стола книги.

— Уехала? Ровелла? Она мне не говорила. И куда?

— В... в... в... — он замолчал и сглотнул. — К своему... к моему кузену, в... в Пенрин. Когда мне полегчало, то есть когда мне так показалось, она решила, что ей нужно развеяться. И, в общем, она там, наверное, на неделю или больше. На Пасху, мэм, как вы понимаете. На всю пасхальную неделю. Думаю, смена об... обстановки пойдет ей на пользу. Мой кузен — фермер, у него прекрасная усадьба с... с видом на устье реки. Думаю, это будет... полезно.

— Что ж, пожалуй. Я рада. Но она мне не говорила. Пожалуйста, передайте ей, пусть даст мне знать, когда вернется. И надеюсь, вам станет лучше.

Артур провел рукой по лбу и выдавил из себя улыбку.

— Спасибо, мэм. Да, мэм. Я уже п-п-поправляюсь. Завтра останусь дома, отдохну и вполне поправлюсь.

— Вы придете на похороны? Они в понедельник.

Улыбка Артура стала какой-то жутковатой.

— Конечно, я... я постараюсь.

Когда стройная красавица Элизабет, как всегда в белом, исчезла из его поля зрения, Артур устремился в уголок и глотнул бренди.

Он пил весь день. Лучше выглядеть пьяным на случай, если кто-то что-нибудь заподозрит. Это было маловероятно, но Ровелла подозревала, Ровелла уже знала. Он не понимал, что на него нашло в четверг вечером, и дома, когда он вернулся в жутком состоянии после стычки с Оззи, ярость пересилила слабость и прорвалась. И потому Ровелла теперь лежала с рассеченными губами, фингалом под глазом и раздувшейся челюстью, а ее тело почернело от синяков.