Жора выполнял разные работы: убирал во дворе, чистил брюкву, кормил свиней. Однажды Клюгер заставил Жору разбирать и складывать на чердаке старый хлам. Там валялись сломанные стулья, дырявые ведра, мятые тазы, битая посуда. Все это нужно было сложить в ящики и снести вниз. Пыль лезла в рот, в нос, но Жора работал не торопясь, наслаждаясь одиночеством.

Вдруг его внимание привлек покрытый пылью ящик, валявшийся в углу среди пустых бутылок. Чутьем радиста он безошибочно узнал в нем радиоприемник. Маленький, старого образца. Жора внимательно осмотрел его. Лампы на месте; одного конденсатора нет; кое-где нарушен монтаж; трансформатор обгорел.

Радиоприемник!.. У Жоры задрожали руки. А что, если разобрать приемник по частям?.. Раздать их ребятам, потом собрать в лагере… услышать Москву. Если бы… Но где же взять недостающие части? Может быть, в городе? Надо попробовать.

Привычными руками техника он согнул кусочек жести, сделал из него что-то наподобие отвертки и начал лихорадочно работать. Он разобрал все, что только можно было, отделил от ящика панель.

На лестнице послышались шаги. Радист забросил вынутые части за бутылки и стал складывать хлам в ящик.

— Что ты тут застрял? — спросил появившийся в дверях хозяин. — Давай поживее!

— Много работы, гер Клюгер, — спокойно ответил радист. — Дня на два хватит.

— Но, но! Надо закончить сегодня. Завтра уже придет машина увозить все это. Копаешься, как будто тебя здесь плохо кормят, — засмеялся Клюгер и ушел.

Жора положил в карманы своей зеленой шинели мелкие части приемника и спустился вниз. На дворе шумели моряки, пришедшие из леса. Зиппель разговаривал с фрау Клюгер, ожидая своей порции водки, которую уже пил в доме Хаак. Клюгер разливал баланду. Жора толкался среди товарищей и незаметно раздавал части.

— В лагере отдашь. Не потеряй, — шептал он.

Оставалось вынести панель. Радист снова поднялся на чердак. Он вышел оттуда с тяжелым ящиком в руках. Сверху лежала панель. Жора высыпал содержимое в общую кучу, откинув панель далеко в сторону огорода. Теперь взять ее не составит труда. Перед уходом в лагерь он спрячет ее под рубашку. Вюртцель не осматривает «лесовиков», — что можно принести из леса?

…Вечером четыре судовых радиста возбужденно шептались в углу у койки Чумакова.

— Будет работать, если лампы в порядке, — уверенно заявил радист «Тифлиса» Алексей Корсаков. Его называли богом эфира. Говорили, что для него не существует расстояния, что он может связаться с Ленинградом из любой точки земного шара. Это качество «слухача» сочеталось с отличным знанием радиотехники.

— Будет работать, — продолжал он. — Надо только достать кое-какой материал: провод, конденсатор, наушники…

— Знаете, ребята, — почти умоляюще проговорил Чумаков, — если бы вы только сумели его наладить… Хоть бы одну сводку послушать своими ушами.

— Попробуем, Константин Илларионович.

Корсаков бережно перебирал части, лежавшие на койке.

Решили немедленно приступить к сборке, делать все в строжайшей тайне. Самым удобным местом для работы и слушания, если удастся наладить приемник, признали «рабочую комнату». В ней жили обслуживавшие лагерь повара, истопники, кухонные рабочие. Собственно, она состояла из двух небольших комнат: темной, без окна, и светлой. Это было удобно. В первой комнате поставят «пост», который в случае приближения опасности даст об этом знать во вторую комнату.

Кое-кто из групп, работавших в городе, получил задание достать необходимый для ремонта материал.

На следующий день начали собирать приемник. У «рабочей комнаты» непрерывно дежурил кто-нибудь из интернированных. Во второй комнате поочередно работали радисты под руководством Корсакова. А тем временем в городе моряки, через своих друзей-немцев или пускаясь на всякие уловки, доставали части радиоприемника. Снимали катушки с электрических звонков, вынимали внутренности из репродукторов, срезали провода. Тащили в лагерь все, что могло пригодиться.

Недели через три после находки Жоры Сычева Корсаков пришел ночью к Чумакову:

— Константин Илларионович…

— Ну?! — замполит привстал с койки.

— Работает!..

Чумаков схватил радиста за руку:

— Москву слышно?

— Слабо. Но слышно…

Чумаков и Корсаков бегом спустились в «рабочую комнату». У дверей стоял сияющий «постовой»:

— Идите скорее. Сейчас «Последние известия» будут передавать.

В комнате в напряженных позах сидело несколько человек. Кто-то лежал на койке, укрывшись с головой одеялом, Корсаков потянул одеяло, и Чумаков увидел бледное, взволнованное лицо Жоры Сычева. На взъерошенной голове были надеты наушники. Тут же на койке стоял неуклюжий без обычного ящика приемник.

— Давай, Жора…

Сычев сбросил наушники:

— Ложитесь, Константин Илларионович. Сейчас будут передавать сводку. У меня настроено, — хриплым голосом сказал он. — Ложитесь, я вас накрою.

Чумаков лег, надел наушники. Под одеялом было душно и темно; только лампы светились тусклым, еле заметным светом. Константин Илларионович стал напряженно вслушиваться. В наушниках послышался треск вперемешку с громким немецким говором, врывалась быстрая речь на незнакомом языке. Какой-то надоедливый ключ выстукивал точки и тире… Эфир заполняли ближние станции. Прошло несколько минут.

— Ничего не слышу, — сокрушенно сказал Чумаков, высовывая голову из-под одеяла.

Корсаков присел на корточки, стал поворачивать рукоятки:

— Слушайте, как сейчас?

Вдруг среди хаоса звуков Чумаков различил очень далекий, слабый, но отчетливый голос. Такой знакомый! Без ошибки можно было сказать, что говорит Левитан.

«…От Советского Информбюро… За истекшие сутки сбито сорок вражеских самолетов… Уничтожено сто двадцать танков… Войска… фронта форсировали Вислу и успешно продвигаются в глубь территории противника. Освобождено двадцать три населенных пункта и заняты города…»

Совсем не то, что сообщали немцы в своих последних сводках. Они кричали о стабилизации фронта! И хотя голос Родины звучал слабо, Чумаков почувствовал, как наполняется его сердце силой, надеждой и верой в будущее.

Голос Родины… Он звучал гордо и торжественно. Никакие испытания не могли заглушить его.

Чумаков слушал, боясь пропустить слово. Теперь диктор рассказывал о боевых эпизодах. Перед глазами вставали герои, пылающие танки, воздушные бои… И во всем этом угадывалось стремительное движение армии. Катилась неудержимая лавина, сокрушая все вражеские силы на своем пути.

В наушниках послышалась незнакомая мощная мелодия и хор. Чумаков плохо разбирал слова, — мешал громкий звук заработавшего где-то поблизости зуммера. «Союз нерушимый республик…»

Передача кончилась. Чумаков накрыл приемник одеялом, облизнул пересохшие от напряжения губы, слез с койки. Он стоял посреди комнаты взволнованный и счастливый. Глаза всех присутствовавших были обращены на него. Ждали, что он скажет. Наконец Чумаков, подавив волнение, проговорил:

— Все хорошо, товарищи. Скоро конец Гитлеру. Очень скоро…

Он подошел к Корсакову, крепко прижал его к себе:

— Великое дело сделали! Ты и все, кто помогал. Давайте карту. Нанесем истинную линию фронта. — И Чумаков рассказал все, что слышал, не упуская ни одной подробности.

Тут же разработали план прослушивания советских передач. Каждую ночь радисты должны ловить Москву, записывать все, что услышат. Потом сводку перепишут, размножат и передадут в каждую комнату. Приемник договорились хранить в «рабочей комнате», в нише, которую сделает Виктор Шурыгин в стене. Есть такое место, где от времени известковая связь ослабла и кирпичи будет легко вынуть.

Настроение в лагере поднялось. Сводки поступали регулярно. По заданию Чумакова моряки несли их и за стены тюрьмы. Сложным путем передач сводки оказывались в бараках русских, вывезенных на земляные работы, попадали в лагерь к французским военнопленным, где русский текст переводился на их родной язык.

Маленький уродливый приемник из-за высоких стен, из-за колючей проволоки приносил сотням людей надежду, вливал в них новые силы, будил волю к борьбе.