Во второй четверг марта Артур Солвей вернулся домой из библиотеки около половины седьмого, когда садящееся солнце окрасило небо в пурпурные и зеленоватые цвета. Было еще холодно, так холодно, что Ровелла разожгла камин в спальне, но слишком ветрено для серьезных морозов. Артур наскоро перекусил с женой и в семь часов вышел. Небо тускнело, но было еще светло. Ровелла дала ему с собой полфунта масла.

До Уотер-стрит, узкого прохода с сараями и домами, находящейся не так далеко от более респектабельной части набережной, было всего десять минут ходьбы, и можно было срезать путь через еще более запущенный район у верфи, где жили самые бедные и те, кто не в ладах с законом. Артур втянул узкие плечи, когда его стала зазывать какая-то женщина, и, увидев в порту два судна, решил возвращаться домой длинным путем.

Отцовский дом стоял в ряду прочих принадлежащих городскому совету коттеджей и сдавался за две гинеи в год. Он состоял из главной комнаты, кладовки за ней, небольшой кухоньки, которую мистер Солвей превратил в столярную мастерскую, и комнаты наверху, в мансарде, примерно шестнадцать футов в длину, где все спали. Визиты Артура были для всей семьи красным днем в календаре, ведь он достиг куда больших успехов, чем кто-либо из них мог мечтать, и в результате оплатил просроченную аренду, городской совет вернул мистеру Солвею инструменты, и тот снова смог кое-как зарабатывать на существование. К сожалению, хотя он усердно трудился, но не был наделен умелыми руками и получал лишь самые простые заказы. Но у него были собственные гордость и достоинство, и даже в самые тяжелые дни он упорно отказывался от предложения переселиться в работный дом. Теперь благодаря Артуру эта опасность миновала.

Как всегда, библиотекаря ожидал теплый прием, и он этому обрадовался. Удивительно, но все дети мистера Солвея выжили, хотя парочка обладала сомнительным здоровьем и умом, и потому сейчас, когда лишь двое работали прислугой, в доме жили девять человек, следующему по возрасту за Артуром было двадцать два, а младшему не исполнилось и трех.

Хотя Артур уже поел, он разделил с родными спартанский ужин и поговорил о погоде, ценах, скарлатине, о том, что сын Пенроуза потерял в битве при Ниле ногу, и его отправили домой, о том, как все жалуются, что улицу после расширения Миддл-роу не перейдешь, что мистера Пирса, нотариуса с Сент-Клемент-стрит, хватил очередной удар, а Джордж Табб нализался, свалился в канаву и валялся там на морозе полночи, пока его не нашла жена.

В конце ужина Табби Солвей, старшая дочь, вдруг сказала:

— Я сейчас упаду. Держите меня!

Но было слишком поздно. Мистер Ройял, аптекарь, к которому они ходили, посоветовал перед припадком туго перевязывать платком каждую руку, и тогда это ослабляло приступ. Но сейчас он произошел так внезапно, что никто не успел среагировать, и через минуту девушка уже лежала на полу и дергалась с пеной у рта.

Зрелище было жутким, но все привыкли, и даже младенец не заплакал. Мать семейства и вторая по старшинству сестра занялись Табби, как умели, прикладывая к ее лбу мокрые тряпки и сунув в рот палку, чтобы она не откусила язык. Младшие отнесли в кладовку тарелки и кружки, Артур и его отец перебрались поближе к очагу, и мистер Солвей закурил трубку. Они смотрели на бьющуюся на полу девушку и вполголоса разговаривали.

Ее конвульсии стали слабее, она начала ровнее дышать, будто заснула. Иногда и правда такое происходило, и тогда ее относили вверх по скрипучей лестнице в комнату наверху. Но стоило всем расслабиться, как начался еще один припадок, и было ясно, что он будет сильнее.

Второй припадок длился почти как первый, а за ним последовал и третий.

— Я лучше схожу за мистером Ройялом, — предложил Артур.

— Да. Он давал ей что-то в перерывах между припадками, и это вроде помогало бедняжке.

— Хорошо бы вам пригласить доктора Бенну, — сказал Артур. — Он лучше обучен, все его превозносят.

— Может, в другой раз. Но сомневаюсь, что он снизойдет до таких как мы. И он далеко живет. А мистер Ройял прямо на холме, за твоим домом.

— Приведу его, — ответил Артур и надел плащ и шляпу.

Он снова рискнул пройти мимо верфи и поспешил в аптеку мистера Ройяла. На самом деле идти было дальше, чем до мистера Бенны, но Артур понял нежелание отца вызывать такого важного человека.

Пока Артур был у родных, налетел северо-западный ветер с градом, и хотя он кончился, черное брюхо тучи заслоняло народившуюся луну. Над аптекой мистера Ройяла, пузатого человека с щербатым лицом, горел огонек. Мистер Ройял лично открыл дверь и согласился осмотреть пациентку. Однако ему нужно было сделать снадобье, поскольку его нельзя долго хранить. Не обождет ли мистер Солвей, или, может, вернется один и скажет, чтобы его дождались? Мистер Солвей сказал, что пойдет обратно.

Так он и сделал, но потом ему пришло в голову предупредить Ровеллу о своей задержке. Он давно уже не видел припадков Табби, но этот оказался самым тяжелым. Табби была простодушной, но удивительно милой, ее головку никогда не посещали дурные мысли, ни разу с самого детства, и Артур был крепко к ней привязан. Он решил остаться, по крайней мере пока она не успокоится, пока не минует худшее и девушку не уложат в постель. А еще он хотел перемолвиться словечком наедине с мистером Ройялом.

Артур остановился в конце своей улицы и свернул на нее. В их коттедже было четыре комнаты, и Артур удивился, не увидев внизу света. Окна спальни выходили на задний двор. Скорее всего, Ровелла там. Артур толкнул дверь. Заперто.

Ничего удивительного. Ровелла говорила, что ее единственное возражение против отлучек мужа по четвергам — боязнь оставаться одной, и потому она запирала дверь. Но она всегда ждала Артура к десяти, и иногда он посмеивался над тем, что могло случиться, если Ровелла пойдет спать, и он на всю ночь останется перед запертой дверью. Но вряд ли она пошла спать так рано. Не было еще и девяти.

Он поразмыслил, стоит ли стучать. Это могло ее напугать, раз она не знает, кто за дверью. Может, не стоит ее беспокоить. Если бы время было позднее и Ровелла легла спать, Артур мог бы бросить несколько камушков в окно спальни и разбудить жену.

Но если она не легла, а он не вернется к десяти, то Ровелла встревожится. Она наверняка погасила внизу камин и пошла наверх согреться.

Он снова задумался, и в это время из-за тучи показалась луна и осветила грязную улицу. Артур опустил взгляд. Его следы четко вырисовывались на полудюймовом слое града. Но были и другие следы, крупнее и тяжелее, их частично прикрыл град, но в какой-то степени и подчеркнул, и стало ясно — гость прибыл в разгар града. Следы вели к двери, но не из нее.

У него свело живот, и рассудок подсказал, что Артур мог подхватить гуляющий по городу понос. Хотя сердце стучало и выпрыгивало из груди, как будто вот-вот остановится, но не возникло и мысли о том, что это сердечный приступ. Во рту у него пересохло, и он не мог пошевелить языком. До сих пор у Артура не возникало никаких подозрений, но теперь он понял с ужасающей ясностью: под его любовью и доверием скрывалось первобытное, звериное чутье, подсказывающее, что дело нечисто.

Но он не прислушивался к этому чутью. Ни секунды не прислушивался. Не верил ему. Считал его предательским.

И теперь не стоит, подсказывал рассудок. Найдется два десятка объяснений. Двадцать вполне невинных объяснений. Но одно было очевидно: Артур не мог ничего больше делать, ничего чувствовать, не мог думать ни о чем другом, пока не узнает правду.

Он уставился на запертую дверь. Потом отошел в конец улицы. Перелез через сломанную ограду и продрался сквозь заросли ежевики и дрока к заднему двору дома. В спальне горел свет.

Дом был низким, и свет сочился через дешевые шторы в пяти футах над его головой. Артур огляделся с безумным видом и заметил в нескольких ярдах самодельную тележку — соседские дети с ней играли. Это был старый ящик на деревянных колесах, в длину больше, чем в ширину. Артур подтащил его по сверкающей траве и через мокрую ежевику и приставил к стене. Потом он взобрался на раму нижнего окна и наступил на шаткую тележку, вопреки обыкновению — беспечно, не боясь рухнуть и вывихнуть лодыжку. Теперь свет бил ему прямо в глаза, и Артур заглянул в спальню.